«Мы вообще плохо знаем нашу Церковь, - говорил первый. - Духовенство наше не бездействует. Я очень знаю, что в глубине монастырей и в тишине келий готовятся неопровержимые сочинения в защиту Церкви нашей. Но дела свои они делают лучше, нежели мы: они не торопятся и, зная, чего требует такой предмет, совершают свой труд в глубоком спокойствии молясь, воспитывая самих себя, изгоняя из души своей все страстное, похожее на неуместную, безумную горячку, возвышая свою душу на ту высоту бесстрастия небесного, на которой ей следует пребывать, дабы быть в силах заговорить о таком предмете... Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших».
Другой возражал. Может быть, с некоторой долей той самой «горячки», о которой помянул его оппонент. Он говорил, что мистическая экзальтация вовсе не свойственна русскому народу, «у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме: и вот в этом-то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем. Религиозность не привилась в нем даже к духовенству; ибо несколько отдельных, исключительных личностей, отличавшихся тихою, холодною, аскетическою созерцательностию - ничего не доказывают. Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством. Его грех обвинить в религиозной нетерпимости и фанатизме; его скорее можно похвалить за образцовый индифферентизм в деле веры. Религиозность проявилась у нас только в старообрядческих согласиях, столь противуположных, по духу своему, массе народа и столь ничтожных перед нею числительно».
Одним из этих людей был Гоголь с его «Избранными местами из переписки с друзьями». Другим - Белинский. В отрывке из «Письма к Гоголю» мы позволили себе заменить распространенный тогда штамп «раскольничьи секты» на «старообрядческие согласия». Думаем, это сделает честь цитируемому автору. Великий атеист, он только старообрядцев признал по-настоящему верующими людьми во всей России...
Две крайности в отношении к вере, существующие несколько веков, сохраняются и по сей день. И спор вокруг русской религиозности не угасает. Но это отдельный и очень долгий разговор.
Молодой Иван Аксаков, служивший в калужской палате уголовного суда, «сцапался» здесь раз с одним священником, «говорят, еще умнейшим в городе». Речь шла о церковной краже, и батюшка полагал, что Аксаков поступил неправильно, не обязав сторожа, шестидесятилетнего старика, выплачивать стоимость похищенного. Аксаков же доказывал, что выжимать последнюю копейку из этого человека по меньшей мере не по-христиански.
- Церковный интерес должен быть соблюден, - настаивал священник.
- Так что же тогда, по-вашему, церковь? - спросил Аксаков.
- Церковь - это казна.
- Если церковь - казна, так вы - чиновники!
Казенщина вытеснила основное - гуманистическое содержание христианского учения.
«За исключением весьма немногих личностей на Рогожское бежали, обыкновенно, священники, не терпимые в церкви, или совсем изгнанные из нее. Это было место, куда стекалось то, что было негодного в нашем духовенстве, и откуда расходилась эта язва по всем приютам поповщины. Корыстолюбие и пьянство были отличительными свойствами раскольничьих беглых попов» и т.д. и т.п. Такой взгляд на «бегствующее священство» пыталась утвердить официальная идеология. Только она замалчивала, почему же стали эти люди «негодными». Ярлык «негодных» все упрощал, скрывая социальные причины, духовные искания священства. А что касается нравственного поведения, пусть возразит на это синодский протоиерей из Мещовска Алексий Страхов, который в 1836 году писал своему епископу: «Склоняют к побегу... большею частию с честным поведением, тех, кои долгое время проходили должность священника, а с худым поведением нигде не терпят. Почему нравственных причин не нахожу и не полагаю в счет». Поведение, к слову сказать, не у всех переходящих к старообрядцам батюшек было образцовым. Но с такими боролось само старообрядчество. Собственно, дело не в поведении; бросая приход и начиная новую жизнь, человек получал возможность изменить себя - дело в том, как он использовал эту возможность, использовал ли вообще, менялся ли он как личность... Это было трудно. Несмотря на историческую и национальную родственность, старообрядчество и господствующее православие оставались совершенно разными мирами. Человеку, который сформировался в одном из них, сложно принять другой. Примеры - в этой книге
Условно «беглых» можно разделить на две группы: те, кто отрекся от старообрядчества - или вернулся сам назад, или раскаялся в побеге будучи арестован, и те, кто всю жизнь связал с древлеправославием. О последних очень мало сведений, поскольку не все вернулись в Калугу, не все попали в руки полиции, не на всех заводили дела, тратили бумагу. За отсутствием документов сегодня нет возможности отследить человеческую судьбу... За отсутствием исследований о «беглых попах» по другим губерниям мы лишены возможности провести сравнительный анализ, но уверены, что на примере Калужской губернии (именно калужские архивы были нам доступны) отражается в той или иной степени общая картина изучаемого явления.
