В дворцовой столовой в покоях царицы каждый занимал место, соответствующее его положению. Её величество с утра предпочитала свежие плоды, стакан сока и лишь в таком случае, как на сей раз перед поездкой в Пловдив, она позволила себе тонкий кусочек хлеба, намазанного вареньем из черники. В отличие от своего мужа для неё еда не была ритуалом. Смену блюд она использовала, чтобы обсудить со своей свитой текущие дела, кратко отвечая на задаваемые ей вопросы и требуя того же от окружающих. Разговор поначалу, когда она появилась в Болгарии, вёлся преимущественно на французском языке. Со временем она перешла на болгарский, извинившись предварительно за совершаемые ошибки. Одну из придворных дам она попросила поправлять её, заранее оговорив, что не будет обижаться на это. Благодаря тому, что болгарский изучала через русский, она довольно скоро стала говорить бегло. Однако до конца жизни произносила букву «е» мягко, так, как произносят обычно русские люди. Что любопытно, болгарской грамматике она училась на основе английской, утверждая, что существующая между ними похожесть помогает ей.
Заканчивая завтрак, царица пожелала всем успехов и, поднимаясь из-за стола, сказала, что уезжает в Пловдив, поэтому в Софию прибудет только через пять дней.
Новость о графине Игнатьевой её взволновала. За прошедшие почти семь лет после совместного пребывания на Дальнем Востоке она не раз вспоминала об этой удивительной женщине. В графине Элеонора увидела многие черты, свойственные ей самой. Это и развитое чувство самопожертвования, гармонично сочетающееся с требовательностью к себе и другим, и доброта сердца, и спокойный аристократический характер. После знакомства с болгарской историей она узнала, какую важную роль сыграл отец Екатерины Николаевны в освобождении Болгарии. Это ещё в большей степени вызвало в ней чувство симпатии к графине, у которой чистая и прекрасная душа. Теперь она не сомневалась, что графиня унаследовала от своего отца любовь к стране, которую и она полюбила всем сердцем. И целью её жизни отныне стало благополучие болгарского народа.
Эти мысли посетили Элеонору, когда машина мчалась на пути в Пловдив. Ночью прошёл дождь. Горы, слева от которых пролегала трасса, были покрыты снегом, переливающимся под лучами утреннего солнца всеми цветами радуги. Если бы не огорчения, вызванные войной, роскошная панорама горной равнины, которая открывалась взору царицы, радовала бы её и уносила в мечтах в близкие ей с детства альпийские места. Но сейчас заботы, которые она взвалила на себя по собственной воле, занимали всё её существо. Машина сбавила ход, взбираясь на довольно крутую возвышенность близ селения Нови-Хан. До города Ихтиман раскинулась горная цепь, представлявшая собой естественный водораздел: с северной стороны, все реки текут в Дунай и Чёрное море, а с южной — в Эгейское море. Проехав долину Ихтимана, машина вошла в ущелье. Элеоноре было известно из исторической литературы, что через него во время войны с фракийцами прошли легионы римского императора Трояна. Сколь ни суровыми были здесь горы с величественными скалами и бездонными обрывами, которые на крутых поворотах вызывали трепет сердца, она с интересом наблюдала за всем вокруг. После крохотного горного селения Момин Проход машина вырвалась в долину реки Марица, в знаменитую с античных времён Фракийскую долину. Вдали поблескивали на ярком солнце вершины Родопских гор, о которых царица читала, что именно эти места были родиной легендарного Орфея. Пасторальная картина уютных селений и малых городов с деревенским бытом умиротворяюще действовали на Элеонору. Ей нравились эти домики с черепичными крышами, окружённые виноградниками и фруктовыми деревьями. Она всей душой полюбила их обитателей, замечательные народные песни болгар. Климат здесь был благословенный, температура заметно выше, чем в окрестностях Софии. Добрые по характеру местные жители унаследовали искусство древних виноделов. Природа, которую царица считала источником гармонии, красоты и целебных сил, создала всё необходимое для процветания этого края. Поэтому завоеватели с древнейших времён стремились во что бы то ни стало овладеть этими землями.
