И они придумали. Это было предложение Кате отправиться в длительное путешествие по странам Европы, во время которого она могла бы познакомиться с жизнью других народов и их культурой.
Николай Павлович сумел убедить дочь в том, что путешествие, будь то по России или за границей, отвлекают человека от насущных забот, обогащают его новыми впечатлениями и новыми знаниями. Он-то хорошо знал это, ещё в молодые годы выполняя поручения государя, проехав почти по всей России до Китая, по Средней Азии от Оренбурга до Хивы и Бухары; по европейским странам и провинциям Османской империи, будучи послом в Константинополе.
Во время сборов Кати в дорогу мать и сестра старались своими разговорами развлекать её, чтобы вывести из состояния грустной задумчивости и потери интереса ко всему. Они то и дело спрашивали, подойдёт ли такая-то шляпка к платью, какую одежду взять на осеннюю, а какую – на зимнюю погоду. По вечерам Мика допоздна задерживалась в комнате сестры, чтобы подольше не оставлять её наедине.
Как ни старалась Катя крепиться, близкие читали по выразительному лицу, отражающему её внутреннее состояние, что нанесённая душевная рана продолжала её мучить. Катя понимала, что все переживают за неё. Это доставляло ей двойственное чувство. Её трогало всякое проявление любви родных, но в то же время мучила мысль, что из-за неё они страдают. Поэтому она легко согласилась отправиться в путешествие, чтобы избавить всех от постоянной зацикленности на её горе. Это чувство было проявлением особой совестливости, свойственной её характеру. И с ним она, как ни пыталась, не могла ничего поделать.
«Если меня не будет рядом с ними, – думала она, – у них не будет повода постоянно думать о моём несчастье. Им не придётся так страдать. А я постараюсь справиться со своим горем».
Маше не надо было каких-то слов, чтобы понять состояние сестры. Глядя на Катю, в её милые глаза, в которых всегда отражалась её правдивая душа, она видела, что ей было мучительно грустно. У неё разрывалось сердце от желания хоть чем-то помочь «любимой Катеньке», но она не знала, что можно для этого сделать.
«Каково ей, бедняжке? – мучила её мысль. – Как это унизительно: быть обманутой любимым человеком! Господи, помилуй! Господи, помоги ей! Избавь её от этих страданий!» – молилась она про себя. – Господи, дай ей силы так же, как Ты дал мне силы успокоить мою душу от воспоминаний прежних чувств к этому непутёвому князю Шаховскому, о котором я могу теперь думать спокойно и равнодушно».
Но в тайниках сознания Марии всё-таки затаилась обида на искусителя и недовольство собой за то, что не сумела разглядеть обмана за льстивыми словами обидчика, как когда-то поверила Прародительница Ева увещеваниям библейского Змия. Сборы Кати в дальнюю дорогу отвлекали Марию от состраданий, разрывавших её сердце. Она старалась, как могла, утешать родителей, которые мучительно переживали за дочь, но всеми силами пытались сохранять внешнее спокойствие.
Наконец настал момент, когда Катю, уезжавшую поездом в Европу, провожали на вокзале в Киеве. Екатерина Леонидовна, чтобы проводы не превращались в печальную сцену, давала Кате наставления, где ей побывать, что лучше посмотреть из достопримечательностей, как целесообразно одеваться с учётом переменчивой европейской погоды.
Катя поняла замысел маменьки и с благодарной улыбкой за эту находчивость слушала её, не перебивая и не задавая лишних вопросов. К своей одежде она давно научилась относиться взыскательно. Сегодня, как обычно, она выглядела элегантной: всё в её одежде было просто, спокойно, но при этом достойно и гармонично. Проходившие мимо мужчины с интересом задерживали на ней свои взгляды. Кто же случайно встречался с ней взглядом, не мог не заметить затаившуюся тихую печаль в её выразительных глазах.
Тягостные минуты расставания, наконец, прошли. Катя долго стояла у окна вагона набиравшего скорость поезда, задумчиво наблюдая за мелькавшими хатами и удаляющимися маковками соборов Киево-Печерской лавры. Предстоящее путешествие в её сознании имело ту положительную сторону, что за границей ей не будут, как, к примеру, в Петербурге и в Москве, встречаться родственники или знакомые, которые обязательно своими назойливыми намёками о её несчастной любви будут бередить душевную рану. Другие же, изощрённые в лицемерии, столь распространённом в свете, притворяясь, примутся утешать её, нанося ей новую боль неискренней хулой в адрес великого князя и тем самым ставя её в фальшивое положение.