Документы, попадающие в руки исследователя, - это в основном следственные бумаги, либо консисторские, либо гражданские. Но следствие - не повод для откровений, и тактика защиты вынуждала священников что-то недоговаривать, что-то скрывать, что-то искажать. Поэтому не всегда удается объяснить некоторые мотивы их поступков, особенности мировосприятия, детали биографии. Кроме того, в официальных бумагах не всегда фиксировалось то, что могло представлять интерес характеристики старообрядчества.
1782 год
Георгий Федоров
Георгий (Егор) Федоров поселился в Калуге в самом начале 1800 годов, когда город только-только повысили до звания губернского центра, когда в нем вовсю шло строительство: прокладывали новые улицы, возвели буквой «П» каменные корпуса административных учреждений и духовной семинарии, первые прямоугольники гостиных рядов и длинный мост через Березуевский овраг...
В Калуге возле автовокзала стоит церковь Жен Мироносиц. Она заново отштукатурена. Крыши алтаря и трапезной из оцинкованного железа. Оконные рамы выкрашены в желто-медовый цвет и за их стеклами чернеют, как и положено, решетки. Храм расположен в центре города, поэтому возле его ворот и паперти всегда стоят, лежат, сидят на корточках нищие с баночками из-под кофе, мисками и шапками. Церковный купол давно примерил новую медную шапку и колокольня нахлобучила медный колпак с золоченым крестом. Колонны второго яруса заканчиваются капителью в виде двух спиралей, закручивающихся вовнутрь - как две каменные улитки, повисшие вниз головой; вершины колонн третьего яруса как бы распадаются на каменные лепестки... Православие и античное язычество, классицизм - через архитектуру сочетается несочетаемое. Длинная игла шпиля придает колокольне ощущение легкости. Церковь огорожена металлическим забором с кирпичными столбами. Вокруг нее растут липы.
В начале девятнадцатого века неподалеку от храма Жен Мироносиц жила семья мещан Скудновых. Церковь тогда строилась. Трапезная уже была готова, в храме устроили один придел, шла отделка. И вот раз вечером заявились к Скудновым «гости».
Подергал унтер-инспектор Беляев дверь, ну конечно, закрыто. А в окнах огоньки от свеч видны, и пение слышится. Вроде как ирмосы. Наверно, всенощная идет. Стал Беляев стучать. Правду донесли - действительно сборище у мещан Скудновых, и поп, должно быть, приглашен.
Никто не открывает. Унтер-инспектор забарабанил в дверные доски с удвоенной силой.
На крыльце появился сын хозяина Илья.
- Кто там?
Инспектор представился.
- По какому случаю в доме собрание? Откройте ворота!
- Не ваше дело, - огрызнулся Илья Скуднов, - инспектора по ночам не ходят.
И открывать он не стал.
На этот-то случай был при Беляеве десятский.
- Трифон, - скомандовал инспектор, - слазь-ка, будь добр, через забор да отопри ворота.
- Давай, давай, - заерничал Скуднов, - слазь, попробуй. Я те ноги-руки переломаю... А ты, инспектор, что десятского посылаешь? Сунься сам! И тебе ребра перещупаем!