Встречать царицу у здания школы вышли все врачи и почти весь младший медицинский персонал. Главный врач начал говорить торжественные слова, но её величество остановила его жестом и, обратившись к нему по имени-отчеству на русском языке, попросила сразу же вести её в палаты. Обычно Элеонора требовала скрупулёзного отношения к протокольным деталям. В данном случае она посчитала подобную церемонию излишней. Всеволод Михайлович Тилинский смутился и взволнованно произнёс:
– Да, конечно, если так угодно вашему величеству, прошу вас проследовать в госпиталь.
Царица лёгким поклоном головы выразила своё удовлетворение и неожиданно для всех подошла к Кате, стоявшей слева от главного врача. Пожимая её руку, она с едва заметной улыбкой сказала по-русски:
– Я очень рада видеть вас, ваше сиятельство.
Произнося эту фразу, её величество намеренно подчеркнула дворянское достоинство Игнатьевой не только, чтобы продемонстрировать своё к ней уважение, но и преподать своеобразный урок для всех, кто её сопровождал.
Все присутствующие, кроме Тамары, были в недоумении. Никто не мог предположить, что у царицы здесь могут быть знакомые, тем более среди стоявших в одеянии сестёр милосердия.
Лицо Кати просияло от удовольствия, что царица проявила к ней внимание. Она элегантно поклонилась и произнесла также по-русски:
– Мне это очень приятно. И я рада видеть ваше величество и засвидетельствовать вам моё самое высокое уважение.
– После осмотра госпиталя я хотела бы пообщаться с вами, – сказала Элеонора и, обернувшись к стоявшему справа главному врачу, проговорила:
– Показывайте, Всеволод Михайлович, ваши владения...
Поднимаясь по лестнице, главный врач начал рассказывать о том, сколько в госпитале пациентов, сколько тяжелораненых, сколько сделано операций, сколько уже выписанных и т.п.
Всеволод Михайлович был опытным врачом. Он предложил начать осмотр с палаты тяжелобольных. Хотя всё выглядело аккуратно и стерильно чисто, но тяжёлый запах и глухие стоны свидетельствовали о страшных муках, которые испытывали раненые. У некоторых от нечеловеческой боли скрипели зубы.
– Понимаете, ваше величество, турки используют пули дум-дум, – сказала Катя по-французски, чтобы раненым не доставлять излишних страданий. – Они вызывают чудовищные увечья. Приходится многим пострадавшим делать ампутацию рук или ног.
Лицо Элеоноры стало мертвенно – бледным. Со стороны было заметно, что увиденное вызвало у неё сильные душевные переживания. Также по-французски царица обратилась к следовавшей за ней Гешевой-Хакановой:
– Скажите, чтобы слышали все, что каждый при выписке получит из моего фонда достойное денежное вознаграждение за героизм, проявленный в сражениях за родное Отечество.
Главного врача она попросила передать фрейлине список раненых, находящихся в палате. Когда фрейлина громко сказала о денежном вознаграждении, то на минуту прекратились стоны и установилась тишина. Затем из разных коек послышалось:
– Много благодаря, ваше величество!... Много благодарим!
Выходя из палаты тяжелораненых, царица обратилась к Всеволоду Михайловичу:
– Мне известно, что в вашем госпитале организован изолятор для больных холерой... Мы можем его посетить?
– Да, ваше величество... Только при соблюдении необходимых санитарных предписаний...
– В таком случае распорядитесь, чтобы нас обеспечили всем необходимым для этого...
Повеление царицы было быстро исполнено. Во время посещения изолятора страдальцы, находившиеся там, услышали о денежном вознаграждении. Это в известной мере облегчило душевные переживания царицы. Но вряд ли помогло тем, кто уже стоял одной ногой в могиле. Она спросила главного врача, чем могла бы помочь, чтобы добиться максимального результата в лечении больных. Всеволод Михайлович поблагодарил её и заверил, что госпиталь располагает всем необходимым.
