Впечатления от искренней и задушевной беседы с царицей Элеонорой в течение нескольких дней были главной темой разговоров всего персонала госпиталя. Своими чувствами Катя делилась с Тамарой:
– Сколько душевных сил, доброты и сострадания скрывает внешняя величавость и строгость царицы!
– И в то же время насколько она проста и доступна для окружающих! – охотно поддержала её Тамара, с интересом ожидавшая каких-либо подробностей от Кати.
– Я невольно сравниваю её с нашими царицами и вижу, что в характере её величества Элеоноры намного больше теплоты, доброты, открытости и доступности.
– Мне Младен рассказывал, что больных растрогало внимание к ним царицы. Каждый, кто может писать, уже написал об этом своим родным.
Катя с интересом наблюдала за Тамарой, которая немало её удивила той интонацией в голосе, с какой она назвала имя молодого офицера. У Кати не осталось сомнений, что сердце её подруги учащённо билось в этот момент. Воображение Кати рисовало ироничную улыбку Младена, рассказывающего о своих товарищах по палате, сочиняющих письма домой. Катя уже замечала добродушную иронию на лице Младена, когда он во время её утренних осмотров раненых с такой улыбкой пикировался с Друме по какому-нибудь пустячному поводу.
«Что бы мог значить этот блеск в её глазах? – думала Катя, слушая рассказ Тамары. – Неужели молодость и сильное обаяние этого офицера дают знать о себе?... Может быть, он чем-то напоминает Тамаре погибшего на войне жениха?... Неуместно сейчас спрашивать об этом. Поставлю только своим вопросом её в неудобное положение. Она начнёт оправдываться, краснеть. И я почувствую себя неловко. Как будто вторгаюсь в чужую душу... Сама всё расскажет, когда настанет время».
Вскоре Катя заметила внешние перемены в подруге. Она с особой тщательностью делала себе причёску. В её скромном одеянии сестры милосердия появились мелкие детали, которые делали его по-своему элегантным. Лицо Тамары словно помолодело. На нём появился румянец, а в глазах — загадочный блеск. К ней вернулась пленительная улыбка, заставлявшая когда-то трепетать мужские сердца. Эти внешние перемены были подобны пробуждающейся весной новой жизни в полевых цветах.
Катя ничем не показывала подруге, что замечает эти изменения. Но в глубине души у неё рождалось: нет, не чувство, а скорее какое-то смутное ощущение того, что настанет день и им придётся расстаться. Она бессознательно пыталась избавиться от этого ощущения, отвлечься от пробуждающихся новых волнений и тревожных мыслей, которые всё чаще стали осаждать её мозг.
Против своей воли она в разговоре с Тамарой нет-нет да заговорит о Младене. К этому было достаточно поводов. Он быстро шёл на поправку. Могучие силы молодого организма успешно справлялись с недугом. Его весёлостью и остроумием заражались раненые, лежавшие в палате. Это помогало всем: врачам и сёстрам милосердия в лечении и уходе, а больным — успешно преодолевать последствия ранений.
И стоило только Кате упомянуть его имя, как Тамара с жадным вниманием обращала на неё свой взор. На её лице загорался предательский румянец, выдававший её смущение и душевный трепет. У Кати уже не оставалось сомнений в причинах происходящего с подругой. Ей хотелось убедиться в том, есть ли у Тамары надежды на взаимные чувства у предмета её обожания. Найдя подходящий повод, она во время очередного осмотра в беседе с Младеном как бы случайно заговорила о Тамаре. Его реакция: моментально вспыхнувший багрянец на щеках, засветившиеся радостью глаза и дрогнувший голос – были для Кати лучшим доказательством его чувств. Он как заворожённый смотрел на неё, сбивчиво отвечая на вопросы, до конца не улавливая смысла её слов.
Катя по своему опыту знала, что больные или раненые нередко влюбляются в сестёр милосердия. Но это чувство, скорее всего, можно назвать влюблённостью. Оно также быстро проходит, как появляется, если пациент выписывается и редко встречается с предметом своей увлечённости.
