В Петербурге, где в это время находились родители, её уже ждали с большим нетерпением. Николай Павлович был избран председателем Славянского благотворительного комитета. Он по-прежнему занимался строительством храма-памятника у подножия горы Шипка, который был призван увековечить подвиг русских воинов и болгарских ополченцев, отдавших жизни за свободу Болгарии.
Из последних писем Кати, которые она регулярно направляла домой, близкие знали, что в её настроении, а значит, и в душевном состоянии произошли перемены.
– Как хорошо, Коля, что ты предложил Катеньке отправиться в это путешествие, – поделилась Екатерина Леонидовна с мужем своей надеждой на преодоление дочерью любовного кризиса.
Отрываясь от разложенных на столе бумаг, Николай Павлович сказал:
– Иначе ни она, ни мы не находили бы себе места от переживаний.
– Я, правда, несколько обеспокоена её решением – пойти на медицинские курсы, – с озабоченностью произнесла графиня.
– А почему тебя это беспокоит? – сразу не понял Николай Павлович.
Его мысли всё ещё были заняты возникшими проблемами в строительстве храма, и он думал над тем, как их преодолеть. Он считал делом своей чести: во что бы то ни стало добиться завершения строительства этого святого сооружения, поскольку воспринимал это как свой нравственный долг перед погибшими. Именно он и мать прославленного полководца Михаила Дмитриевича Скобелева Ольга Николаевна Скобелева были инициаторами его строительства.
– По себе знаю, как это тяжело: быть медицинской сестрой. Мы с девочками испытали эту долю во время войны.
– А я согласен с соображениями, о которых она пишет, что нет лучшей доли для благородного человека, чем помогать страждущим. Только я имею в виду – благородного по душе, а не по происхождению.
При этих словах графа Екатерина Леонидовна не без гордости за него подумала, что и он всеми силами, будучи послом в Константинополе, старался помогать балканским народам, страждущим от иноземного владычества.
– Вот и Мика поддерживает её намерение, – употребил он, как ему казалось, сильный довод, зная, что Екатерина Леонидовна всегда с большим уважением относилась к мнению старшей дочери, считая её очень рациональной и практичной.
Екатерина Леонидовна не стала возражать мужу. Отвлечённо она с одобрением относилась к такому решению дочери. Однако в глубине души у неё всё же оставалось сомнение, стоит ли Кате посвящать себя столь трудному, хотя и поистине милосердному делу. Как и всякая мать, Екатерина Леонидовна мечтала о том, чтобы у Кати сложилась спокойная и благополучная жизнь. Ей хотелось видеть её в счастливом замужестве, окружённой детьми. Но принятое дочерью решение не вселяло в этом смысле в неё особого оптимизма.
Графиня села рядом с Николаем Павловичем и, взяв его руку в свою, тихо сказала:
– Думаю, ты прав. Надо дать ей возможность испытать себя. У неё получится... Она добрая, и люди это чувствуют...
Для встречи Кати из Крупки в Петербург приехала Мика. Она соскучилась по сестре, и ей не терпелось увидеть её и не только по письмам, а воочию убедиться в том, что любовные терзания остались позади.
Увидев Катю, выходящую из вагона, Мария сразу заметила разительную перемену во внешности сестры. Чуть выбивавшиеся волосы из-под новой, вероятно, в Париже или Риме приобретённой шляпки, элегантное пальто, подчёркивавшее её тонкую талию, грациозные движения и самое главное, привычный для всех, кто её знал, обворожительный блеск глаз – всё это было спокойно, естественно, с внутренним достоинством и даже с лёгким кокетством. Природа будто специально к приезду Кати подготовила мягкую солнечную погоду, что бывает не всегда в конце марта в Северной Пальмире. После объятий и поцелуев Мария, с радостной улыбкой оглядывая сестру и прижимаясь своей щекой к её щеке, защебетала:
– Милая моя, ты не представляешь, как я по тебе соскучилась!... Казалось, прошла целая вечность с момента твоего отъезда.