Не в силах царицы было прекратить как можно скорее бойню — бессмысленное, варварское уничтожение людей. Она видела подобное семь лет назад в Маньчжурии. И с тех пор возненавидела войну. Её интеллекту и образованности претила неспособность или нежелание политиков разрешать споры между государствами с помощью ненасильственных средств. На этой почве она расходилась со своим мужем. Для их разногласий были и другие причины. Первое время они скрывали от посторонних взаимную неприязнь. Но в монарших домах никогда не удавалось сохранить втайне от прислуги антипатии венценосных супругов. Биографы болгарского двора упоминают несколько случаев, красноречиво свидетельствовавших о размолвках между Фердинандом и Элеонорой при посторонних. Во время торжественного приёма в честь пребывания в гостях у царской четы герцога и герцогини Кобургов, на котором присутствовали и свиты обоих владетелей, герцог в высокопарных выражениях высказался о плодотворных усилиях Элеоноры по укреплению идей Красного Креста и благотворительности. Он завершил свой краткий спич вдохновенным тостом: «Дорогая Элеонора, вы превратили милосердие в духовное призвание своей жизни!»
На это последовало ироничное замечание царя:
– О, дорогой дядя, разве вам не известна старая истина: если женщина не может кого-нибудь полюбить, она начинает любить всё человечество».
От этой грубой реплики сконфузилась не только Элеонора, но и все присутствующие. Она умела парировать подобные выпады. Бросив на мужа полный равнодушия взгляд и заметив в его глазах испуг, который бывает у школьника, когда в присутствии старших он сморозит глупость, Элеонора голосом, полным достоинства, проговорила:
– Самое большое удовольствие я нахожу в милосердии, добродетели и долге!...
Истинные отношения Фердинанда и Элеоноры довольно скоро стали секретом Полишинеля для всех европейских дворов. Этому во многом способствовали два письма французского посла в Болгарии Мориса Палеолога, попавшие как бы случайно в прессу. В одном из писем говорилось о недовольстве, высказанном царём в адрес царицы, а в другом — о возмущении, которое выражала Элеонора по поводу царя своей приятельнице — румынской королеве.
Элеонора категорично не могла согласиться с максимой Фердинанда, пытавшегося с неизменной напыщенностью преподать ей урок истинной величавости:
– Царь не имеет право на чувства!... Он рождён для того, чтобы быть обожаемым и презирать тех, кто его обожает!...
Он произнёс эти слова так, будто перед ним стояла его челядь, которой он выражал своё презрение. О его истинных чувствах к народу, которым он управлял, она знала по тому пренебрежению, с которым он похвалялся перед своими европейскими знакомыми, что всегда надевает перчатки, если ему приходится здороваться со своими подданными.
Весть о начале войны царица встретила со слезами на глазах. Она до последнего момента надеялась, что войны можно было избежать. Её фрейлина Жанна Антикар в своих записках приводит разговор царицы с графом Робертом де Бурбулоном, свидетельницей которого она была.
– Знаете ли, граф, сколько будет стоить эта война Болгарии? – спросила Элеонора. И, видя недоумение на лице графа, сама же ответила:
– Миллионы... Много миллионов... Только участие Черногории в военных действиях против Турции стоит Болгарии тридцать пять тысяч золотых левов... ежедневно!... А на медикаменты, представьте себе, военное министерство предусмотрело всего каких-то шестьдесят тысяч левов... И ни единого лева больше! За весь период, который не известно сколько продлится... Эти господа воистину не знают цену человеческой крови!...
Граф, глядя на царицу взором, излучающим прямодушие и наивность, попытался возразить ей:
– Его величество надеется, что война закончится через месяца полтора-два... Само собой разумеется — победой...
Элеонора, сдвинув строго свои выразительные брови, проговорила низким и сильным голосом с такой интонацией, от которой не раз вздрагивал царь:
– Его величество никогда не участвовал лично в войне, граф... – Она сделала краткую паузу, словно сомневаясь, стоит ли продолжать. Затем добавила: – Он никогда не сталкивался лицом к лицу с этим чудовищем, пожирающим людей...
Находясь в госпитале и видя перед собой обезображенных этим чудовищем молодых мужчин, ещё вчера полных жизни и надежд, она еле сдерживала слёзы. Она хорошо понимала, что для многих изувеченных войной её появление здесь будет подобно сеансу гипноза, заменяющему им последний глоток живительной влаги. А для некоторых — как спасительная соломинка. Её царственная осанка, благородный овал лица, высокая и стройная фигура, простое, но элегантное одеяние сестры милосердия, спокойный, умиротворяющий взгляд и естественное поведение действовали на больных одухотворяюще. Само появление здесь царицы было для многих своеобразным психологическим шоком в позитивном его значении.