Герр Майкл

Мы сидели в "Чинуке", пристегнувшись ремнями к сиденьям, все пятьдесят человек, и что-то, кто-то молотил по нему снаружи огромной кувалдой. "Кто это там? - подумал я. - До земли триста метров!" Но удары никак не прекращались, и вертолёт дёргался, клевал и рыскал носом так страшно и так бесконтрольно, что у меня сводило живот. Я должен был радоваться, ведь всё так интересно, ведь это то, чего я хотел - ну, почти то, чего я хотел, мешал только противный, раскатистый грохот металла, который пробивался сквозь шум лопастей. Сейчас разберутся, я твёрдо знал, что этот грохот прекратят. Конечно, прекратят, а то меня стошнит...

В тяжёлые дни поздней зимы 1968 г., когда обстрелы шли один за другим, в Хешани был один молодой морпех, у которого кончился вьетнамский срок. Без малого пять из тринадцати положенных месяцев он провёл здесь, на боевой базе Хешань, вместе с другими бойцами 26-го полка, которых с предыдущей весны становилось всё больше и больше: сначала полк был доведён до штатной численности, затем до численности полка усиленного. Он помнил, что совсем недавно морпехи считали за счастье сюда попасть, что пребывание их в Хешани - что-то вроде награды за всякие неприятности, в которых им довелось побывать. Этот конкретный морпех считал, что судьба вознаградили его за ту засаду на дороге между Камло и Контьеном, в которую осенью угодило его подразделение и потеряло 40 процентов личного состава, да и сам он был там ранен, получив осколочные ранения в грудь и руки...

Майкл Герр * был неприметным обозревателем «Нью лидера»**, когда ему предложили поехать во Вьетнам и делать для «Эсквайра» колонку об американизации Сайгона. Подразумевалось, что его материалы будут легкими и циничными. Но вьетнамцы предприняли после Нового года, который у них называется «Тет», в начале 1968-го, наступление, спутавшее американцам все карты. Герр понял: с «легкостью» и «циничностью» придется подождать. Он полетел в Кесан во время знаменитой блокады этой базы. Казалось, началась решающая схватка между войсками Соединенных Штатов и Северного Вьетнама.

На стене моей сайгонской квартиры висела карта. Иногда, вернувшись поздней ночью в город, до того измотанный, что сил ни на что не оставалось, кроме как скинуть сапоги, я вытягивался на койке и рассматривал ее. Чудо что была за карта, особенно теперь, когда окончательно устарела. А старая она была очень. Досталась она мне в наследство от прежнего постояльца, жившего здесь много лет назад. Француза, наверное, судя по тому, что была отпечатана в Париже. После стольких лет сырой сайгонской жары бумага сморщилась и покоробилась, набросив вуаль на изображаемые страны.