Наступил дождливый сентябрь. Санитарный поезд Свято-Троицкой общины закончил формирование. Катя, захватив свою циновку, много раз выручавшую её в Маньчжурии, направляется на этом поезде в качестве старшей сестры милосердия в Польшу. Петроградская газета «Вечернее время» поместила заметку об отъезде графини Екатерины Николаевны Игнатьевой на германский фронт, сообщая, что «графиня Игнатьева считается одной из наиболее опытных сестёр милосердия, стаж благородной деятельности которой составлял более двадцати лет. В качестве сестры милосердия графиня находилась в Китае во время крестьянского восстания 1898-1901 гг., а затем в Маньчжурии, помогая раненым в русско-японской войне».
Почему-то её участие в русской санитарной миссии в Болгарии автор заметки не указал. По всей вероятности, он счёл эту информацию неуместной, поскольку Болгария оказалась на стороне Германии.
Поезд мчался к закату, постукивая колёсами. Мимо проносились затерянные в пространстве леса и перелески. Верхушки деревьев забагрянились в лучах заходящего солнца. К вечеру, когда за окном вагона начинала проглядывать синева сумерек, настроение Кати окрасилось в пастельно-блеклые тона тревожного ожидания чего-то таинственного и неизбежного. Душа наполнилась минорной мелодией грусти от смутного предчувствия приближающегося увядания природы и постепенного угасания того огня, той смелости и того задора, которые были украшением в её молодые годы.
На некоторых полустанках поезд замедлял ход, раздавался предупреждающий кого-то гудок паровоза. Затем поезд останавливался ненадолго на запасном пути, пропуская встречный состав, спешащий с ранеными в Москву или Петроград.
О поражении русских в Восточной Пруссии всем уже было хорошо известно. Катю преследовала мысль, что горе-командиры так ничему и не научились после тяжёлых уроков, которые им преподали японские генералы.
Предчувствие её не обмануло. По прибытии на место дислокации санитарного поезда недалеко от линии фронта Катя довольно быстро убедилась в том, что русскую армию преследовали прежние недуги. Ошибки командования и небережение солдат компенсировались отвагой младших командиров и рядовых. Это вело к большим потерям убитыми и ранеными. В течение нескольких часов вагоны прибывшего поезда были заполнены ранеными под завязку для отправки их в больницы Варшавы, которая находилась в десятках километрах от фронта. Катя осталась в полевом госпитале, развёрнутом на скорую руку в палатках прямо в поле. В течение двух недель погода стояла солнечная. Но к концу сентября зачастили дожди. По вечерам ветер — предвестник близких холодов – пробирал до костей здорового человека. А что уж говорить о раненых? Серое свинцовое небо было под стать сумрачному настроению, царившему у всех вокруг.
Недалеко от палаток госпиталя находился двухэтажный кирпичный особняк, в котором размещался штаб фронта. К нему то и дело подскакивали вестовые. Они быстро вбегали по высокой лестнице, скрывались ненадолго внутри здания и довольно скоро появлялись вновь, чтобы стремительно умчаться прочь. По этому оживлению Катя сделала предположение, что готовится какое-то крупное сражение. На всякий случай она распорядилась, чтобы санитары и сёстры милосердия были готовы к тому, что к утру прибавится работы.
С наступлением темноты участилась артиллерийская канонада. Где-то вдали громыхали пушечные раскаты. Если бы не война, то могло показаться, будто там, за десятки километров от военного лагеря, разбушевалось море, с гневом обрушивая волны на каменистый берег. Перед рассветом подошли первые обозы с ранеными. Дежурный доктор Никита Минаев быстро осматривал их, коротко отдавая команды санитарам, кого отправить сразу же на операцию, а кого в соответствующую палату. Катя вела запись в журнале.
– Проклятый немец, – ворчал раненый в плечо солдат. – Бьёт и бьёт без передышки... Как будто у него немерено снарядов.
– А что же наши батареи? – поинтересовался у него доктор.
– Да наши только на девятый или десятый немецкий выстрел отвечают.
– А тебя-то как угораздило? – спросил Минаев.
– Дэк... это, ваше бродие, я по окопу пробирался во вторую роту с донесением нашего поручика, а невдалеке кааак бааабахнет... вот меня и зацепил осколок... Это, ваше бродие, я ещё хорошо отделался... Несколько солдатушек так и остались там навечно...
