На днях, в Сан-Франциско, «прилично одетый мальчик, шедший в воскресную школу, был арестован и посажен в городскую тюрьму за бросание камней в китайцев».
Какой характерный факт для нашего человеческого правосудия! Какая грустная иллюстрация нашей человеческой склонности истязать слабого! Напрасно думает Сан-Франциско, что подобное обращение с бедным мальчиком делает ему честь! Какое воспитание получил этот ребенок? Как мог он предположить, что бросание камней в китайцев представляет дурной поступок? Прежде чем осуждать его вместе с оскорбленным Сан-Франциско, дадим ему слово — выслушаем его защиту.
Он был «прилично одетый» мальчик и воспитанник воскресной школы, — следовательно, все говорит за то, что его родители, интеллигентные и зажиточные люди, как раз настолько испорчены, чтобы с интересом читать газеты изо дня в день: таким образом, этот мальчик имел возможность в течение всей недели, равно как и по воскресеньям, поучаться добрым делам.
Из этого источника он узнал, что калифорнийское правительство облагает незаконным побором за право искать руду иностранца Джона и предоставляет право бесплатно промывать золото иностранцу Патрику * — вероятно потому, что выродившийся монгол не притрагивается к виски, а утонченный кельт не может обойтись без нее.
Из этого источника он узнал, что значительное число сборщиков налога — не любезно было бы сказать: все — взимают этот налог по два раза вместо одного; и что, поскольку они делают это единственно с целью не пускать китайцев в рудники, подобный поступок встречает общее одобрение и считается весьма остроумным.
Из этого источника он узнал, что если белый человек украдет шлюзный ящик (под названием белый человек подразумеваются: испанцы, мексиканцы, португальцы, ирландцы, гондурасцы, перуанцы, чилийцы и пр. и пр.), то его выгоняют из поселка: если же это сделает китаец, его вешают.
Из этого источника он узнал, что во многих областях обширного Тихоокеанского побережья так велика бурная и естественная любовь к справедливости в сердцах народа, что в случае какого-нибудь загадочного и таинственного преступления он говорит: «Пусть погибнет мир, но правосудие должно совершиться», — и немедленно вздергивает на виселицу китайца.
Из этого источника он узнал, что, судя по одной половине ежедневной «хроники», полиция Сан-Франциско либо спит, либо вымерла, тогда как из другой половины оказывается, что репортеры в неистовом восторге от энергий, добродетели, рвения и чертовской неустрашимости той же самой полиции — они с торжеством сообщают, как бдительный полисмен Такой-То «застиг гнусного воришку китайца за кражей кур и препроводил его в городскую тюрьму», и как «доблестный полисмен Имярек» спокойно следил за каждым движением «ничего не подозревающего миндалеглазого сына Конфуция» (репортеры всегда отличаются остроумием), наблюдая за ним с тем видом равнодушия и беспечности, который так искусно напускает на себя полицейский в те моменты, когда не спит, и, наконец, изловил его в ту самую минуту, когда тот подозрительно дотронулся до мешка, оставленного хозяином на улице; и как один полицейский совершил удивительный подвиг, а другой сделал то же, а третий еще лучше, — и каждый из этих подвигов имел своим объектом какого-нибудь злополучного китайца, совершившего грошовое преступление, горемыку, чьи провинности раздуваются в нечто чудовищное, с целью отвлечь внимание публики от настоящих мошенников, остающихся безнаказанными, и не дать ей заметить, что эти пресловутые полисмены даром получают жалованье.
Из этого источника мальчик узнал, что законодательная власть, признавая, согласно конституции, Америку убежищем для бедных и угнетенных всех наций и заключая отсюда, что бедные и угнетенные, ищущие у нас приюта, не должны платить пошлину за право въезда, которая затруднила бы им доступ, — издала закон, согласно которому всякому китайцу, тотчас по высадке, должна быть привита оспа тут же на пристани, за что он обязан уплатить десять долларов, хотя множество врачей в Сан-Франциско охотно оказали бы ему эту услугу за пятьдесят центов.
Из этого источника мальчик узнал, что китаец не обладает никакими правами, которые следует уважать; что у него не может быть горя, которое заслуживает сострадания; что ни его жизнь, ни его свобода не стоят пенни, когда кому-нибудь требуется козел отпущения; что никто не любит китайцев, никто не дружит с ними, никто не задумается причинить им страдание, если найдет это удобным для себя, что все частные лица, общины, и даже само государство сходятся на том, что ненавидят, обижают и притесняют этих смирных иностранцев.
А если так, то разве не было совершенно естественно со стороны этого веселого мальчугана, бежавшего в воскресную школу, под впечатлением только что преподанных поощрений к высоким и доблестным подвигам сказать самому себе:
— А, вон идет китаец! Бог не будет любить меня, если я не брошу в него камнем.
И за это он был арестован и заключен в городскую тюрьму.
Все и вся внушало ему, что швырнуть камнем в китайца благородное и благое дело, а лишь только он попытался исполнить свой долг — его наказывают, — его, бедного парнишку, которому известно было как нельзя лучше, что одно из любимых развлечений полиции любоваться с спокойным удовольствием, как мясники Браннан-стрита травят собаками безобидных китайцев **.
Памятуя о тех уроках человечности, которые все «Тихоокеанское Побережье» дает своим детям, нельзя не признать верхом непоследовательности добродетельное рвение, побудившее отцов города Сан-Франциско объявить (как они это сделали недавно), что «Полиции отдан строгий приказ задерживать всех мальчиков, какого бы то ни было общественного положения, и где бы это ни случилось, если они будут нападать на китайцев».
Как бы то ни было, порадуемся этому приказу, несмотря на его непоследовательность; и выразим уверенность, что полиция тоже рада ему, так как можно, не подвергаясь опасности, задерживать мальчиков, лишь бы они были маленькие, и репортеры будут восхвалять эти подвиги так же добросовестно, как раньше, — надо же писать о чем-нибудь.
Выработается новый тип заметок в отделе хроники: «Всегда бдительный и деятельный полисмен Такой-То задержал вчера вечером, несмотря на отчаянное сопротивление, мастера Томми Джонса», и проч. и проч., а затем обычные статистические данные и заключительное «ура», с его бессознательным сарказмом: «Мы с удовольствием отмечаем, что это уже сорок седьмой мальчик, задержанный этим доблестным полисменом с того времени, как новое постановление вступило в действие. Полиция проявляет самое необычайное рвение. Мы не запомним ничего подобного».
Примечания
* Джон — прозвище китайцев, Патрик — ирландцев.
** Я помню много случаев в этом роде, но в настоящую минуту имею в виду один из них, когда мясники Браннан-стрита натравили собак на китайца, проходившего мимо с корзиной белья на голове. Пока собаки рвали его тело, один из мясников увеличил общее веселье, выбив ему несколько зубов обломком кирпича. Этот случай особенно крепко засел в моей памяти, быть может потому, что я сотрудничал тогда в одной из местных газет и мне не позволили написать заметку о нем, из опасения рассердить подписчиков.