Трифон, однако, не испугался и ловко перемахнул через ровный ряд высоких заборных досок. Скуднов не избил его, хотя обещал. Ворота же отпереть десятский не смог. Они закрыты были не на задвижку, а на замок.
Вскоре подошла полиция. Скуднов вставил в замок ключи...
Выяснилось, что в доме шло богослужение, собралось у Скудновых человек пятьдесят старообрядцев, всенощную служил священник Георгий Федоров, которому недавно даровано было Высочайшее дозволение проживать там, где он пожелает. Служба была прервана. Но священника тогда не тронули...
Георгий Федоров бросил приход в 1782 году с женой и сыном. Священствовал же он в селе Высоцкая слобода Боровского уезда, ныне оно в черте города Боровска. Деревянная церковь здешняя и сейчас цела. Вокруг нее кладбище. У алтаря - могилы родителей Пафнутия Боровского.
Один арест на плечами Федорова уже был. В 1789 году он попался в Боровске с подложными документами. Священника препроводили в московское губернское правление и заключили в тюремный замок. Оттуда отцу Георгию удалось бежать. Он покочевал по разным старообрядческим слободам, и когда ему Высочайшим Именем даровано было прощение за оба побега, осел в Калуге. Служил он не только у местных старообрядцев, не только у Скудновых. Ездил в окрестные села и деревни: Камельгино, Акатово, Дворцы. 1 и 2 июня 1802 года - на Троицу - отец Георгий провел торжественную службу в мещовском селе Щелканове и открыто обошел с крестом старообрядческие дворы, за что «заработал» донос от местного духовенства. Что без доносов не обойдется, Федоров предполагал и все равно - пошел. Неприятие официального православия было у него активным. В Калуге Федоров призывал старообрядцев не ходить в единоверческую церковь, которую тогда строили. Он не сидел, как мышь в норе, и не держал язык за зубами. Федоров себя вел независимо и часто выходил за рамки осторожности. Авторитетом он пользовался огромным. Арест и преданность вере обеспечивали ему ореол исповедничества.
Популярность отца Георгия и его самоуверенность быстро обернулись вторым арестом. Сведения о священнике дошли в 1803 году до самого Александра Первого. И вот калужский губернатор получил письмо от министра внутренних дел Виктора Кочубея. Тот сообщал, что Его Величество были очень раздражены Федоровым: он ведь имел право только жить, где хочет, но не служить! Министр предлагал арестовать священника и отдать под суд, гражданский или духовный. Словом, если отец Георгий был столь смел из-за грамоты, подписанной императором, коей все старое ему прощалось, то он переоценивал ее значение...
В мае 1804 года Федоров был схвачен и увезен под конвоем в калужскую духовную консисторию. Его дальнейшая судьба не прослеживается. Охота на священника велась полгода.
ГАКО (Государственный архив Калужской области). Ф.32. Оп.19. Д.129.
Начало ХIХ века (до 1808 года)
Иаков Петров
Умер в Москве и похоронен на Рогожском кладбище.
В 28-ом номере старообрядческого журнала «Церковь» за 1913 год были опубликованы тексты надписей на надгробных плитах покойных рогожских священников. Там он и упомянут, отец Иаков, а то, что он прежде служил в какой-то церкви Боровска, видно из надписи на могиле его жены, о чем сделана в журнале пометка.
Сама надпись: «1808 года, апреля 18-го дня, на память преподобного отца нашего Зосимы Соловецкого чудотворца, пополунощи в 4 часу преставился раб Божий священноиерей Иаков Петрович, священствовал всех лет десять с половиною. От роду жития его было 32 года». Все, что об этом священнике известно, в сущности, и содержится здесь. О годе присоединения к старообрядчеству надпись судить не позволяет.
