3.2. О методологии лингвистической реконструкции флоры и фауны

3.2. О методологии лингвистической реконструкции флоры и фауны

Из приведенного выше текста Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова очевидно, что они в общем и не обращали на «аргумент бука» особого внимания. Пафос их аргументации иной: «Данные об индоевропейских названиях деревьев и растений (…), согласующиеся с характеристиками горного ландшафта индоевропейской прародины, локализуют ее в сравнительно более южных областях Средиземноморья в широком смысле, включая Балканы и северную часть Ближнего Востока». Само название главы их работы о реконструкции облика флоры и фауны индоевропейской прародины очень красноречиво: «Общеиндоевропейская флора и фауна как палеоботанические и палеозоологические указатели на соотнесенность индоевропейской экологической среды с зоной Средиземноморья – Передней Азии» [1, с. 866]. То есть они подгоняли решение задачи под изначально заданный ответ.

Причем методология исследовательской работы Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова по этой ключевой проблеме, вежливо говоря, вызывает огромные сомнения. Можно сказать, что они излагают лингвистические факты вполне академично, на основе эрудиции, а вот выводы из них делают целиком произвольно, на основе некой загадочной интуиции. Анализ этими двумя уважаемыми исследователями общеиндоевропейской флоры и фауны, на наш взгляд, страдал двумя принципиальными методологическими недостатками.

Во-первых, Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов часто делали на основании приведенных ими лексических фактов такие выводы, которые из этих фактов никак логически не следуют.

Приведем конкретную цитату: «От архаической основы *eĝ[h]i- ‘змея’ образовано название одного из видов ‘ежа’ как ‘пожирателя змей’: греч. έχινος ‘ёж’, осетин. wyzyn//uzun ‘ёж’, армян. оzni, литов. ežỹs, латыш. ezis, рус. ёж, древне-англ. igil, немец. Igel ‘ёж’. По-видимому, имеется в виду мангуста – животное, истребляющее ядовитых змей» [1, с. 526]. Кто объяснит, причем здесь мангуста?! Причина подобного «ёжиконенавистничества» маститых ученых столь же очевидна, сколь и неблаговидна…

Или еще пример из области фауны: «Первичное индоевропейское название ‘краба’ в древних индоевропейских диалектах образовано от редуплицированной формы *k[h]ark[h]ar- со значением ‘твердый’, ‘шероховатый’. Греч. καρκίνος ‘краб’, др.-инд. (из пракритов) karkata- ‘рак’,  karka- ‘краб’, латин. cancer ‘рак’, русск. рак, слав. *rakŭ (с диссимилятивной утратой начального *k-)» [1, с. 533]. Обратим внимание: практически во всех языках основное значение этого слова – «рак». И только в греческом «Греч. καρκίνος ‘краб’». Но на другой странице этой же самой книги Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова читаем: «латин. cancer ‘рак’ < др.-инд. (из пракритов) karkata- ‘рак’, греч. καρκίνος ‘рак’» [1, с.221]. Оказывается, и по-гречески это слово тоже значит «рак»!

Но Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов во что бы то ни стало хотят доказать южный характер фауны индоевропейской прародины. А те, кто у них списывал, не слишком внимательны. Вот и пошли гулять по книжным страницам экзотические индоевропейские крабы и мангусты – вместо скучных раков и ёжиков…

Второй принципиальный недостаток методологии Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова – в том, что у них отсутствует прозрачный и очевидный критерий отнесения слов к общеиндоевропейской лексике.

Конкретная цитата: «Древнейший диалектный индоевропейский архетип слова *ŭe(ǐ)ŭer- мог обозначать один из видов маленького древесного животного (…) Редуплицированная форма названия ‘белки’ или ‘хорька’ засвидетельствована в ряде «древнеевропейских» диалектов (в латинском, балтийских, славянских), а также в иранском. (…) Слово со значением ‘белка’ представляет «древнеевропейскую» лексическую и семантическую инновацию, к которой примыкает и иранский. Характерно, что иранский объединяется с той же группой древних индоевропейских диалектов в образовании лексико-семантических инноваций и в других случаях» [1, с. 522].

Итак, согласно Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванову, если слово сохранилось только в латинском, балтийских, славянских и иранских языках, то это не есть древнее общеиндоевропейское слово, а есть поздняя лексическо-семантическая инновация. Допустим.

