Кожинов В.В. Критика как компонент литературы. 1977 г.

Как и всякое общественное явление, литературную критику необходимо изучать на путях последовательного историзма. Термин «критика» возник, как известно, еще в античности, но это отнюдь не означает, что уже тогда существовала литературная критика в нашем, современномсмысле.

Ведь, строго говоря, и сама литература как конкретный, определенный социальный феномен сложилась лишь в Новое время, после широкого распространения книгопечатания[1]. Правда, в терминологическом аспекте дело обстоит по-иному, чем с критикой: термин «литература», установившийся лишь в XVIIIв., был приложен затем и искусству слова античности и средневековья, что имеет известное оправдание, ибо гомеровские поэмы или«Слово о полку Игореве» как бы обрели в Новое время исобственно литературное бытие, вошли так или иначе всистему литературы. Однако невозможно   изучать гомеровский эпос и современный роман с одной точки зрения:мы рискуем при   этом просто-напросто проглядеть те или иные существеннейшие качества обоих явлений. Это в еще большей степени относится к критике. Литературная критика в современном значении  слова  поистиненемыслима вне системы бытия литературы как та новой.

Литература в собственном смысле формируется лишь в Новое время. Она складывается как определенная система литературных направлений, течений, школ, которые находятся в сложном взаимодействии. Далее, в бытии литературы огромное значение приобретает время, истори­ческий процесс.

Ранее искусство слова представало прежде всего каксовокупность произведений, и было не так существенно, когда именно создано то или иное произведение. В трактатах об искусстве слова, созданных до XVIIв. – а в России и более поздних,— речь идет именно о совокупности произведений, являющихся «образцами» этого искусства. Произведения соотносятся только с языком, на котором они написаны, и, во-вторых, с определенными жанрами.

Более того, даже о самих писателях, художниках слова говорится лишь в этих двух планах: такие-то французские (или греческие, итальянские, английские и т. д.) поэты создали образцовые трагедии (или комедии, эпические поэмы, элегии и т. п.). О месте того или иного поэта в общей истории искусства слова и в художественных устремлениях его времени вопрос даже не ставится.

Так, например, Тредиаковский в своей «Эпистоле от российский поэзии к Аполлину»  (1735), перечисляя «образцовых» поэтов, не касается ни литературных направлений, ни исторической последовательности. Он называет французских  художников   слова  XVI—XVIII   вв.   в   таком   порядке:   Корнель,   Расин,   Буало,   Мольер,   Скар рон,    Вольтер,   Лафонтен,   Вуатюр,   Малерб,   Фонтенсчп., Ж.-Б. Руссо, Скюдери.

В системе литературы отдельное произведение, напро­тив, предстает как воплощение определенного направ­ления, течения, школы (соотносящихся с иными направ­лениями, течениями, школами) и как звено в неразрыв­ной исторической цепи литературного развития. Короче говоря, произведение всецело входит в литературный процесс, в эту движущуюся систему взаимосвязей.

Литературный процесс находит вполне наглядное, «материальное» воплощение в системе периодических литературных изданий (журналов, газет, альманахов), которые нераздельно связаны со временем и прочно соотносятся друг с другом. Литературная периодика рождается, кик известно, лишь в XVIIи особенно в XVIIIв. И эта, казалось бы, чисто внешняя форма бытия литературы глубоко содержательна: она фиксирует движущуюся систему литературы и ее появление неопровержимо свидетельствует о том, что осознание литературного процесса действительно началось.

И именно только в русле литературной периодики воз­никает критика в современном смысле этого слова.

Когда говорят, например, о критике античных времен (или хотя бы об ее «зачатках»), не учитывают, что эта критика» существовала в принципиально иной системе отношений. Строго говоря, никакой критики как специальной сферы и не было вплоть до XVII— XVIIIвв. Искусство слова осваивали с разных сторон две синкретические науки или, пожалуй, даже «науки наук» — философия и филология. Многие философы, начиная с Платона, считали своим долгом раскрыть приро­ду искусства слова как одного из видов человеческой де­ятельности,  а  большинство филологов, изучая слово вообще, анализировали также строение и свойства художественного слова.

И когда на рубеже XVIII—XIXвв. начинало складываться литературоведение, ему пришлось обращаться как к философии, так и к филологии, чтобы вобрать в себя и слить воедино изучение «внутренней» и «внеш­ней» сторон предмета; процесс этот не завершен и поныне[2].