– Микачка! А как я соскучилась по всем вам!... Скажи, как чувствуют себя папенька и маменька?... Не болеет ли папенька?
– Слава Богу, нет. Они с нетерпением ждут тебя. Папенька весь в хлопотах по строительству в любимой ему Болгарии православного храма. Ты же знаешь, если он чем-то займётся, то не успокоится, пока не закончит дела… Ну, давай рассказывай, как ты попутешествовала?
Не сдержав своего восхищения, она вновь прижалась к Кате и проговорила:
– Ты так великолепно выглядишь!...
От искренней похвалы сестры лицо Кати осветилось радостной улыбкой.
– Ты не поверишь, я как будто проснулась после тяжёлого сна, – ответила она, немного смутившись своего признания. – Я так благодарна всем вам, что вы настояли на моей поездке.
– А ты вначале хотела отказаться.
– Ну, неудобно мне было оставлять вас… Думала, вы все заняты делом, а я буду прохлаждаться, – почти с детской застенчивостью сказала Катя.
Ей не терпелось рассказать Мике о встрече с французским художником и поразившей её просьбе написать с неё портрет. Неожиданно для Кати Маша не сдержала своего удивления:
– Катенька, да ты зря отказалась. Сейчас у нас был бы твой портрет. (Много позже она неоднократно сожалела о том, что этого не случилось).
– Ну, во-первых, – пояснила Катя, – встреча с Анри Готье была случайной, и он обратился ко мне с этой просьбой за день до моего отъезда на родину… А, во-вторых, я считаю, что портреты надо писать с красавиц, или героев, или с людей выдающихся, которые прославились своими делами, которыми гордится родина и народ. А я что? Я не красавица и ничего не сделала выдающегося.
– Как же ты не красавица?! – совершенно искренне возразила Маша. – Ты посмотри на себя со стороны… Истинная красавица! Особенно в этой замечательной шляпке, – уже с шутливой улыбкой добавила она.
Катя поняла шутку сестры, немного зарделась и призналась:
– Она мне тоже сразу понравилась. Я её купила в Париже. Хотела сделать тебе сюрприз, но не могу удержаться, чтобы не сказать: точно такая же шляпка для тебя лежит у меня в багаже.
Когда они ехали в коляске, Маша завела разговор о намерении Кати посвятить себя служению сестрой милосердия. Лицо Кати приняло упорное выражение, и она стала настойчиво убеждать Мику:
– Знаешь, дорогая Мика, я всё обдумала и твёрдо решила, что для меня это самое лучшее, чему я могу посвятить себя.
Не раз убеждавшаяся в том, что Катя унаследовала от отца такую черту характера, если что-то решила, то обязательно этого добивалась, Маша и не собиралась её переубеждать. Она лишь хотела предупредить её, насколько это трудная доля – ухаживать за больными людьми.
– Но, милая моя, а как же другие сёстры милосердия справляются с этим? – тут же возразила на её слова Катя.
– Ты права, Катенька. Я ничуть не против. Я только имела в виду, что это нелегко, – словно оправдываясь, поспешила сказать Маша и, взяв Катину руку, пожала её.
– Я же тебе рассказывала, – уже более спокойно начала Катя, – что её величество государыня всегда брала меня с собой, когда она посещала подопечные ей госпитали. Там мне приходилось мыть раны больных, перевязывать их. Однажды я даже участвовала при операции.
– Да, я помню, ты писала, что её величество удивлялась тому, как больные тянулись к тебе, благодарили за оказанную им помощь.
Родители поразились внешней перемене, произошедшей с Катенькой. Её девичья красота была в самом расцвете. Лёгкий загар средиземноморского солнца делал её лицо необыкновенно привлекательным. От былого печального выражения её глаз накануне отъезда за границу не осталось и следа.
За обедом не было ни одной минуты, чтобы каждый, ещё не успев сказать желаемого, как то ли Николай Павлович, то ли Екатерина Леонидовна, то ли Катя или Маша, едва удерживались, чтобы не дополнить только что начатый свой рассказ. Всем было интересно и весело.