Но в другом месте той же книги читаем: «Название березы восстанавливается для общеиндоевропейского по схеме диалектного членения в виде основы *b[h]erHk’. Оно объединяет такие диалектные ареалы, как индо-иранский, италийский, балто-славяно-германский» [1, с. 619-620]. Получается, что для того, чтобы слово было признано общеиндоевропейским (а не лексическо-семантической инновацией), необходимо, чтобы оно присутствовало еще и в индийских и германских языках.

Однако и этого, оказывается, мало: «Лексемы, в одних диалектах (иранском, балтийском, славянском, германском, латинском, кельтском) имеющие денотатами конкретных животных – ‘выдру’ (*ŭot’or-) и ‘бобра’ (b[h]ib[h]er // b[h]eb[h]er), в группе древних индоевропейских диалектов, к которой относятся хеттский, греческий, армянский и индо-арийский, означают вообще ‘водяное животное’, часто с ритуально-культовой значимостью. Значение конкретного животного ‘выдры’ для данной лексемы – это, очевидно, некоторая семантическая инновация в ирано-балто-славяно-германском диалектном ареале. (…) Характерно, что денотат ‘бобер’ соотносится с конкретной лексемой именно в этой же группе диалектов (включая кельтский и италийский), но не в перечисленных выше древних индоевропейских диалектах, в которых нет специального названия ‘выдры’. (…) Можно заключить, что налицо семантическое новообразование в указанных диалектах, связанное со специфическими экологическими условиями обитания носителей этих диалектов» [1, с. 529-530].

Как видим, глубокоуважаемых ученых Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова не смутило, что названия ‘выдры’ и ‘бобра’ есть в таких не слишком близких друг к другу языках, как иранские и кельтские. Их не смутило также и то, что названия, скажем, для ‘бобра’ отсутствуют именно у тех народов, на территории расселения которых отсутствуют сами бобры. Бобры  не живут сейчас и вряд ли когда-либо жили на территории Греции, Армении и Индии [см. Рис. 5]. «Бобры поселяются по берегам медленно текущих лесных рек, избегая широких и быстро текущих» [42, с. 200]. А в Греции и Армении реки все в основном горные, т. е. быстро текущие.

Рис. 5. Распространение бобра в СССР [202].

Но предположим, что критерии определения индоевропейской лексики у Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова действительно настолько жесткие.

Однако в уже приведенной выше цитате эти исследователи среди бесспорно «индоевропейских названий деревьев и растений» назвали и «*aĭk’- ‘горный дуб’» [1, с. 866-867]. Откуда они это взяли? – «Основа *aĭk’- представлена в основном в германских языках как главное название ‘дуба’. Обнаружение соотносимого с этой основой слова в греческом языке позволяет реконструировать такую основу со значением ‘дуб’, ‘горный дуб’ уже для некоторой древней диалектной общности с довольно ранней заменой им первоначального названия: греч. αιγίλωψ ‘вид дуба’ (Quercus aigilops, восточносредиземноморский дуб со съедобными желудями), древнее словосложение, по-видимому, со второй частью, родственной греч. λώπη, λοπός ‘кора’» [1, c. 618-619].

Не спрашивайте, как этот дуб вдруг стал «горным». Очевидно, так же, как ёжика подстригли под мангуста. Гораздо интереснее, что к столь уверенным выводам уважаемые исследователи пришли на основании сравнения только двух групп индоевропейских языков – греческого и германских.

Еще одна цитата: «Несмотря на то, что слово (индоевропейская основа p[h]ork[h]o- ‘поросенок’, ‘молодая свинья’) не представлено во всех основных индоевропейских диалектах (оно отсутствует в тохарском, греческом, армянском), его диалектное распределение (иранские, балто-славянские и другие «древнеевропейские») свидетельствуют о древности формы и принадлежности ее во всяком случае уже к периоду возникновения ранних диалектных общностей» [1, с. 594]. А помнится, при точно таком же диалектном распределении («древнеевропейские» плюс иранские) другие слова уверенно объявлялись «лексическо-семантической инновацией»…

Суть «ёжиконенавистнической» методологии Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова прекрасно проясняет их собственное заявление относительно названия еще одного животного. Сначала они объективно приводят лексические факты: «И.-е. *(e)l-k[h]-: греч. άλκη  ‘лось’, латин. alce ‘лось’, древнерус. лось,  древневерх.-нем. ëlho, ëlaho ‘лось’, нем. Elch ‘лось’, др.-англ. eolh, др.-исл. elgr, англ. elk ‘лось’ древнеинд. ŕśya-, ŕśa- ‘самец антилопы’» [1, с. 517]. Опять же подчеркнем: в Индии лоси не водились никогда. Во всех остальных языках слово означает «лось» (это примерно как с раками).

