Возвращаясь из больницы утром, расстроенный корректор Цицера увидел в вагоне смирного Монаха, читающего книгу с крестом на чёрной обложке. Электричка летела из города быстро, по высоким мостам, мимо желтеющих лугов, в которых цвела по низинам зелёная застоявшаяся предосенняя вода. Но Монах, сидящий напротив Цицеры, не видел гнилой красивой изумрудности за окном, расползшейся в этом году дурниной, то есть небывало обширно. И его полная отгороженность от происходящего вдруг оскорбила корректора до глубины души.
– Разве можно спасти свою душу, не взирая на то, что вокруг? А? – с обидой спросил его Цицера. – Ты, верующий, помогаешь сейчас только себе. Правильно ли это?
Монах взглянул на него кротко и жалостливо. Но снова принялся читать, не ответив. А Цицера уже рассказывал Монаху о своей и общей поселковой беде – о Блуднице неотвязной и неотвратимой, как половодье, или пожар, или сотрясение земной коры – или как сотрясение коры головного мозга у человека, наступившего на арбузную корку и рухнувшего внезапно. И корректору совсем не важно было, слышит его Монах, или нет.
– Что делать мне? – спрашивал Цицера кого-то, может быть – себя. – Что делать всем нам?
– Выходить. Выходить мне скоро, – предупредил его тихий Монах. – И не разрешено мне объяснять то, что вас беспокоит. Простите моё скудоумие.
Запнувшись на полуслове, Цицера стукнул себя кулаком по колену:
– Ладно!.. Когда перестанешь быть духовным эгоистом, приезжай ко мне. Вот тебе на бумажке точный адрес.
− Лишнее это, − не хотел брать бумажку Монах.
Но Цицера возмущался всё громче:
− Ты думаешь, мы летим мимо тины! И веришь, что со святой своей верой ты мчишься – чистым, потому что смотришь только в чистую книгу, а не в гниль. Но нет же! Ты тонешь с книгой тоже, Монах!
– …Мужик! Чего тебе вообще-то надо? – спросил вдруг Монах совсем грубым, а не смирным своим голосом. – Сам знаешь или нет? Задолбал, ёлки. Ты свой грех лучше разгляди для начала. А не чужой.
– Зачем?! Это затянет дело и заглушит, а если короче… Я её убью! – твёрдо сказал Цицера про Блудницу. – Вот и весь грех перечёркнут. И всем спасенье.
– Убьёшь эту – другая для греха явится. Испытывать семьи ваши. Грех свой убей! А не человека.
– Как его убить? Грех? – возмутился Цицера. – Если природа нам дана – дурная?
– Возненавидь его! – прокричал так же, как Цицера, странный Монах. – Грех – возненавидь. Не возненавидев, не победишь.
−…А зачем нам сообщали, что мир спасёт любовь? − совсем растерялся широкоплечий корректор. – Если она больше не целительна, а целительна − ненависть…
− Что тебе до мира, бестолковый ты, плотский, несуразный человек? – проговорил Монах напоследок. – Спасай себя. Выплывай, пока не погиб ты в мирских нечистотах!.. Тогда, может, спасётся ещё кто-то рядом.