В рамках философии и, с другой стороны, филологии можно обнаружить своего рода зачатки критики. Говоря об этих зачатках, чаще всего имеют в виду определенный «жанр» или же метод филологии; разбор конкретных тек­стом с целью показать, как надо и как не надо писать. Первыми видными «критиками» были, как известно, Зоил и Аристарх, чьи имена стали нарицательными для обозначения злого и доброго критиков. Но не следует забывать, что критическая деятельность этих греческих филологов выразилась главным образом в очень придирчивом (Зоил) и восхищенном (Аристарх) разборе текста гоме­ровских поэм, созданных за 400—500 лет до того. «Критиками»  (от греческого слова, обозначающего  оценивающее суждение) Зоила и Аристарха назвали потому, что они не столько изучали, сколько оценивали, «судили» гомеровские тексты.

Поскольку оценка, «суд» над произведением составляет одну из основ и литературной критики в современ­ном смысле, термин этот прочно за ней закрепился. Но то, чем занимались Аристарх и Зоил, имеет все же очень отдаленное отношение к современной критике (если ни сказать никакого), ибо их деятельность преследовала со­всем другие цели. Деятельность такого рода возможна ныне лишь на занятиях семинара филологов или начинающих писателей (она может быть воплощена, конечно, и в работах, представляющих собой пособия для таких занятий). В критике же в собственном смысле подобный разбор текста может выступить теперь только как част­ная и второстепенная задача.

Но дело даже не в этом. Современная критика живет в системе литературы как таковой и лишь в ней обро­тает свой истинный смысл и цель. Она и возникает только лишь вместе с литературой (очевидно, не раньше XVIIв.) как неотъемлемая часть или сторона ее бытии. И этот момент представляется наиболее существенным для понимания природы критики.

Соотношение литературы и критики чаще всего истол­ковывается в плане отношений объекта и субъекта, т. о., говоря проще, «предмета» и его «отражения». Но это традиционное представление не схватывает существа дела. Критика, конечно, отражает и познает литературу. Но это едва ли ее главная цель; это, скорее, средство до­стижения цели. Правда, обращаясь к критическим рабо­там прошлого, к «памятникам» критики, мы склонны ценить в них именно элементы истинного, объективного по­знания литературных явлений. Но живая жизнь критики состоит все же в практическом участии в бытии литера­туры. Именно это является главным и решающим. Так, скажем, известная статья Писарева «Пушкин и Белин­ский» едва ли дает объективное понятие о наследии ве­личайшего русского поэта, но очень весомая роль этой статьи в жизни современной ей литературы не подлежит сомнению. Конечно, статья Писарева — своего рода край­ность, даже «исключение», но она резко выявляет суп, проблемы.

***

Тем не менее очень широко распространена точка зре­нии, согласно которой критика есть прежде всего «отра­жение», познание литературы. Отсюда естественно выте­кает представление о критике как о науке — пусть и своеобразной. Мысль о своеобразии диктуется уже хотя бы тем, что для критики непосредственным, прямым предметом освоения является искусство слова, и критика вбирает в себясамую его стихию и те или иные элементы (так, скажем, характеристика образа сама тяготеет к образно­сти). Наиболее типично представление, что критика — это своего рода синтез науки и искусства, или, если сказать осторожнее, элементов научности и художественно­сти, выступающих в тех или иных формах критики в раз­личной пропорции.

В самом общем плане это верно. Литературная крити­ки действительно сочетает в себе элементы научности и художественности. И художественные свойства присущи ей вовсе не только в силу воздействия материи искусства слова, с которым она имеет дело. Ибо свойства эти выступают обычно и в отвлеченных критических размыш­лениях, не связанных с конкретными произведениями. Экспрессивность, образность, индивидуализированностъ стиля характерны так или иначе для всех видов и форм критики. Воздействие художественности самих литератур­ных произведений (если критик их рассматривает) пред­стает уже как своего рода  дополнительное   качество.

Итак, критика есть своего рода синтез научности и ху­дожественности. Это определение, повторяю, в общем вер­но. Но оно вовсе не выявляет своеобразия критики, ибо существует громадная и многогранная область письменности  в той или иной мере основанная на таком  же «синтезе». Речь идет о публицистике. В газетных очерках и фельетонах, популярных брошюрах и журнальных обозрениях, даже в передовых статьях и информационных заметках, посвященных многообразным проблемам современной общественной жизни и обращенных к широким читательским кругам, с очевидностью сочетаются научность и художественность. И уж во всяком случае «идеал» публицистики состоит именно в таком плодотворном сочетании.