Доктор распорядился направить раненого на операцию. Осмотрев перевязанное на скорую руку полевыми санитарами плечо, он решил, что только срочная операция может спасти руку и жизнь пострадавшего.
Повозки всё прибывали и прибывали. Раненый в ногу младший офицер, парнишка, у которого только начала пробивать щетина на подбородке, рассказал, что пока ведётся артиллерийская дуэль с неприятелем. Но наши командиры и рядовой состав ждут не дождутся, когда мы начнём наступление, чтобы взять у германцев реванш за армию Самсонова.
Днём артиллерийская канонада усилилась. В поступившей новой партии раненых был ротмистр Илья Дёмин. Осколок задел его ногу. Ротмистр потерял много крови. Об этом свидетельствовала бледность его молодого мужественного лица. Время от времени он жалобно стонал и всеми силами пытался сдерживать себя, чтобы не закричать от боли. Его рану разрывали тысячи когтей невидимых злых чудовищ. Доктор успокоил его, сказав, что, к счастью, кость не задета. От боли Илья говорил с трудом. После осмотра он попросил воды. Катя напоила его и успокоила:
– Господин ротмистр, сейчас вам обработают рану и сделают перевязку... Через два дня, не больше, вы почувствуете себя значительно лучше... Только не спешите подниматься, чтобы не возобновилось кровотечение... А через пару недель вы уже будете проситься на передовую.
Ласковый голос медицинской сестры и та уверенность, с которой она говорила о его скором выздоровлении, вызвали в нём волну благодарности к ней. Ему хотелось сказать ей что-нибудь приятное. Но то ли от физической слабости, то ли от боли или смущения он не нашёл подходящих слов. Ротмистр улыбнулся и с усилием произнёс:
– Как я могу обращаться к вам?
– Екатерина Николаевна, – тоже с улыбкой ответила она, понимая его состояние.
– Благодарю вас сердечно, Екатерина Николаевна, – не без труда проговорил он.
К вечеру Катя во время осмотра зашла в офицерскую палатку, где поместили Дёмина. В слабом свете керосинового фонаря кто-то из пациентов спал, а кто-то тихо разговаривал с соседом. Обходя раненых, Катя справлялась об их самочувствии, делая пометки в своей тетради, кого из них следует очередным поездом отправить в тыл на стационарное лечение, а кому назначить дополнительные препараты. Дёмин, видимо, недавно проснулся. По блеску его карих глаз и появившейся на устах улыбке Катя поняла, что чувствует он себя лучше. Обработка раны и обезболивающие лекарства сделали своё дело.
– Ещё раз, Екатерина Николаевна, разрешите выразить вам благодарность, – уже без усилий и чётко произнёс он.
Катя поинтересовалась, при каких обстоятельствах он получил ранение. Ротмистр начал рассказывать. Его речь свидетельствовала о нём как о человеке интеллигентном и весьма осведомлённом.
– Наконец-то мы начали наступление, – сказал он. – Наш второй Сибирский корпус располагается под Гройцами. Это примерно в тридцати километрах от Варшавы. Против нас стоит немецкая ударная группа генерала Макензена. Немцы бросили на нас свои отборные силы, желая прорваться к польской столице. Им удалось потеснить нас. Но положение спасла подошедшая вторая Сибирская дивизия. Мы перешли в контрнаступление, и немцы побежали. Вот в погоне за ними меня и ранило... Потери у нас, к сожалению, большие... Наверное, немало покалеченных ещё доставят сюда.
Ротмистр оказался прав. Всю ночь к полевому госпиталю подходили всё новые и новые повозки с ранеными. Под утро в лазарет вошёл казак с раненым на спине. Переведя дух, он проговорил:
– Ну, слава Богу!.. Успел донести его живого... Доктор, помогите!.. Во время атаки немецкая пуля пробила ему лёгкое. Когда я его нашёл, он потерял уже много крови. Хорошо, что подоспел санитарный обоз...
Доктор быстро осмотрел рану.
– Его надо немедленно оперировать, – скомандовал он.
Пока шла подготовка к операции, бравый казак, доставивший раненого, рассказывал:
– Это мой двоюродный брат. Мы вместе служим в одном батальоне.
Услышав, что родом он из Иркутска, Катя сказала:
– На японской я знала одного иркутянина, его звали Егоров Михаил. Он был ранен в ногу, и нам с доктором Силиным удалось спасти его, хотя осколок японского снаряда превратил ногу в кровавое месиво.
