Простая женская история

Введение

На имени Вивальдина для своей единственной дочери настоял отец, скрипач-любитель. Из цокольного этажа дедова дома, где находилась мастерская краснодеревщика, до жилого помещения наверху чаще доносились звуки кантат знаменитого венецианца, чем столярного инструмента. Поэтому мастер разносолами домашних не баловал. Он умер, когда девочке исполнилось пять лет. Многодетная семья разбежалась по заработкам. Дом на зелёной окраине провинциального городка опустел и затих. Осталось трое, от старой до малой, и сотни книг на открытых полках, сработанных покойным художником по благородному дереву. Скрипка и «музыкальное имя» умолкли.

От матери и бабушки папина дочка слышала с тех пор только «Дина». Привыкла. Так называла себя мысленно и вслух при знакомствах. Диной была в школе и вузе, и даже в конторе, откуда она вышла на пенсию, отработав три десятка лет по случайной специальности. И замуж вышла случайно, за конторского. Служила честно, в полную силу, головой и руками, но сердце её как бы существовало вне её тела – в сфере, далёкой от производства. Там была её «личная библиотека», а в ней – «личный Пушкин». Дина не обманывалась призванием к сочинительству «презренной прозы» и к рифмам. Трезвый взгляд на себя спас её от графомании. Однако постоянным чтением художественных произведений выработала в себе вкус к «изящной словесности», как говаривали в старину, стала верной оценщицей чужих печатных слов. Таких книгочеев называют профессиональными читателями.

Пока трудилась ради заработка, её мир, называемый духовным, имел чёткие границы, своё отдельное время, измеряемое двумя-тремя вечерними часами, и особую территорию, на которую посторонние допускались после придирчивой проверки. Дети не прошли, но внуки дозировано удостоились. Супруг, увлечённый рыбалкой и аквариумами, сам не приближался, попыток проникнуть не делал… На этой территории Дина преображалась. В иных местах «просто женщина», как говорят, на любителя, меняла здесь даже облик: становились незаметными черты, её портящие, и, наоборот, её физические достоинства выходили на первый план – как бы подсвечивались изнутри умные глаза, наливались естественной краской губы. Только кто обращал на них внимание? Ведь в этом замкнутом мире почти все её собеседники были тенями прошлого.

Выйдя на пенсию, Дина расширила этот очень личный мир. И домашние условия тому способствовали: её «законный» как-то незаметно, вызвав у неё вздох облегчения, куда-то исчез, будто его и не было вовсе; старшие дети разъехались, увезя с собой самых шумных внуков; младшая дочь с сыном-подростком, оставшись в родительском доме, облегчила бытовые заботы ещё нестарой матери.

Глава 1

Многие женщины под личной жизнью понимают отношения с мужчинами. Для Дины же, с раннего замужества, её особая личная жизнь исключала даже супруга. В её «мужской клуб» придирчиво допускались те представители этой части человечества, которые, по её мерке, могли стать хоть и близко к «её Пушкину», но за его спиной. Правда, пока что в книжных шкафах собранной ею домашней библиотеки, кроме самого «мерила» - в бесчисленных портретах, статуэтках, медальонах, значках, - не было изображений других мастеров гусиного пера, простых и автоматических пишущих ручек.

Однажды, прогуливаясь по интернету, Дина зацепилась взглядом за стихотворение «Осенняя мелодия». Начала читать, пропустив имя автора. Там было то, «что романтизмом мы зовём», написанное «темно и вяло»[1]: об осени жизни стареющего поэта, о его погоне за каким-то призраком… Но последние строчки вызвали у женщины внутренний вскрик: «Это же мне, это про меня!».

На имя автора интернет выдал справку: Глеб Иванов, ныне во здравии живущий прозаик и автор небольшого числа лирических стихотворений, положенных на музыку. И эти романсы нашлись.