1808 год
Иеромонахи Иосиф и Павел
Иеромонахи Иосиф и Павел относятся к тем, кто не сумел порвать ниточки, связывавшие с господствующей церковью. Слишком сложно было для них начинать новую жизнь - и получилось только полшага.
Дело Иосифа-Павла свидетельствует, что побег сам по себе мало что значит, и даже стать старообрядческим священником - это еще не все; но стать им навсегда, слиться воедино с паствой, жить с ней одной жизнью - вот в чем настоящая победа, вот где подлинная, окончательная перемена человека. Дело монахов позволяет в новом ракурсе посмотреть на поступки других священников и делает более ощутимым тот духовный груз, что взваливали они на плечи.
* * *
В октябре 1808 года по Никитской улице Калуги шел иеродиакон Черноостровского монастыря, что под Малоярославцем. Звали его Павел. Он в чем-то провинился и только-только получил в духовной консистории «втык». Павел был знаком с монахом старообрядческого Лаврентьевского монастыря Максимом Ефимовым, бывшим купцом. Тот ему предложил бежать. Иеродиакон согласился, ибо наказание он ждал суровое. Поехал с ними в старообрядческую обитель еще черноостровский послушник Гаврила Авраамов.
Калуга - Лихвин - Белев - Болхов - Карачев - Брянск - Почеп - Стародуб - Зыбкое - Гомель - и 1 ноября приехали в монастырь. Он по тогдашнему административному делению находился в Могилевской губернии. Иеродиакон Павел пробыл там до февраля 1809 года и стал проситься обратно. Жить, как он потом признавался, было ему невмоготу, «поелику по тамошним установлениям принуждали его, ежели он согласен остаться в том монастыре, проклясть архипастыря, рукоположившего его в иеродиакона, всех молящихся троеперстно и стригущих себе усы и бороду, и не почитать святых мощей Димитрия Ростовского и Патриарха Никона, и по оном отрицании, яко уклонившийся от ереси, принять миропомазание». Павел ко всему тому оказался не готов.
Ефимов уговаривал остаться, но иеродиакон настаивал. Когда потребовалось бывшему купцу в Москву, он подбросил Павла на своих лошадях до Калуги. Но здесь, узнав, что лишен монашеского сана, Павел вновь захотел в Могилевскую губернию.
В обратный путь они поехали с черноостровским иеромонахом Иосифом. Он давно решил бежать и переписывался с Лаврентьевским монастырем. Ефимов неожиданно раздумал ехать в Москву. Вероятнее всего, он туда и не собирался, он отправился из монастыря к Иосифу, чтобы увезти его. Вместе с Павлом они доехали до Малоярославца и Боровска, захватили Иосифа, а потом, переночевав в Калуге, тронулись в Лаврентьевский монастырь.
О прошлом Иосифа почти ничего не известно (о прошлом Павла - вообще ничего). Мирское имя иеромонаха - Иван Дмитриевич Литвинов. В два или три года он остался сиротой. Жил в Путивле и числился в местных мещанах. 20 марта 1804 года Литвинов подстригся в монахи и поселился в Оптиной пустыни. Нарекли его Иосифом, и было ему тогда около сорока пяти лет.
Лишь до Брянска довез троих монахов калужский ямщик Мартин Маршаков. Там Ефимов послал его с Павлом в город разменять на медные деньги 25 рублей бумажкой. Как раз был ярмарочный день. Потом Иосиф попросил, чтобы бывший купец принес ему сбитня: иззяб, дескать. Ефимов тоже ушел. А Иосиф взял вожжи, хлестнул лошадок и скрылся неизвестно куда, прихватив около тысячи рублей денег.
Ефимов, Павел и ямщик пришли на берег Десны. Иосифа нет. Наняли другую подводу. Павел расстроился и раздумал уже ехать в Лаврентьевский монастырь, но Ефимов убедил, что один он не доберется до Калуги.