Казак от удивления вначале потерял дар речи. Потом, опомнившись, взволнованно спросил:
– Так… это вы — графиня Екатерина Николаевна Игнатьевна?!
– Да, – ответила она, немало, удивившись. Но тут же сообразила, что, наверное, Михаил Егоров рассказывал о ней своим близким и друзьям.
– Знаете, ваше сиятельство, Михаил Егоров — наш сосед и друг нашей семьи. Провожая меня на войну, он наказывал: «Будь очень внимателен к сёстрам милосердия. Они – святые. Благодаря доктору Силину и сестре милосердия графине Екатерине Николаевне Игнатьевой я не стал калекой».
– А как вас зовут? – поинтересовалась Катя.
– Меня зовут Сергей. А фамилия моя Баснин.
И он поведал Кате семейную историю.
Вернувшись с русско-японской войны, Михаил Егоров женился на красивой девушке Анне, с которой они договорились повенчаться после возвращения Михаила с войны. Удачно проведённая операция и заботливый уход Кати позволили ему быстро поправиться. Михаил и Анна поженились.
Анна была родом из города Иваново. В Иркутск её сослали на поселение после каких-то революционных событий. Её красота, необычный романтический флёр модной в ту пору революционности увлекли Михаила.
Молодая семейная пара решила удочерить воспитанницу дома сирот, шестилетнюю Лизоньку. Её небесной синевы глаза и кучерявые волосы каждую ночь снились Анне в течение недели после того, как она впервые её увидела. Девочка, окружённая любовью и заботой, была послушной и прилежной. Быстро пролетело время. Лиза превратилась в привлекательную девушку, о которой тайно вздыхал не один молодой иркутянин.
Она отдала своё сердце соседу – высокому и стройному Сергею Баснину, который оказался родственником известного в городе купца Баснина, построившего и содержавшего тот дом сирот, из которого Лизу взяли родители.
– Когда меня призвали в армию, мы с Лизой договорились, если Бог даст и я вернусь с войны живой, что мы поженимся, – продолжил свой рассказ Сергей. – Теперь почти каждый день пишу ей письма.
– За двоюродного брата вы не беспокойтесь. Мы его постараемся вылечить, – заверила его Катя. – А будете писать своей невесте, обязательно передавайте от меня большой привет ей, Михаилу Егорову, его жене и всем вашим близким... Берегите себя… и дай Бог, чтобы исполнились все ваши планы.
Когда Сергей ушёл, Катя, поражённая случившимся, подумала: «Вот она война... Загадочное дело... На войне бывают такие встречи, которые в мирной жизни произойти не могут... Разве могла я предположить там, в Маньчжурии, что через десять лет познакомлюсь с человеком, которого никогда не видела, но который знает обо мне. И знает он благодаря тому, что я спасла жизнь его соседу и будущему тестю... Если этот казак и дочь Михаила Егорова поженятся, то, возможно, их дети тоже будут вспоминать обо мне с благодарностью... Это ли не утешение мне за физические и душевные страдания?.. У других женщин бывают другие утешения... У некоторых даже греховные... А моё утешение — в помощи страждущим... Ведь не всем Господь поручает это дело... Вот и великая княгиня Елизавета Фёдоровна взяла на себя такой обет».
Сергей Баснин покинул госпиталь и направился в свою часть. Он полной грудью вдыхал свежий морозный воздух, ощущая подъём чувств. Выражение огромной усталости, с которым он появился в госпитале, исчезло, как исчезает утренний туман от жарких лучей солнца. Сергея радовало, что удалось вовремя доставить брата в госпиталь, где его непременно спасут, поскольку там он встретил ту самую графиню Игнатьеву, о которой много раз слышал от дяди Миши Егорова. Ему хотелось как можно скорее попасть в свою часть, чтобы рассказать обо всём своим боевым товарищам. Но самое главное – сразу же написать любимой Лизоньке письмо и сообщить о приключившейся с ним необычной истории. Ему казалось, что прежние опасения, возникавшие время от времени в его душе из-за непредсказуемости судьбы солдата на войне, особенно при виде падающих под вражескими пулями твоих сослуживцев, куда-то отступили. В его воображении постоянно всплывал образ любимой, он беззвучно повторял её имя, а в сердце его слышался отзвук её милого и мелодичного голоса.