Двенадцать месяцев миновало. Подождала ещё с полгода. От Санарова никаких вестей. Да жив ли он? В приписке к пакету сообщал, что летит за границу. Однозначно, в США, к Падюкову, что подтверждается последними фразами рукописи. Попробую найти его через русского американца. Дай, Бог, памяти, в какой день он вылетал? Точно не припомню. Через друзей обратилась в соответствующую службу. Ответ обескуражил: пассажир с такой фамилией Россию не покидал в последние три года. Вот так штука!
Через Международный Совет соотечественников нашла графа Шереметева. Тот с писателем Санаровым никогда не виделся, но несколько лет тому назад получил машинописный текст, кажется, романа в стихах, что-то вроде «Илиады»… Да, да, верно, «Историада»! Нет, не читал, руки не доходят. Падюков? Был такой, сын эмигранта, основал «Братство славян Руси». Давно умер, в Калифорнии.
Заинтригованная, приступила к поискам с другой стороны. В Изборске нашла научную сотрудницу исторического заповедника по имени Елена. Толстые ножки – сходится! Писателя из Москвы она хорошо помнила; водила его к «могиле» Трувора, познакомила гостя с Верховным Божеством словен. Удивилась, когда я упомянула Остров: «Какой остров? Идол на склоне горки, под городищем стоит. Показать? Идёмте!».
Спускаться к обломку серой скалы, стоящему торчком в каменной мешанине известняковых глыб, мы не стали: склон крутой, мокро, скользко. Отсюда в километре, примерно, на востоке, что-то блестело за зубчатым верхом леса, просматривались крыши строений. Спросила Елену: «Там озеро Трувор?» – «Так себе, озерко. Таких в Изборско–Мальской долине немало. Только почему Трувор? Местные жители называют его Городищенским». – «Тогда, Лена, может быть, в Словенской долине есть озеро Трувор?» – «Словенской? Долины с таким названием здесь нет». – «Погодите, погодите, Лена! Вон те крыши – ферма Кирилла Андреевича?» – «Ну да, его». – «Сможете проводить меня туда?» – «К сожалению, мне в крепость пора. Вы идите этим просёлком, минут за тридцать выведет».
Колея, выбитая автомобильными и тракторными шинами, тележными колёсами, скоро вывела меня к добротным строениям усадьбы на бугристом берегу водоёма, размером с футбольное поле. Это и было Городищенское озеро, самое крупное, как потом оказалось, в долине. В него вливался ручей на границе фермерских владений. Другой ручей вытекал в направлении блестевшего вдали водоёма, на глади которого что-то чернело.
Кирилл Андреевич оказался точно таким, как описал его Санаров: «квадрат» с бородой. Писателя он помнил. Москвич сначала прожил у него с неделю, потом долго не появлялся, наконец, возник, будто из–под земли, какой–то потрёпанный, изнурённый. Долго отходил на природе, ночуя в шалаше на обратной от фермы стороне Городищенского озерца. К нему прибилась бродячая собачонка. Куда они потом направились, фермер не знает.
Нам с Кириллом Андреевичем хватило нескольких минут, чтобы сделать полукруг по берегу водоёма. Остановились у истекающего из него ручейка, присели на кривую ветлу. Отсюда, в сотне метров, виднелось соседнее озерцо, в котором и десяток уток не развернётся. По центру его я разглядела скальный выступ. На нём разве что присесть можно, пересекая вброд эту лужицу. Пришло грустное понимание: вот он, Остров Санарова…
Возвратившись в Москву, поиски моего бывшего друга не прекратила. Не буду описывать подробности своего долгого, упорного труда.
В конце концов обнаружила подвальное помещение, которое последние десять лет делил «ни по какому ведомству не числившийся», потерявший все документы Санаров с опустившейся женщиной, намного старше себя. Встретила меня при входе в подземелье ласковая дворняжка, побежала впереди на оклик снизу: «Фрайди, кого там принесло?».
Любушка (именно так, не Люба не Любка, представилась хозяйка) подметала улицу, получку из ЖЭУ тратила на сахар, из сахара гнала самогон. Бумажка в пятьсот рублей развязала её язык. А тот поведал мне, что её сожитель, по кличке Писатель, состоял «вторым химиком» при кормильце–аппарате. Всё стучал на «красной машинке», когда был трезв, в самые чёрные дни не позволял её продать, хотя продали буквально всё, что покупалось на соседнем рынке. Зарплаты дворничихи хватало только на производство спиртного; закусывали, чем Бог пошлёт. Во хмелю Писатель бредил, всё какой–то остров вспоминал, сытую, вольную жизнь на нём. Наконец, настучав стопку бумаги, забрав последние деньги, куда–то её отнёс.
В тот день женщина спустилась в подвал поздно, нашла Писателя спящим на койке поверх тюфяка в одном ботинке. Подвинуться на окрик сожительницы он не пожелал. Она откатила его к стене, легла рядом и тут, ощутив спиной холод, поняла, что рядом – труп.
Куда его отвезли – в крематорий, в яму – не знает. А машинку обменяла на бутылку водки. Романы (ударение на «о») она не пишет.
Я вышла из подвала на воздух, под солнце. И… позавидовала Санарову. Он был самым счастливым из нашего писательского круга. У него был Остров.