А теперь вывод самих Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова: «Устанавливается некоторая вариантность семантем ‘лось’ и ‘антилопа’ при неопределенности первичного значения, характерного для общеиндоевропейского (в отличие от  основы *el-en-, общеиндоевропейское значение которой определяется однозначно как ‘олень’).  Первичное общеиндоевропейское значение  слова *el-k[h]- (‘лось’ или ‘антилопа’ или вообще ‘рогатое бурое животное’, отличное от ‘оленя’) может быть определено лишь при учете всего комплекса условий территории первоначального обитания носителей индоевропейских диалектов» [1, с. 518].

Кажется, в логике такая ошибка называется логический круг. Если для определения “первичного общеиндоевропейского значения  слова” необходимо знать, где находилась общеиндоевропейская прародина («значение может быть определено лишь при учете всего комплекса условий территории первоначального обитания носителей индоевропейских диалектов»), то это “первичное общеиндоевропейское значение  слова” нельзя привлекать для определения местоположения самой прародины. Но…

«Такой сравнительно южный характер экологической среды индоевропейской прародины, предполагаемый на основании данных о географическом ландшафте и растительности, подкрепляется анализом общеиндоевропейских названий животных: *ŭlk[h]o-//*ŭlp[h]- ‘волк’, *Hrot[h]k[h]- ‘медведь’, *p[h]ars-//*p[h]art’- ‘барс’, ‘леопард’, *leŭ- ‘лев’, *leŭk[h]-  ‘рысь’, *ŭl-o-p[h]-ek[h]-(ā)  ‘лиса’, ‘шакал’, *q[h]ŭep[h]- ‘дикий вепрь’, ‘кабан’, *el-(e)n-//*el-k[h]- ‘олень’, ‘лось’, ‘антилопа’, *t[h]aŭro- ‘дикий бык’, ‘тур’, ‘зубр’, *k[h]as-(no-) ‘заяц’, *q[h]e/op[h]- ‘обезьяна’, *ĭeb[h]-//*Heb[h]- и *leb[h]-ont[h]-//*leHb[h]o- ‘слон’, ‘слоновая кость’, *og[h]oi-//*ang[h]oi- ‘змея’, *mūs- ‘мышь’, *k[h]ark[h]ar- ‘краб’, *mus- ‘муха’, *lūs- ‘вошь’, *g[h]nit’- ‘гнида’, *d[h]ĝ[h]ū- ‘рыба’ *Hŭeĭ- ‘птица’, *He/or- ‘орел’, *k’er- ‘журавль’, *k[h]er- ‘ворон’, *t[h]et[h](e)r- ‘тетерев’, *(s)p[h]ik[h]o- ‘дятел’, ‘маленькая птичка’, ‘зяблик’, *ĝ[h]ans- ‘водяная птица’, ‘гусь’, ‘лебедь’. Некоторые из этих животных (*p[h]ars-//*p[h]art’- ‘барс’, ‘леопард’, *leŭ- ‘лев’, *q[h]e/op[h]- ‘обезьяна’, *ĭeb[h]-//*Heb[h]- и *leb[h]-ont[h]-//*leHb[h]o- ‘слон’, ‘слоновая кость’, *k[h]ark[h]ar- ‘краб’) специфичны именно для южной географической области, что исключает Центральную Европу в качестве возможной первоначальной территории обитания индоевропейских племен» [1, с. 867].

В общем-то, Центральная Европа нас не слишком интересует. Украина – это скорее Юго-Восток Европы. Относительно крабов и антилоп вроде бы уже разобрались. Остались шакалы, леопарды, львы, обезьяны и слоны.