Глава 2

Не прошёл и месяц, как в её библиотеке встали рядышком на «почётном месте» пять томов прозы и тоненький стихотворный сборник поэзии писателя Иванова, который ещё не ведал о своей случайной почитательнице. Более того, Дина «изменила» самому Пушкину, будто была не женщиной в возрасте, а девицей лёгкого поведения. Вот интимные подробности этой «измены»: за стеклом книжного шкафа, среди статуэток великого русского поэта, появился фотопортрет бородача в немалых летах, скопированный из электронной БСЭ. С тех пор как он прописался в её квартире, она стала по утрам здороваться с ним взглядом, мысленно или вслух напевая тот романс, - о ней романс, она нисколько не сомневалась. При этом автор пристально смотрел на незнакомку, первое время не понимая, как он оказался в неизвестном ему месте, кто перед ним - эта небольшого роста, полноватая, немолодая, опрятная женщина с ласковым взглядом светлых глаз. Нет, она не переоценила писателя Иванова. Ничего выдающегося он не написал. Он он был автором стихотворных строчек, адресованных будто бы…Почему «будто бы»? Адресованных ей.

Так длилось до того дня, пока Дина не прочитала, скачав из интернета, последнее сочинение её «любимого писателя», как стала называть его мысленно с каплей доброй иронии. Роман произвёл на женщину такое впечатление, что все условности показались ей ничтожными. В тот же день она послала автору письмо по электронной почте, рассказала о себе, объяснила свой порыв, не надеясь на ответ. И приложила свой отзыв-экспромт на роман.

Ответ не заставил себя ждать. В нём открылся человек, лишённый чувства превосходства, на что могли настроить его истинные или мнимые (в собственном представлении) успехи в литературе: – как-никак выпущенный уже в новое время многотомник (притом, не авторское издание), по нынешним временам большая редкость. Автор книги, пока что размещённой в электронной библиотеке, радовался письму незнакомой читательницы, как школьник-троечник, вдруг получивший «пятёрку» по сочинению. Он не посчитал унизительным для себя признаться, что за несколько месяцев нахождения его последнего труда в интернет-издании, Дина Евг. (так она подписала своё письмо) оказалась первой читательницей. «И не исключено, что останетесь единственной», - простодушно предположил писатель.

Глава 3

Так началась их переписка, названная Глебом Ивановым «романом в письмах». Они скоро перешли на «ты» и стали друг для друга просто Диной и Глебом. Он хвалил её рукодельную Пушкиниану, однажды изданную в местной прессе в виде подборки иллюстрированных статей. Искренность оценки проявлялась в критических оговорках; он не старался польстить ей преувеличением значения её любительских (подчёркивал он) работ в ответ на её положительные отзывы на его сочинения. То есть, не старался стать петухом при кукушке. А Дина, прочтя в короткое время все его книги, взялась за периодику.

Писатель и читательница, разделённые двумя сотнями вёрст, обменивались не только письмами. Сентиментальными заигрываниями стали взаимные посылки. Бандероли, как правило, содержали книги, в основном, на близкую обоим тему – пушкинскую, всяческие безделушки, значки, сладости, поделки, эт сэтэра. Как-то Глеб попросил подругу поискать для него особой формы и размера, цвета «кобальт», кофейную чашку. При этом наказал, что, если найдёт, пусть сначала сама какое-то время попользуется ею. Он же фетишист. Ему важно, чтобы фаянс «запомнил» прикосновение пальцев и губ его Любимой Читательницы (так с некоторых пор «в обмен» на Любимого Писателя).

По осмыслении такой просьбы, явно шуточной, Дина впала в слезливую задумчивость. Её душа переживала неведомое ей никогда в жизни чувство той особой природы, которое называется первой любовью. Ведь она вышла замуж до того как испытала её. Она даже не знала, что это такое. А потом, оказалось, любить-то некого. Она поддалась легкомысленному девичьему любопытству – фата, праздник бракосочетания, жгучая тайна первой брачной ночи. Всё оказалось ложью, мстительным самообманом.