– А знаешь, Катя, – обратилась к ней Маша, – мы с папенькой уже значительно продвинулись в подготовке его рукописи о Восточном кризисе и подписании Сан-Стефанского договора.
Николай Павлович при упоминании его любимого детища оживился. Он положил столовые приборы и, поднимаясь из-за стола, таинственно произнёс:
– Сейчас, Катенька, я тебя чем-то удивлю!...
Катя восторженно посмотрела на отца.
Вернувшись через несколько минут из рабочего кабинета, он протянул ей какую-то телеграмму. Катя взяла её в руки и поняла, что телеграмма написана на болгарском языке.
«Петербург. Его высокопревосходительству генералу графу Игнатьеву, – начала читать она вслух. – По случаю 19 февраля, достопамятного исторического дня создания под Вашим председательством Сан-Стефанской Болгарии, счастлив поднести Вам от имени моей страны и населения Разграда самые искренние чувства и сердечные благопожелания за этот заветный наш идеал. Да пошлёт Всевышний Вам здоровья и жизни и пусть восстановится под Вашим предводительством усечённый Сан-Стефанский договор, завоёванный потоками русской братской крови. Кмет — Александр Зорзанов».
– Кмет — это мэр города Разграда? – уточнила она.
– Да, – подтвердил Николай Павлович и протянул ей другой текст, написанный его рукой.
Этот почерк она знала хорошо. Также вслух Катя прочитала:
«Разград. Кмету Зорзанову. Благодарим за добрую память. Неизменно желаю благоденствия Болгарии. Игнатьев»
– Прими, папа', и мои поздравления! – Катя поднялась со стула и нежно поцеловала отца.
Ей на секунду показалось, что в его глазах блеснули слёзы.
– Приятно, что болгары не забывают то доброе, что ты сделал для их освобождения, – поспешила сказать Екатерина Леонидовна, хорошо знавшая, сколь важна её поддержка мужу, незаслуженно и несправедливо обиженного властью.
– Да, это у нас часто забывают сказать спасибо человеку, сделавшему доброе дело, – в сердцах проговорил граф.
На следующий день Катя завела разговор о своём желании пойти на курсы сестёр милосердия. До этого она была уверена, что придётся убеждать родителей и сестру. Но, к её удивлению, они согласились с её решением. И уже через несколько дней она приступила к занятиям в Свято-Троицкой общине, созданной в 1844 году членами царской фамилии. Императорская чета в память о рано умершей великой княгине Александре Николаевне, которая также принимала участие при учреждении общины, взяла её под своё покровительство.
Время учёбы прошло быстро. По окончании курсов Катя, в соответствии с уставом общины, была приведена к присяге и получила золотой нагрудный знак в виде креста с изображением Пресвятой Богородицы и надписью: «Всех скорбящих радость» на одной стороне и «Милосердие» – на другой. Знак носился на зелёной муаровой ленте. На форменной одежде: тёмном платье с белым передником и такого же цвета платком на голове, свёрнутом в виде шляпки, которую Катя должна была носить на службе, лента и знак выглядели очень элегантно. Катя стала служить в лечебнице Свято-Троицкой общины.
Очень скоро она познала, сколь непроста эта работа, свыклась с бесконечными ночными дежурствами, стонами и жалобами больных, от которых поначалу сжималось её чуткое сердце, перестала бояться гноя и крови, но не потеряла силы духа.
А когда она видела, что, благодаря её заботе и уходу, в человеке, который, казалось бы, уже отошёл в иной мир, затеплилась жизнь, он, длительное время прикованный к постели, начинает подниматься и ходить без посторонней помощи, Катя испытывала такое чувство радости и гордости за себя, за врачей и своих коллег – сестёр милосердия, что его, пожалуй, можно сравнить с ощущениями полководца, одержавшего на поле брани важную победу. Она про себя думала: «Господи! Благодарю Тебя, что мои усилия не прошли напрасно, что Ты даровал человеку новую жизнь! И я счастлива, что причастна к этому. Наверное, любовь к человеку способна творить такие чудеса».