Я с этой точки зрения между критикой и публици­стикой нет принципиального различия. Вполне законо­мерно, что публицистика легко и естественно внедряется в критические работы (и наоборот), так что подчас не­возможно определить, где, собственно, проходит граница между ними.

Поэтому вполне правомерно вообще определить крити­ку как вид публицистики, как «литературную публици­стику», входящую в один ряд с публицистикой морально-этической, научной, философской, педагогической, эконо­мической, политической, правовой и т. п.

Впрочем, этому, казалось бы, противоречит тот факт, что мы в самой критике выделяем область публицистической критики. Можно ли считать всю критику специфическим видом публицистики и в то же время вычленять в ней собственно публицистический подвид? Но в данном случае мы имеем дело с чисто терминологическим проти­воречием. Ибо сфера, которую называют публицистиче­ской критикой, в той или иной мере принадлежит не к собственно литературной публицистике, а к другим ее ви­дам — экономической, политической, моральной и т. п., нередко использующим литературу как удобный материал для решения иных, внелитературных проблем.

Но из этого вовсе не следует, что критика как таковая, критика, не выходящая, так сказать, за рамки литерату­ры, не является публицистикой. Не нужно забывать, что искусство — и в том числе искусство слова — есть всеце­ло общественное явление и к тому же как бы вбирает в себя все многообразие социальной жизни. И если мы счи­таем, что публицистика — это совокупность обращенных к широкому читателю печатных произведений, осваиваю­щих современную общественную жизнь во всех многооб­разных ее выражениях, то критика, которая осваивает со­временную жизнь одного из общественных явлений — ис­кусства слова — должна быть определена как вид публицистики.

Как и всякая публицистика, критика сочетает в себе элементы научности и художественности, не являясь в то же время ни наукой, ни искусством. Как и всякая публицистика, критика «отражает» свой «предмет», но пря­мой целью ее (в отличие от науки) является не позна­ние, а активное воздействие на «предмет», т. е. совре­менное искусство слова (об этом еще пойдет речь); познание выступает в конечном счете как предпосылка и средство достижения этой цели.

Вместе с тем критика — без сомнения, глубоко свое­образный вид публицистики, что обусловлено уже хотя бы принципиальным своеобразием искусства слова в ряду других общественных явлений.

Искусство слова, с одной стороны, осваивает все многообразие общественной жизни, создавая ее художественноеинобытие, и в то же время создает ряд замкнутых, самодовлеющих миров. Ибо искусство слова как таковое – это совокупность художественных произведений.

Ничего подобного нет в других явлениях общественной жизни, с которыми имеет дело публицистика,— в эко­номике, политике, быте и даже науке (научная публикация— это огромная и всевозрастающая область).

«В мире познания принципиально нет отдельных ак­тов и отдельных произведений...— справедливо писал М. М. Бахтин. — Между тем... мир искусства существен­но должен распадаться на отдельные, самодовлеющие, индивидуальные целые — художественные произведения»[3]  И в другом месте: «Ни в одной области идеологического творчества, кроме искусства, нет завершения в собствен­ном смысле слова. Всякое завершение, всякий конец здесь  условен, поверхностен... Такой условный характер носит окончание научной работы (тем более это относится к политическому событию, этическому поступку и т.п. –В. К.). В сущности, научная работа никогда не кончается: где кончил один — продолжает другой. Наука едина и никогда не может кончиться. Она не распадается на ряд завершенных и самодовлеющих произведений»[4].

Этот, казалось бы, «внешний» признак является на самом деле исходным пунктом глубочайшего своеобразия искусства среди других общественных явлений и, далее, своеобразия критики в ряду иных видов публицистики.

Остальные виды публицистики имеют дело с непре­рывным и единым потоком, движением — будь то политика, экономика, быт, наука и   т. д.   Перед критикой же стоят завершенные в себе художественные миры.

Мне могут возразить, что эти миры в конечном счете нераздельно связаны со всей общественной жизнью, что создавшие их люди были живыми свидетелями и участниками этой жизни, а, с другой стороны, эти миры обращены к таким же живым людям, в сознании и самой деятельности которых эти художественные миры, оставляю свой — подчас неизгладимый — отпечаток.

Все это, конечно, вполне справедливо. Но так или иначе критика имеет дело все же с произведениями искусства слова; их рождение и их воздействие на души чита­телей — это   в   общем-то скрытые, даже таинственные процессы, которые невозможно (по крайней мере пока) исследовать сколько-нибудь конкретно и осязаемо.