Теперь её охватили одновременно и сладкое волнение, и ужас, и стыд. Она посмотрела на себя со стороны: поздно! очень поздно! смешно! Представила иронически улыбающиеся лица родных и знакомых. Потом успокоилась – ведь, главное, Глеб ни о чём не догадается, ничего подозрительного ему и в голову не придёт. Она найдёт такую чашку, но пить кофе из неё не станет. Лишь прикоснётся губами к краю, как будто целуя, и этот тайный поцелуй через несколько дней примет, того не ведая, её далёкий друг. Значит, с её стороны это будет первый в жизни не вымученный, не «протокольный» загсовский, а чистый, как у невинной невесты, поцелуй во время церковного венчания. А потом? Что должно быть потом?..

Вскоре точно такая чашка нашлась и после ритуального действа Дины отправилась по адресу. Как обычно, писатель откликнулся сразу по получении посылки. С присущей ему лёгкой манерой в переписки с друзьями, «пиит Глеб дон Иванов» куртуазно описал, как «откушав кофе из долгожданного священного сосуда, ощутил не вкус божественного напитка, а нежный поцелуй далёкой, недоступной девы».

Глава 4

Миновало несколько месяцев, и случилось то, чего Дина боялась пуще разрыва по какой-нибудь причине эпистолярных отношений с Глебом.  Пришёл день, когда он не то, что пригласил, а будто приказал по телефону: «Приезжай! Сколько можно прятаться? Мы же не дети!».

После начала их переписки ей приходилось бывать в столице, где жил её адресат. Однако никогда, даже по возвращении домой, и не намекала ему о своих тайных наездах. Узнает – пригласит. Не дай Бог! Пугала мысль о возможном разочаровании писателя, когда он впервые увидит её не на фотографии, а во плоти, безжалостно отмеченную годами. Да, бывает, «старые кони, умаявшиеся от бега», как в том стихотворении Глеба, вдруг влюбляются («любви все возрасты покорны»). Но в кого? Понятно, в молоденьких; бывает, и в «ягодок опять», если они ядрёны, в соку, умеют изображать, когда надо, страстность.  Дина не владела искусством очаровывать, она и в молодости в нём не нуждалась.  Теперь поздно. Да и к чему?   Ещё пару лет общения с «виртуальным другом» перепиской и по телефону, от случаю к случаю, ей останется. Глеб привязчив, благороден. Даже при самом неблагоприятном для него впечатлении от встречи он не оставит без ответа её письма. 

Она стала готовиться в дорогу, пытаясь сладить со своим смятением.

Заключение

Мне, автору этого сочинения, выпала честь стать биографом Глеба Иванова. Так решил наш тесный писательский кружок, когда его зачинатель неожиданно ушёл из жизни. Прошлой зимой его не стало.

После этого печального события я обменялся несколькими письмами с Диной, видя в ней особую читательницу, больше чем поклонницу его пера. А встретились мы только один раз.  Случай свёл нас у входа на кладбище Архангельской церкви. Я входил с цветами, чтобы навестить покойного сотоварища по литературному труду. Дина, в чёрной шубе, с пустым целлофановым пакетом, к которому прилип лепесток розы, неторопливо, словно не желая расстаться с этой рощей, превращённой в погост, шла к выходу.  Узнав меня, она остановилась. Я осмелел.  Мне представился случай спросить её о том, что мне недоставало, чтобы закончить художественную биографию автора нашумевшего в последний год романа.

– Простите, Вивальдина Евгеньевна, я…  мне кажется, собрал свидетельства жизни нашего друга от всех, с кем он был близок. Только Вы…  Понимаете, с Вами у меня связано, так сказать, одно белое пятно… Нет, нет, я не прошу как на духу. Расскажите, что можете.

Усталое, увядшее лицо Дины оживилось. Предо мной стояла привлекательная женщина. Куда делись её года!?

– Мы переписывались больше года. Вы знаете. Я передала вам почти все распечатки. Наконец условились свидеться. Глеб заказал для меня номер в отеле.  Но дождался только телефонного звонка моего внука: «Бабушку увезла скорая. Сердце».  Но, как видите, я его пережила. Из больницы вышла… вдовой. Да, ваш друг… мой друг – единственный мой муж в жизни…  Других не было. Не помню.