В те солнечные сентябрьские дни по утрам с высокого берега спускался к морю старый белоголовый человек в поношенном пиджаке, устраивался на шершавом обломке скалы. Участок пляжа был пустынен. Два–три заядлых купальщика не мешали ему бездумно растворяться в просторе моря и неба. Закусывал припасённой снедью, поглядывая на проход между скалами, ведущий на соседний пляж.
И вот оттуда вырывался на простор шоколадный дог. Бег его, как у вольного зверя, был размашист, ловок; летели из–под лап комки мокрого песка. Одолев разглаженную волной полосу пляжа, красивый зверь взлетал на глыбу ноздреватого ракушечника и, подставив бризу мощную грудь с белой отметиной, оглядывался беспокойно и нетерпеливо на проход между скалами. Через минуту оттуда появлялась девушка. Она была в махровом халатике вишневого цвета, с полотенцем через плечо. Полотенце и халатик падали на песок, и девушка смело бежала навстречу холодной волне.
Дог, казалось, сходил с ума. Он метался по пляжу, выл, припадая мордой к песку, и неуклюже вставал на задние лапы, тут же опрокидываясь на спину и вновь вскакивая. Потом с отчаянием самоубийцы бросался в холодное море, пытаясь догнать хозяйку. Но мужество изменяло ему на первом десятке метров. Он делал круг и выбирался на облюбованную им скалу. И там застывал мокрый, жалкий, потерянный. А девушка уже была за молом. Её светло-русая головка с гладко зачесанными и собранными на затылке в узел волосами, как поплавок, то взлетала на гребень волны, то исчезала, удаляясь от берега всё дальше. Пловцом она была отличным и отважным. Уже и буи оставались за её спиной, и между ней и горизонтом не было ничего, кроме неисчислимой череды волн. Больное сердце старого человека капля за каплей наполнялось беспокойством за незнакомку. «Ах, чертёнок! Сущий Гаврош, – бормотал он себе под нос, и шоколадный дог, словно в благодарность за то, что человек делит с ним тяжесть ожидания, косил на него золотой глаз и сдержанно помахивал хвостом.
Но вот живой поплавок начинал прыгать по волнам, приближаясь к берегу. Девушка выходила на пляж усталая, разгорячённая единоборством с морем. От её влажной кожи, покрытой золотисто-коричневым загаром, отделялся тонкий пар. У дога начинался новый приступ умопомешательства. Только теперь нелепые прыжки с приземлением на все четыре широко расставленные лапы и кружением по пляжу каким–то совсем не собачьим (скорее, козлиным) скоком сопровождались воем столь торжествующим, будто дог хотел известить весь мир о своей радости.
«Фу, Гранит! Фу!» Обтираясь полотенцем, девушка увертывалась от псиного хвоста, как от плети. Затем они растягивались на песке и надолго замирали.
Старый человек смотрел на них, на море и желал только одного: чтобы солнце медленнее спускалось к горизонту. Странное дело, куда бы он ни шёл, чем бы ни занимался, душевная боль, не резкая, но назойливая и сосущая, не оставляла его ни на миг; но здесь, в этом уголке пляжа, когда в поле его зрения оказывались чистое небо и море, незнакомая девушка с русыми волосами и шоколадный дог, боль отступала.
Кто из нас не знаком с этой загадочной и счастливой способностью человеческой психики – из, казалось бы, самой мрачной безысходности находить путь к надежде, к светлому ощущению жизни через соприкосновение со случайным? Бывает, чей–то взгляд или жест, стёртое временем воспоминание, нехитрая мелодия, плеск волны, запах цветка, пейзаж, мелькнувший за окном вагона, – само по себе обыденное – вдруг обретают в нашем восприятии особый, хотя и ускользающий смысл, и сердце начинает биться в ином ритме. Старый человек был достаточно умудрён годами, чтобы не задавать себе вопроса «почему» и не искать невидимых связей. Он просто смотрел на море, на девушку, на преданного ей зверя, и ему было хорошо и покойно.
Познакомились они случайно, благодаря собаке. Чем-то в тот день старик особенно заинтересовал Гранита. Пёс смело приблизился к незнакомому человеку, обнюхал его ноги, уселся напротив на песке и подал лапу. «Чудеса! – воскликнула подбежавшая девушка. – Такого ещё не было». – «Вот мы и познакомились, – улыбнулся старик. – Зови меня, псина, Анатолием Александровичем и скажи, как зовут твою хозяйку?». – «Вера», – подсказала девушка. У неё было такое чувство, будто она знает этого человека давно. И хотя он уже несколько дней сидел у моря на одном и том же месте, она рассмотрела его только сейчас. Лицо у Анатолия Александровича было большое, открытое и совсем гладкое, если не считать тонких морщинок у крыльев носа и в уголках глаз – таких симпатичных «смеющихся» морщинок.
«Вера? – повторил он с грустью. – Вера... Гранит, догадываюсь, самый большой ваш друг». – «И единственный» – «Отчего так?» – «Мне никто не нужен». Вера отвела глаза в сторону, в морскую даль, зачерпнула ладошкой песок, просыпала его сквозь пальцы. «Крепко тебя обидели, милая, – подумал Анатолий Александрович и произнёс вслух: – Это заблуждение, девочка. Нам всегда кто–нибудь нужен. Равно как и мы кому–нибудь. Поэтому не только человек – всё живое ищет себе друга». – «Зачем искать? Можно дружить с животным, с деревом, с морем». – «Верно. Я вот с камнем подружился». И Анатолий Александрович похлопал ладонью по глыбе, на которой сидел. Вера шутки не приняла: «Вы одиноки?» – «Да... То есть у меня есть сын... Женатый». – «Он далеко?» – «Вместе живём». Вера хотела ещё о чем-то спросить, но лишь внимательно посмотрела в глаза Анатолию Александровичу и опустила взгляд, сдерживая вздох. «Э, да она меня раскусила», – внутренне усмехнулся старик.
Пляж совсем обезлюдел. Далеко, у самого горизонта, куда опускалось солнце, море отливало расплавленным металлом. Между стариком и девушкой завязался разговор, легко перескакивавший с предмета на предмет, но под этой кажущейся легкостью скрывался смысл, несущий в себе тайну душевной близости. Анатолий Александрович спохватился: «Ваши, верно, заждались?». – «Меня никто не ждёт, – ответила Вера просто. – Мы с Гранитом живём вдвоём». Сердце старого человека сжалось: его тоже никто не ждал. «Ну что, будем прощаться, Вера?» – «Приходите ещё. Мы с Гранитом будем ждать вас, Анатолий Александрович». – «Непременно приду. На всякий случай мой телефон – двадцать два, двадцать два, двадцать два. Легко запомнить». Гранит вопросительно посмотрел на Веру, перевёл взгляд на старого человека, опять на Веру. Но поводок натянулся, и пёс, оглядываясь, затрусил у ног своей хозяйки.
По дороге домой Анатолий Александрович всё думал о том, что вот такой, как эта девушка, могла бы быть лет так через семнадцать–восемнадцать его внучка, не приговори её Ирина к небытию. Но почему «как эта девушка»? Разве нет уз более прочных, чем узы родства? Разве могла бы незнакомка Вера, не будь она его Верой по духу, той – потерянной, так легко войти в жизнь старого человека, где, казалось, все занято воспоминаниями?