Через неделю Павел и послушник Гаврила Авраамов тронули домой. Ефимов дал им на дорогу 15 рублей. В Чернигове на Вербное воскресенье они разминулись, и Павел поехал дальше один. Но тем же вечером его арестовали: документов не было. До самого августа просидел иеродиакон Павел в тамошнем остроге, а потом его «с понятыми» отправили в калужскую консисторию. «Понятые» - это какой-то крестьянин. Один. Очевидно, на него возложили обязанности сопровождающего. Где-то в Тульской губернии, в какой-то деревне, этот понятой так нахлестался водки, что дальше не смог идти. Павел направился в Калугу без него. 17 октября он уже сидел на допросе в консистории.
Что стало с Иосифом, неизвестно.
Он и Павел - два сапога пара. Из категории людей, которые не знают, чего хотят. У них не было четких целей, не было твердой идеи, которая бы вела, а потому не было и желания приспосабливаться к новой среде, найти-таки в жизни свое место. В этом причина полной неудачи их побега. Изменение личности происходит там, где человек обращается к новым формам осмысления жизни, как произошло это у Георгия Федорова или Димитрия Беляева, Феодора Соловьева, о коих будет рассказано выше. Иосиф и Павел этого не смогли...
ГАКО. Ф.130. Оп.1. Д. 191.
1810 год
Евфимий Федоров
Имя его тоже сохранилось благодаря прочности могильной плиты на Рогожском кладбище. Тот же журнал «Церковь» за 1913 год (№28), страница 679: «Под сим камнем погребено тело раба Божия московского старообрядческого кладбища священноиерея Евфимия Федоровича, скончавшегося 1829 года, ноября 30 дня наполудни, жития его было от роду 53 года и 11 месяцев, священствовал всего 25 лет, а в старообрядчестве 19 лет, тезоименитство его 20 января, уроженец Малого Ярославца, церкви Спаса Преображения».
Надпись позволяет высчитать дату побега - 1810 год.
1817 или 1818 годы
Павел Петрович Зверев
Бежал в посад Митьковку на Стародубье. Это местность в Черниговской губернии (теперь - в Брянской области), где проживало много старообрядцев.
Место служения в Калужской епархии не установлено. Просвященствовав в Митьковке четыре месяца, переехал в город Борск Каменец-подольского уезда Винницкой губернии. Здесь прожил около двенадцати лет и умер.
ГАКО. Ф.62. Оп.1. Д. 3050.
1819 год
Алексий Васильевич Грушевский
Родился в 1781 году. Учился в калужской духовной семинарии и был произведен в сан к одной из церквей Лихвинского уезда в 1804 году епископом Калужским Феофилактом. В 1815 году переведен в малоярославецкое село Хрустали. Спустя два года, в октябре, бежал оттуда на Рогожское кладбище в Москву. Однако тут же, в декабре, отец Алексий вернулся к духовному начальству с повинной. В качестве наказания определили его на год нести послушание в Оптиной пустыни.
В марте 1819 года Грушевскому доверили священническое место в селе Русинове Боровского уезда. Но в начале сентября того же года о.Алексий бежал из Русинова вместе со всей семьей в Орел.
Неясно, что заставило отца Алексия вернуться в 1817 году назад и вновь бежать. Ничего не известно о семье Грушевского.
В Орле отец Алексий отправлял в местной старообрядческой моленной весь полагающийся цикл богослужений. Ездил оттуда на Стародубье в Малиноостровский монастырь «для испытания... в священнослужении».
В ноябре того же 1819 года по городу Орлу прошла полицейская облава - искали двух священников. Один был осужден к лишению сана за убийство в Молдавии мальчика (преднамеренно или нет - неизвестно). Другой - некто Иоанн Соколов - бежал из села Толкачева Льговского уезда Курской губернии, прихватив огромную сумму церковных денег. В облаве участвовал протоиерей екатеринославского кирасирского полка Алексий Карышев, поручик того же полка, частный пристав и квартальный надзиратель. Кто-то подал идейку проверить старообрядческую часовню.
