7.5. Общие соображения по поводу надписей Каменной Могилы

сб, 02/12/2011 - 22:06 — Вячеслав Румянцев

7.5. Общие соображения по поводу надписей Каменной Могилы

Первое соображение: есть все основания считать по крайней мере часть геометрических изображений Каменной Могилы эпохи энеолита именно надписями, т. е. графическими знаками с устойчивым в своей культуре смысловым содержанием. При этом достаточно очевидно, что те, кто наносил эти знаки на скалу, вряд ли таким образом производили гадание. Скорее всего они ставили целью сохранить некую информацию. Из этого весьма правдоподобного предположения следует, что индоевропейская письменность использовалась не только для гадания.

Следующий вопрос был относительно того, могли ли некоторые «огамоподобные» знаки иметь фонетическое значение. Сформулируем жестче: могли ли знаки письменности, которые старше самых древних египетских иероглифов, иметь алфавитную природу, подобную самому огамическому алфавиту? Если проводить прямые параллели с гадательными палочками из Великозиминовского кургана и считать количество этих палочек действительно около сотни, то однозначно нет: таких алфавитов не бывает, речь должна идти о неких идеограммах или в лучшем случае о слоговом письме. Но поскольку палочки на рисунке явно имеют следы поломок и притом явно неодинаковы по размеру, то делать выводы рано: необходимо как минимум тщательно исследовать их набор. Ведь положенные в могилу гадательные палочки могли сознательно поломать из магических соображений. «При повторном просмотре земли из гробницы были обнаружены обломки еще не менее 200 таких палочек» [129, с. 73]. И, между прочим, не мешало бы установить, из древесины какого дерева (деревьев) сделаны эти гадательные палочки. В конце концов, на палочках могли быть не только одиночные «простые» знаки, подобные кельтским и скандинавским рунам, но и некие надписи из нескольких знаков.

Осторожно сформулируем гипотезу: знаки древнейшего письма индоевропейцев могли иметь алфавитную природу, т. е. обозначать отдельные фонемы как значимые гласные и согласные звуки речи. Такая возможность следует из двух уникальных особенностей именно общеиндоевропейской культуры. Во-первых, у древних индоевропейцев огромным авторитетом и влиянием пользовались поэты, существовала богатая поэтическая традиция, которая тесно переплеталась со жреческой традицией. Во-вторых, эти поэты, возможно, еще во времена индоевропейского единства знали и использовали в своей поэтической практике понятие фонемы.

«Задача построить текст, удовлетворяющий в фонетическом отношении требованиям существующей поэтики, накладывает определенные ограничения на словарь. Обилие синонимов, отмечаемое для всех древних индоевропейских традиций, отчасти объяснимо фонетически, так как, допустим, фонемный состав эпитета должен корреспондировать с фонемным составом определяемого имени и т. п., что создает необходимость иметь достаточно широкий выбор. С другой стороны, ономатетические особенности древних индоевропейских языков позволяли один денотат обозначать несколькими различными именами. Так, для понятия “благородный” в древнеирландских генеалогических поэмах используется около десятка прилагательных, большая часть употреблений которых обязана фонетическому облику окружающих слов и во всех случаях эти слова тесно связаны фонетически со своим окружением. ...Консонантная техника лежит в основе анаграмматического принципа построения стиха. В анаграмматическом стиле имя адресата прямо не называется, но шифруется, т. е. фигурирует в виде составляющих его фонем или слогов. Классическими образцами анаграмматической поэзии являются надписи на надгробиях Сципионов и гимн богине Речи, проанализированные Ф. де Соссюром» [141, с. 55].

А. А. Гогешвили вполне резонно обращает внимание на то, что подобная игра со звуками имела порой ключевое магическое значение, обеспечивала жизненно необходимый для поэтов эффект внушения – в частности и для того, чтобы их поэтические проклятия сбывались [320, с. 268-269].

В ирландской поэтической традиции важнейшим приемом было «затемнение» – умышленное искажение слов поэтами, чаще всего именно путем замены согласного звука, добавления гласного и т. д. [160, с. 36-39]. Но это как раз и означает открытие фонемы как минимальной единицы языка. Речь идет даже об «элементах грамматического учения филидов» [160, с. 31].

В этой связи исключительно интересны схолии к античному учебнику грамматики Дионисия Фракийского (с. 164, 23 Hilgard): «Есть два вида грамматики: одна занимается начертаниями и произношением букв (эта грамматика считается древней, появившейся до Троянской войны и чуть ли даже не одновременно с природой), другая – эллинской словесностью. Последняя моложе: она началась с Теагена и была доведена до совершенства перипатетиками Праксифаном и Аристотелем [163, с. 89]. Итак, есть древняя грамматика, «появившаяся до Троянской войны и чуть ли даже не одновременно с природой», которая «занимается начертаниями и произношением букв». Ясно, что речь идет не о буквах греческого алфавита. Получается, что некие буквы появились «чуть ли даже не одновременно с природой». Не сохранилась ли у греков смутная память о древнейшем алфавите индоевропейцев?