В поведении Тамары и Младена проявлялась уже не увлечённость, а взаимное влечение и даже страсть. Достаточно было увидеть, как они смотрят друг на друга. Младен не спускал с неё глаз, стоило Тамаре хотя бы на несколько минут появиться в палате. Его взор загорался трепетным восторгом и обожанием под внезапно нахлынувшим сильным внутренним волнением. Её черты лица чистых линий будили в нём смутные очертания его идеала женской красоты. Спокойное и твёрдое выражение глаз Тамары свидетельствовало о целомудренной недосягаемости и гордой чистоте. Если при её появлении он спал, сохраняя на лице обычное выражение доброты и спокойствия, то даже вскользь брошенный на него взгляд Тамары своей таинственной энергией пробуждал его. А с её уходом он продолжал мысленно видеть её образ. Её голос, подобно нежной мелодии, всё ещё звучал в его воображении. Зародившаяся между ними духовная близость переходила во что-то большее. Они с удивлением убеждались в сходстве своих взглядов и вкусов, несмотря на то, что принадлежали к разным, хотя и близким, культурам. Часто им и не нужны были слова для взаимопонимания. Оно шло от их сердец, переполнявшихся одинаковыми симпатиями и антипатиями, порождая в их душах ощущение счастья.
Как ни жестока война, она не способна уничтожить в людях чувство любви. Смерч войны сокрушает всё на своём пути. Рушатся храмы, дома и мосты. Рушатся судьбы людей. Обрекаются на голод и нищету сироты, вдовы и старики. На полях сражений навсегда остаются безымянными могилы тех, кто шёл в атаку навстречу бури из пуль и снарядов, кто замерзал в снегах и гнил в окопах. Калеками остаются тысячи и тысячи несчастных, доживая в муках свой век. И вопреки разбушевавшемуся демону смерти то тут, то там, словно пробудившись ото сна, появляются робкие ростки новой жизни, заключённые в нежных и волнительных чувствах любви.
Приближалось время выписки Младена. Тамаре казалось, что сердце её сжимает ледяная рука. Она всё никак не решалась признаться Кате, что Младен сделал ей предложение и просил ехать с ним к нему на родину, обвенчавшись в пловдивской церкви. Вся трепеща от сомнений, Тамара набралась смелости и рассказала об этом Кате. Было заметно, что в ней боролись два чувства: опасение, что подруга может превратно её понять, расценив слова Тамары как её капитуляцию перед искушением изведать то, на что она по собственной воле сама наложила запрет. И отчаяние от мысли, что её сокровенное желание может натолкнуться на непреодолимые препятствия, которые лишат её подлинной радости бытия, чего-то совершенного и прекрасного.
Катя готовилась к такому разговору. Но тем не менее признание Тамары отразилось на её лице таким выражением, которое подруга в первый момент расценила, как её неумение скрыть своё огорчение. Если бы Кате пришлось говорить об этом перед священником на исповеди, то она не могла бы утаить душевную боль, что ей придётся навсегда расстаться с самой близкой подругой, искренне желающей связать дальнейшую жизнь с Младеном. Однако в глубине сознания у неё зарождалась мысль, ещё не приобретшая чёткой словесной формулы о том, что если Тамара по какой-то причине лишится предстоящего счастья взаимной любви, как это случилось у неё самой в молодые годы, то на всю жизнь она останется с незаживающей кровоточащей раной в сердце.
– Катя, ты меня осуждаешь? – спросила Тамара, терзаемая сомнениями.
– Ну что ты, милая! – как можно ласковее отвечала Катя. – Совсем нет... Я рада, что у вас чувство взаимное! И вам ничто не мешает соединить ваши судьбы.
Тамара не смогла сдержать слёз, столь велико было её волнение и совершенно неожиданными оказались слова подруги.
-Только мне кажется, – продолжила Катя, – что не получится сделать так, как предложил Младен...
Тамара перестала вытирать слёзы, насторожилась, ожидая, что скажет далее подруга. Она раньше не думала о том, что могло бы им помешать.
-Тебе нужно получить благословение настоятельницы нашей обители... Ты же давала обет целомудрия, поступая в нашу обитель. И ты помнишь, что по уставу по истечении определённого времени наши сёстры могут выйти из обители, создать семью, но только получив благословение настоятельницы...
– Я всё поняла, – сказала Тамара, и радостная улыбка озарила её лицо. – Я напишу прошение настоятельнице и скажу Младену, чтобы он, поправившись, ехал к себе домой... А после получения мною благословения настоятельницы приезжал в Пловдив, где мы и повенчаемся.
– А к тому времени, может быть, и война закончится? – сказала Катя.