Грушевский был арестован и отправлен в полицию для допроса. Когда власти убедились, что отец Алексий - не тот, кого они ищут, отпустили священника на все четыре стороны, потеряв к нему всякий интерес. Однако Карышев (вот обязательно надо нагадить!) написал об аресте Грушевского в боровское духовное правление.
Дальнейшая судьба отца Алексия не прослеживается. Его дело заканчивается ходатайством калужской духовной консистории перед Орловским губернским правлением о высылке священника в Калугу для суда за побег.
ГАКО. Ф. 33. Оп. 1. Д. 3363
1819 или начало 1820 года
Георгий Никитин
Служил в селе Тужимове Перемышльского уезда (ныне деревня Бабынинского района). В фонде Перемышльского духовного правления уцелели два дела, которые и хранят сведения о нем. Ни возраста Никитина, ни причины побега эти дела не позволяют установить.
В декабре 1819 года Георгий Никитин уехал из Тужимова в Лихвинское село Грязново «для получения долгов своих». И не вернулся. До сына его - ученика высшего отделения Калужской духовной семинарии - дошли слухи, что с отцом неизвестно куда бежала вся его семья. В делах Никитина нет упоминания, что священник решил следовать древлему православию. Но сама формулировка «бежал неизвестно куда» зачастую означала - к старообрядцам. Об этом говорит и то, что о.Георгий забрал с собой семью.
ГАКО. Ф.261. Д. 378 и 382.
1821 год
Начиная с 1821 года существует достаточно полная статистика о числе бежавших с краткими сведениями о них. Она опубликована в «Прибавлении к «Калужским епархиальным ведомостям» (№17. 1863 год; далее - список «ПКЕВ»).
Александр Гаврилов
Родился в 1782 году. В 1810-м поставлен был во священника в село Уваровское, что под Боровском. После Отечественной войны, когда наполеоновские солдаты разорили Уваровское, Гаврилову подыскали другое место. Весной 1813 года он перебрался в село Ржавец Лихвинского уезда (ныне в Тульской области). Отсюда и бежал, выдав одну из дочерей замуж. В храме о.Александра сменил зять.
Священник объяснял побег тем, что «блуждал во мраке неведения» и «был обольщен». Однако из других документов видно, что отец Александр уступал место зятю из-за каких-то трений с местным помещиком генералом Алексеем Тимашовым и «по вражде и несогласию с причтом».
В 1834 году Гаврилов вернулся назад. На допросе признался, что это решение будто бы зрело у него уже давно, что в Москве он «чувствовал себя ко всему принужденным». Но другого способа оправдаться у него не было, и о настоящих причинах возвращения можно лишь догадываться. И может быть, дело тут чисто в семейных неустройствах: больная и престарелая свояченица на руках, дочь, которую надо выдать замуж и обеспечить приданым. Положение старообрядческого священника - шаткое, тем более, что пошли гонения.
«Познав всю тяжесть своего преступления, - писал Гаврилов в прошении епископу Калужскому и Боровскому Никанору, - повергаюсь к святительским стопам Вашего Высокопреосвященства и всепокорнейше прошу принять меня, нижайшего, во вверенную Вам паству. Есть ли же признаете за благо употребить какие-либо средства к моему очищению, то оные приму с сыновней покорностью и благодарным сердцем».
Вначале беглец был оставлен при архиерейском доме в Калуге, через полгода переведен в Троицкий Лютиков монастырь. Вел себя везде порядочно и благопристойно. Спустя еще полгода Гаврилова присоединили к господствующему православию. За тринадцать лет в старообрядчестве он отделался одним годом и несколькими месяцами монастырей. Побег был единственным «проступком» Гаврилова.
ГАКО. Ф. 33, Оп. Д. 1384 и 3627.
Петр Никифоров
Подробных сведений нет. Служил в селе Шанский Завод Медынского уезда (ныне в Износковском районе). Бежал отец Петр на Рогожское кладбище.
ГАКО. Ф.3. Оп.2. Д.2206. Л.516.