Для огамической (как и для рунической) гадательной практики характерно наделение каждого знака огама набором значений: как собственно гадательных, так и отождествлений с различными деревьями и растениями, птицами, с числами, цветами и т д. Очень может быть, что когда-то именно так возникло и отождествление гадательных знаков с определенными фонемами.

Сравним: «Одним из очень важных эзотерических аспектов огама было использование определенных предметов или мест как описательных средств к пониманию значений букв. Таков, в частности, уже описанный «птичий огам». Но подобных огамов существовало множество: например, Огам Лин, составленный из заглавных букв названий водоемов: Banda (B), Luimneach (L), Febhai (F), Sinaind (S), Nearcnid (N) и т. д. Или же Огам Дин, состоявший из заглавных букв названий холмов; или Огам Деан из заглавных букв частей человеческого тела. …В прошлом, при помощи таких средств, посвященные могли общаться друг с другом попросту упоминая названия животных, птиц, оружия и т. п., под которыми скрывались буквы; а ни о чем не подозревающие слушатели не могли понять, о чем они говорили. Применение подобных эзотерических сообщений в символической прозе и поэзии воистину не имело пределов. …Ко всему сказанному можно добавить, что огам применялся также как некая форма сигнализации или язык жестов. Для передачи начертаний знаков пользовались пальцами рук. Их прикладывали к переносице (Огам Срон) или к ноге или берцовой кости (Огам Коир), изображая шифрованные или стандартные буквы огама» [117, с. 201-203].

Далее, напомним, что огамоподобными надписями репертуар среднестоговских изображений Каменной Могилы никоим образом не исчерпывается. Среди других знаков можно отметить:

1) изображения колес и повозок, лошадей и всадников [рис. 20, 40, 44];

Рис. 44. Изображения лошадей и повозок из Каменной Могилы:
плиты № 25 и 27 [82, табл. XVII, XX].

2) прочие изображения, поддающиеся простому истолкованию, в частности, следы ног [Рис. 50];

3) пиктографические изображения правильной формы и неясного значения, часто некие замкнутые контуры [Рис. 45];

Рис. 45. Изображения на плите № 23 [82, с. 57, 58].

4) единичные черточки и линии;

5) лунки и кружочки;

6) некие кресты, подобные линиям координат на графиках [Рис. 45, 46];

Рис. 46. «Координатные кресты» [59, с. 59; 82, плита 37].

7) заштрихованные прямоугольной штриховкой фигуры, часто в штриховой же «рамочке» [Рис. 47];

Рис. 47. Плита № 4 [82, табл. IV].

8) некие зигзагообразные «орнаменты».

Обращает на себя внимание также абсолютно чуждый прочим плитам стиль изображений на плите № 13 а также отчасти на плитах № 17 и № 19 [82, табл. XI-XIII].

Рис. 48. Плита № 19 [82, табл. XIII].

Характерно, что в ряде случаев очевидна системная связь огамоподобных изображений с изображениями другого типа, в частности, на плитах № 1 [Рис. 49] и № 23.

Рис. 49. Плита № 1 [82, рис. 9].

Однако во многих случаях вопреки М. Я. Рудинскому изображения перекрываются, наслаиваются друг на друга, т. е. очевидно созданы в разное время и теперь затемняют смысл друг друга. Это хорошо видно на т. н. «плите следов» (плите № 34а). Еще более ясно это на плите № 37, где одна из воловьих упряжек вверху попросту перечеркнута [82, с. 78]. Не менее характерно наличие рядом огамоподобных надписей разного масштаба и написанных разным почерком. Это, например, прекрасно видно на плите № 37 (внизу, ниже изображения бычьей упряжки) [Рис. 50, Рис. 39-17].

Рис. 50. Плита № 37 (фрагменты) и «Плита следов» [82, с. 78, табл. XXII].

Из всего этого возникает аналогия с современными настенными граффити (например, где-нибудь в подъезде или на заборе), по крайней мере, в том, как использовалось пространство записи [Рис. 51].

Рис. 51. Огамоподобные надписи на западной стороне плиты № 7. Изображения на плите № 26 [82, рис. 17, 41]

Однако в Каменной Могиле все гораздо сложнее и серьезнее. Обратим внимание на то, где именно наносились изображения: «Говоря о петроглифах Каменной Могилы, их следует рассматривать как комплекс искусства париетального, которое имеет дело прежде всего с горизонтальными поверхностями, которые лежат над головой. Это один из наиболее существенных моментов, …очень редкое явление. …На Каменной Могиле наскальные рисунки выявлены в основном на потолках и по карнизам гротов-навесов, а значит, и на нижних поверхностях тех каменных глыб, что оторвались когда-то от их краев. Тем временем мы не можем раскрыть стимулы тех идеологических представлений, которые обусловили практику нанесения рисунков только в определенных местах, укрытых от глаз посетителей «священной горы», чужих тайнах культовых обрядов» [82, с. 132, 25]. «На стене изображения почти никогда не делались» [59, с. 52].