И задача критики состоит в том, чтобы сформировать из этих отдельных художественных миров литературу как определенную развивающуюся целостность, как единое движение. Критика может делать это лучше или хуже, но именно она это делает.

Именно критика организует литературные направления и течения, ведет литературную борьбу, провозглашает новые периоды в развитии литературы и т. д., м т. п. Художник создает произведение, а критика вклю­чает, вводит это произведение в систему литературы, где оно обретает свой современный смысл и начинает играть свою общественную роль. Выразительным примером мо­жет служить гениальная лирика Тютчева, которая в 1820—1840-х годах существовала вне литературы и лишь в 1850-х годах, после того, как ее освоила критика (на­чиная с известной некрасовской статьи 1850 г.), вошла и систему литературы.

Многие, в том числе крупнейшие, художники реши­тельно заявляли, что критика им ничего не дала, ничем не  «помогла» их творческой деятельности. По  всей вероятности, это не всегда вполне справедливо, ибо очень трудно, подчас даже невозможно осознать, отчетливо уяснить то или иное воздействие на сложнейший процесс собственного творчества. Но дело даже не в этом. Критика воздействует на художников не столько прямо и не посредственно, сколько через целостное движение литературы, которое именно она и организует. Между прочим, когда сам художник выступает в качестве критика (а этим нанимались очень многие художники), он делает это дли того, чтобы принять участие в организации литерату­ры, Ибо как творец произведений он создает, так сказать, материю литературы, но не ее самое.

Мне могут возразить, что такое решение вопроса ведет к отрицанию объективных закономерностей развития искусства слова. Но это было бы явным упрощением существующего дела. Критика может действительно формировать литературу лишь в том случае, если она опирается на объективные закономерности развития современного искусства слова и, далее, самой общественной жизни, по­рождающей это искусство. Чисто субъективистская критика, исходящая, так сказать, только из самой себя, из своих волюнтаристских домыслов, не способна формироватьлитературу или хотя бы даже какое-либо литературное течение.

Так, например, в эпоху становления творчества Пушкина было немало литературных староверов, безоговорочно осудивших тот путь, по которому шел Пушкин  (да и все наиболее  значительные  поэты   1810—1820-х  годов). Но их критические нападки остались в истории   только как своего рода курьезное явление.

Истиннаяже критика именно формирует литературу, т.е. определенную социальную структуру, из материи художественных произведений. Эта движущаяся, развивающаяся структура находит наглядное предметное выражение и литературной периодике. И здесь, в периодике, особенно осязаемо выступает объединяющая, формирующая, созидающая роль критики. Белинский справедливо полагал, что критика имеет в литературном журнале ведущее, решающее значение.   Вполне   понятно,  что   критика  исполняет свою роль далеко не всегда идеально, но роль ее именно такова.

И, строго говоря, сопоставление «критика и литература» неправомерно.  Можно  соотносить критику и искусство слова,  но  критика  и литература неотделимы,  ибо критика – составная часть, сторона, компонент самой литературы, притом компонент  «ведущий», организующий. Если бы вдруг перестала существовать критика, литература тоже «исчезла» бы, распалась на отдельные произве­дения искусства слова

Кстати сказать, широко распространенное мнение, что критика — это искусство, один из равноправных жанров искусства слова, основано на совершенно верном ощущении нераздельности критики и литературы или, точнее, критики и искусства слова в системе литературы. Но это верное ощущение формулируется неточно: критика — не искусство, хотя в ней есть более или менее значительные элементы художественности, критика — это вид публицистики (в которой всегда есть художественные качества), но она неразрывно связана с искусством слова в общем для них лоне литературы. Можно сказать, что литерату­ра — это единство искусства слова и критики.

Публицистика вообще играет громадную роль для осваиваемых ею областей общественной жизни — экономи­ки, политики, морали, науки и т. д. Всякая публицистика так или иначе организует, формирует, направляет свою социальную сферу. Но роль критики, литературной публицистики в отношении искусства слова, которое, кап уже говорилось, состоит из отдельных, завершенных и себе произведений, более значительна. Критика, в которой участвуют и «профессионалы», и сами художники, высту­пает как решающая сила, организующая целостную сис­тему литературы.

Первым настоящим критиком был, по-видимому, Буало; его деятельность так или иначе сформировала фран­цузский классицизм и всю вообще литературную ситуа­цию того времени. В его сочинениях — как критических, так и художественных — на мой взгляд, нет особой глубины и даже значительности, но его пионерская роль на­всегда обеспечила Буало почетное место в истории лите­ратуры.