«Пусть пройдёт какое-то время, и все забудут о нас с Михаилом, – думала она, впервые назвав про себя полным именем князя, которого до того она называла только как-нибудь ласково. – Я не буду во время своего путешествия входить в близкие сношения с местным или русским обществом, не буду завязывать знакомств. Это избавит меня от необходимости рассказывать о себе и моих увлечениях».
Её попутчицей оказалась пожилая дама, направлявшаяся в Берлин, где муж служил в российском посольстве. Елена Александровна, так звали даму, сразу начала разговор о том, что она очень соскучилась по своему «любимому Коленьке» или «Кукачке», как иногда с умилением она называла его. Он несколько месяцев был без неё и очень скучал. Об этом он писал ей в письмах, которые, по её словам, приходили чуть ли не через два-три дня. Заметив, что её новая знакомая не склонна проявлять свойственного многим представительницам прекрасного пола любопытства к частной жизни других людей, затихла и далее почти до германской столицы была занята чтением популярного романа Тургенева и не докучала Кате своими излияниями и расспросами. По её задумчивым глазам и деликатным ответам на вопросы Елена Александровна догадалась, что девушка имеет сдержанный характер и переживает какое-то сложное душевное состояние, возникающее у молодых особ чаще всего по романтическим причинам.
Знакомясь с настоящей жизнью Германии и историческим наследием прошлых поколений немцев, Катя на время забывала о том, что накопилась на её сердце. Но, оставаясь по вечерам наедине, она мысленно возвращалась в Петербург. Перед её внутренним взором проходили сцены встреч с великим князем. Память вновь возвращала её к тому состоянию, которое она переживала в пору зарождающейся любви к нему. Эти воспоминания вызывали у неё смешанные ощущения: и приятные, и грустные одновременно.
Светлую улыбку вызывали у неё проносящиеся в памяти мгновения его искренних признаний в любви, во время которых он становился особенно нежным к ней. Его слова, полные ласковой изящности, заставляли учащённо биться её сердце. Она в это мгновение как будто слышала его голос, тихий и трепетный, а её руки чувствовали лёгкое прикосновение его рук. Окажись он в этот момент рядом с ней, она покрыла бы его страстными поцелуями.
Но из глубины сознания Кати появлялась фраза: «Он полюбил другую женщину». И прежнее видение сразу исчезало. Вместо него воображение рисовало картины его признаний в любви к другой женщине. Чувство ревности разрасталось в её сердце, становилось мучительным. Она пыталась отыскать в воображаемой сопернице – в предмете своей ревности, какие-то недостатки. Даже выражение лица Кати изменилось: вместо умиления оно отразило усталость и неприязнь.
Внутренняя борьба в ней шла постоянно. Она мысленно спрашивала себя: «Как же я могу так думать о Софии? Я ведь её совсем не знаю… Раз Михаил полюбил её, значит, она обладает несомненными достоинствами. И не следует мне держать на него и на неё обиду… Пусть он будет счастлив… Пусть их брак будет счастливым… Бог послал мне такое испытание. Он распорядился так, что мы с Михаилом не вместе. Такова моя судьба. И мне нужно с достоинством нести этот крест».
Эти мысли были для неё своего рода самовнушением. Они облегчали её страдания, помогали справиться с душевным смятением и обидой.
Находясь в Париже, Катя посещала места, знакомые ей по первому пребыванию во французской столице в детстве вместе с родителями. В соборе Нотр-Дам де Пари она просила Спасителя о здоровье своим близким и о том, чтобы Он помог ей залечить душевные раны.
Именно в этот момент она вспомнила о трагической любви героев знаменитого романа Виктора Гюго. Она молилась, а на глазах навернулись слёзы. Ей было жаль себя, жаль красавицу Эсмеральду, бедного урода Квазимодо. Память Кати воспроизвела на французском языке последние слова, сказанные Эсмеральдой перед смертью: «C'estbeau, lavie» (Жизнь прекрасна»).
Эта фраза была для неё подобна озарению. Она повторила эти слова на русском языке: «Да, жизнь прекрасна!... И я счастлива оттого, что пережила настоящую любовь!.. Это чувство послал мне Господь. А Он призывает нас прощать ближним нашим их обиды. И я прощаю Михаила… Пошли ему Господь счастливую семейную жизнь!... Пошли Господь и Софии настоящую любовь к Михаилу!... Пошли им Господь здоровых и красивых деток!... И пусть их детки тоже будут счастливы!...»
С чувством облегчения и какого-то просветления она покидала собор. Это чувство не оставляло её и в Италии, куда она переехала из Франции. Несколько месяцев Катя путешествовала по Европе. Вначале в Риме, а затем во Флоренции она знакомилась с тем наследием, которое на каждом шагу свидетельствовало о богатой истории и художественном вкусе итальянского народа.