Рис. 52. Каменная Могила: общий вид и вид непосредственно с холма [298, с. 258]

Чтобы добраться до изображений Каменной Могилы, исследователям приходилось раскапывать песок, часто пробираться ползком и копировать надписи лежа на спине. «Необходимость подкапывания под плиты или под слой песчаниковой породы на вершине холма почти полностью делают невозможным фотографирование выявленных объектов. Глубокий подкоп под плиту осуществлять опасно» [82, с. 20].

А. А. Формозов пишет: «Надо прямо сказать, что четкий ответ на вопрос о первоначальном назначении наскальных гравировок и росписей на нынешнем этапе развития науки дать нельзя. Неясно даже, мыслим ли ответ в общей форме. …Французские археологи усматривают в любых наскальных изображениях, в том числе и палеолитических, прямую аналогию храмовым росписям древнего мира и средневековья. …Чтобы добраться до многих пещерных рисунков, надо в полной темноте преодолеть значительные расстояния, протиснуться через сырые скальные щели, спуститься в карстовые колодцы, переплыть подземные реки и озера. Тот, кто сумел пройти все это, в конце пути, в залах с росписями, видел при колеблющемся свете факелов таинственные фигуры мифических прародителей и покровителей группы… (Но), пожалуй, магическая гипотеза лучше объясняет обилие наложенных на стенах пещер силуэтов и контуров, поскольку исходит из того, что дело было не в них, а в том, чтобы нанести на камень некие знаки.

Может быть, на это загадочное явление бросают свет граффити, оставленные прихожанами на стенах соборов. На Руси они есть в Софии киевской и Софии новгородской, в церквах Пскова, Старой Ладоги, Звенигорода. Это процарапанные на фресках кириллические надписи, кресты, знаки-трезубцы, а иногда и картинки: лев, терзающий оленя, кони, птицы, корабли, храмы, человечки. На Днестре, у пещерных монастырей Нагорян, Бакоты, Лядовой, на скалах обнаружены нарезки недавнего времени. Чаще всего встречаются кресты, но отмечены и хорошо знакомые нам по петроглифам решетки. Хотя церковные уставы запрещали наносить на стены храмов надписи и рисунки, люди на протяжении веков делали это, веря в пользу таких магических действий» [144, с. 75-77].

Итак, опять возникает аналогия с граффити, теперь уже не по формальной структуре изображений, а по целям их нанесения и, соответственно, по примерному содержанию. Причем аналогии не с граффити на заборах, а с граффити в церковных соборах. Граффити в соборах – это обычно не акт святотатства, а «письма Богу», подобные тем, которые евреи сейчас вставляют в щели Стены Плача в Иерусалиме. Т. е. они часто вообще не были рассчитаны на то, чтобы их читали другие люди. Кстати, большинство известных граффити в древнерусских соборах – это обращения к Богу и святым; реже встречаются поминальные надписи, еще реже – сообщения летописного характера о важных исторических событиях и памятные надписи [151, с. 112-121]. Другой близкий аналог – Бехистунская скала в Иране со знаменитой надписью Дария. Характерно, что эта надпись была высечена в скале на высоте 50 метров и с земли не читается [172, с. 225].

В Месопотамии существовала явно восходящая к Шумеру традиция царских надписей, «на которых основывается почти все, что мы знаем об истории Месопотамии». Но «во-первых, лишь небольшая часть документов предназначалась для передачи определенной информации; напротив, надписи замуровывались в фундаментах храмов и дворцов или высекались на скалах в недоступных местах. Во-вторых, они обычно составлялись в виде отчета царя покровительствующим ему богам и рассказывали о военных походах и строительной деятельности царственной особы» [146, с. 22].

Вероятно, примерно такие же мотивы побуждали вождей индоевропейцев делать записи-граффити на потолках гротов и глыб Каменной Могилы. Учитывая краткость и в общем немногочисленность огамоподобных надписей, они вряд ли будут когда-либо удовлетворительно прочитаны. Как минимум, их для этого необходимо удовлетворительно скопировать и качественно издать.

Наконец, следует отметить, что надписи, сходные с изображениями Каменной Могилы, найдены также на посуде и предметах из погребений среднестоговской культуры [рис. 53]. Д. Я. Телегин отмечал, что на среднестоговской керамике «иногда встречаются отдельные группы знаков, которые имеют не только орнаментальное значение. …(Эти) особые группы знаков не имеют свойственной обычному орнаменту ритмичности. …Они встречаются как среди рядов обычного орнамента, так и отдельно на поверхности вовсе не орнаментированных горшков» [2, с. 99, 52].