Имя Белинского стоит в первом ряду литературных имен XIXв. именно потому, что его деятельность в зна­чительной мере сформировала русскую литературу (под­черкну еще раз необходимость различать литературу и искусство слова). Белинский организовал литературу из«материи» самостоятельно, отдельно рождавшихся произ­ведений. Он устанавливал их сложную, противоречивую связь с произведениями прошлого. Закрепляя стержневое движение русского искусства слова 1840-х годов, он в то же время выявлял и четко очерчивал и другие, противоречащие силы (скажем, романтизм славянофильского характера). Разумеется, он делал это   не в одиночку, а вместе с соратниками и — в не меньшей степени — противниками. Но он явился такой центральной и всеобъемлющей фигурой, какая была уже невозможна позднее, вразвитой и многослойной литературной жизни.

Конечно, деятельность Белинского немыслима без глубокого познания искусства слова. Но это познание выступает все же как средство (разумеется, безусловно необходимое, но средство) формирования литературы.

В этой связи надо обратить внимание на один немаловажный момент. Широко распространено мнение о «безошибочности» критических представлений и оценок Белинского. Но если изучить вопрос внимательнее, становится ясно, что критик судил о произведениях всецело с позицийорганизатора современной литературы. Так, в 1840-ых годах он явно недооценивал, даже перечеркивал или вообще «не замечал» те значительные или выдающиеся произведения, которые не соответствовали принципам«натуральной школы» и не могли стать по-настоящему действенными участниками современного литературного процесса.

Он писал, например, в 1842 г., что Боратынский не смог «написать ни одного из тех творений ... которые если не навечно, то надолго переживают своих творцов»[5]. Творчество Языкова он вообще зачеркивал  («Общий характер поэзии г. Языкова чисто риторический, основание зыбко, пафос беден, краски ложны, а содержание и форма лишены истины»[6]), а поэзию Тютчева просто «не заметил», хотя рецензировал те самые номера журнала «Современник», где были опубликованы десятки высших творений поэта и даже трижды упомянул его имя в перечнях третьестепенных стихотворцев.

И то же самое время Белинский непомерно высоко оценил малозначительные юношеские поэмы Тургенева и Майкова, написанные в духе «натуральной школы». О тургеневской «Параше» он писал в 1843 г.:  «Поэзия русская если не умерла, то уснула...  Каково же было мое удивление, когда... прочли мы поэму, не только написанную прекрасными поэтическими стихами, но и проникнутою глубокою идеею, полнотою  внутреннего  содержания!..»[7]. Со своей стороны, «... г. Майков подарил публику... прекрасною поэмою «Машенька».... Поэма г. Майкова отличается красотами необыкновенными... Лучшая сторона новой поэмы г. Майкова... — уменье представлять жизнь в ее истине»[8].

Подобного рода лишенных объективности суждении можно обнаружить немало. Но позволительно сделать та­кой вывод: если Белинский был не всегда прав по отно­шению к искусству слова, то он, пожалуй, всегда был прав по отношению к современной литературе, которую он формировал, а именно в этом и состояла его цель. Можно сказать иначе: Белинский бывал не прав с точки зрения литературоведения, но прав с точки зрения критики.

Сопоставлением критики и литературоведения будет уместно завершить мое рассуждение. Широко распространена точка зрения, согласно которой критика — это часть литературоведения. Из предыдущего ясно, что я с этим решительно не согласен. Критика — даже если она гово­рит о произведениях прошлого — выступает как часть, как компонент литературы, в системе которой она высту­пает как формирующая сила, а не литературоведении (т. е. науки о литературе).

Литературоведы нередко выступают в качестве крити­ков, но для этого они как бы вынуждены выйти за пре­делы науки и включиться в литературу, в её современ­ное бытие, что ведет к многообразным последствиям.

Критик действительно является критиком, литератур­ным публицистом лишь тогда, когда он проявляет сози­дательную волю, утверждает (или отрицает) определен­ное течение, тенденцию в современном искусстве слова. Иначе он может выступить лишь в качестве библиогра­фа, регистратора художественных явлений.

Итак, критика — неотъемлемый компонент литерату­ры, играющий, на мой взгляд, решающую роль в самом ее формировании как определенного, конкретно-историче­ского явления общественной жизни. Это формирование литературы — сложный и многогранный процесс, для рас­крытия которого необходимо большое специальное иссле­дование. Я стремился лишь поставить эту, на мой взгляд, очень существенную проблему.