Взяв коляску, Катя из гостиницы направилась в галерею Уффици. Погода была солнечная, хотя с утра моросил мелкий надоедливый дождь. Черепичные кровли домов и плиты тротуаров, мраморные лестницы соборов и дворцов, колёса встречных экипажей – всё ярко блестело в лучах южного солнца. Атмосфера города, весёлое оживление людской толпы на его улицах сказывалось и на настроении Кати.
Сидя в плавно покачивающейся на мягких рессорах коляске, она перебирала в памяти события последних месяцев и пришла к заключению, что её положение совсем не такое, каким оно казалось ей до сих пор. Теперь о своей любви и о великом князе она уже думала без щемящего сердце чувства огорчения. Она даже упрекала себя за то, что первой её реакцией, когда узнала об измене Михаила, была унизительная и недостойная её мысль о том, чтобы его брак распался. «Как же я могла дойти до того состояния? – задавалась она вопросом. – Неужели это была я?... Пусть простит меня Господь за такие мысли!»
В галерее Катя долго любовалась шедеврами Сандро Боттичелли «Весна» и «Рождение Венеры». В них она увидела не только изображённую художником аллегорию трогательной в своей чистоте и невинности женской душевной и физической красоты. Картины вызвали у неё ассоциацию с тем, что пришлось ей пережить. Об этом говорили падающие на картине розы как предвестники любви и неизбежных страданий и весенний цветок анемон, олицетворяющий собой трагическую земную любовь.
Отходя от картин, она вдруг заметила, каким внимательным взглядом на неё смотрит высокий, стройный молодой человек с бледным и красивым лицом. Длинные волнистые волосы спускались к воротнику его сюртука. «Наверное, художник?» – подумала Катя. Его похожие на черный оникс, прекрасные глаза смотрели с любопытством. Их взгляды встретились, и на обоих нашло смущение. Она смутилась от его пристального изучающего взора. Он – от того, что это не скрылось от её внимания. Мгновенно справившись с собой, молодой человек по-французски попросил прощения за беспокойство. Катя ответила, что не стоит извинений. Он сказал:
– Позвольте представиться: меня зовут Анри Готье. Я – художник. Приехал в Италию из Марселя, и, если бы вы согласились, я счёл бы за честь написать ваш портрет.
Неожиданная просьба удивила Катю. Она улыбнулась своей очаровательной улыбкой. Чтобы не быть неучтивой к обращению художника, ожидавшего её ответа с почти детской надеждой, она, придавая мягкость своему тону, чтобы его не обидеть, произнесла:
– Я благодарю вас, мосье Готье, за любезное предложение. Но завтра рано утром я покидаю Флоренцию.
– Я готов ехать за вами, если вы позволите. Скажите только, где я могу вас найти?
– Право, мосье Готье, это невозможно. Я уезжаю в Россию.
– Мне искренне жаль, мадмуазель. Поверьте, это самое большое разочарование в моей жизни.
Катя вновь улыбнулась, слегка склонила голову, давая понять, что хотела бы окончить разговор, и сказала:
– Ещё раз благодарю вас, мосье Готье, за ваше предложение и желаю вам творческих успехов.
Его глаза были полны разочарования, когда он взглядом провожал Катю. Необычное внимание, проявленное привлекательным молодым человеком, с которым она до этого никогда не встречалась, доставило ей заметное удовольствие. Улыбка долго не сходила с её уст.
В голове Кати от эстетических впечатлений и по-своему таинственной встречи с молодым художником было тесно мыслям. Ей на секунду почудилось, что неведомая сила вдруг вознесла её на огромную высоту, откуда всё, что было с ней до сих пор, показалось мелочным и незначительным. Со смешанным чувством досады на себя за то, что она своим несчастьем доставила столько душевных страданий родителям и сестре, и пробуждающимся желанием обрести ясную жизненную цель она медленно шла по площади.
Ноги сами вели её к находящемуся недалеко от галереи собору Санта-Мария-дель-Фьоре. Во время молитвы у алтаря она подумала: «Нет ничего благороднее в жизни человека, чем помогать людям, страждущим, преодолевать их беды и несчастья… И Всевышний призывает нас к этому… Почему бы мне не делать этого?... Ведь в больницах и приютах больные и сиротки тянулись ко мне. Даже императрица обратила на это внимание. Господи, помоги мне! Дай мне силы для этого!»
Выйдя из храма, Катя твёрдо решила по возвращении в Россию окончить курсы сестёр милосердия и посвятить себя этому благородному делу.