Петр Степанцов
Диакон Калужского Кафедрального Троицкого собора. Упомянут в «Прибавлении к «Калужским епархиальным ведомостям» за 1863 год (№17. С.296). Бежал на Рогожское кладбище в Москву. Подробных сведений нет.
1822 год
Николай Петров
Служил в селе Песоченский завод Жиздринского уезда. Сейчас это город Киров. Подробные сведения не открыты.
Список «ПКЕВ».
Иоанн Баталин
Служил в селе Попелеве Козельского уезда, ныне - Козельского района. Подробные сведения не открыты.
Список «ПКЕВ».
Петр Ермилович Русанов
Родился в 1785 году. Отец, Ермил Матвеевич, был священником в селе Вешки Медынского уезда. В 1801 году Петр Ермилович был рукоположен во диакона к Георгиевской церкви в село Георгиевское на Угре. Летом 1806 года поставлен священником к Никитской церкви в мосальское село Бакеево. В 1812 году был награжден бронзовым наперсным крестом.
В феврале 1822 года о.Петра по какой-то причине перевели в другой приход, потом в третий. На Введение священник бежал на Рогожское кладбище.
Петр Ермилович отличался пьянством, алчностью и распутством. Если верить сведениям, опубликованным в «Калужских епархиальных ведомостях» за 1863 год (№17. С.299 - 300), в 1840 году он прислал для церкви, в которой служил до побега, три священнические ризы «по малой цене», в 1849-м пожертвовал колокол в 37 пудов (чуть более 600 килограммов), в 1853-м - 100 рублей на ремонт. Служил, как говорится, и нашим, и вашим.
В 1840-х годах Петр Русанов был одним из трех официально разрешенных священников на Рогожском кладбище. При нем состояли тогда дьячок Тит Софронов и пятнадцать певчих.
В 1854 году отец Петр предал древлее православие окончательно и перешел в единоверие. За ним последовала и часть прихожан. Это нанесло огромный вред рогожским старообрядцам, способствовало насильственному изъятию «без всякой церемонии» Никольского храма Рогожского кладбища, который был освящен затем как единоверческий.
Престарелому Русанову было разрешено жить при богаделенном доме на Рогожском кладбище, помогать, если позволят силы, единоверческому священнику в службе.
Короткий и нелестный отзыв известного мецената-старообрядца Кузьмы Солдатенкова о Петре Русанове сохранил в своем дневнике архивист и пушкинист П.Бартенев: «Из архива поехал к Рогожской заставе к К.Т.Солдатенкову. Он, всегда осторожный и скромный, возмущен и говорит громко. Около 21 ноября последний священник Рогожского кладбища, старик Петр Ермилыч (которого Солдатенков называет первейшим мошенником) пристал к единоверию»*.
24 марта 1855 года на Русанова было совершено очень странное покушение. Приехавший к священнику московский старообрядец, мещанин Василий Васильев, угрожая кинжалом и пистолетом, потребовал от него денег. Сколько - уточнить не потрудился. О.Петр вышел в другую комнату, его служанке удалось выскочить во двор. Она позвала на помощь. Видя, что сбегается народ, Васильев попытался... застрелиться. Трижды подносил пистолет к голове, и трижды он давал осечку. Тогда налетчик нанес себе две раны кинжалом, в шею и живот. Слабея, он попросил обступивших его людей позвать единоверческого священника (не Русанова). Когда тот пришел, Васильев сказал, что хочет присоединиться к единоверию, исповедаться и причаститься. Все было исполнено. 29 марта Васильев умер в арестантской больнице. 2 апреля его отпели в единоверческой церкви и похоронили на Рогожском кладбище.
«Не лишним считаю упомянуть, что с тех пор, как я присоединился к единоверию, самые усерднейшие из моих бывших духовных детей оставили меня и возненавидели; но в соучастии с Васильевым, покушавшимся на мою жизнь, я никого не подозреваю», - пояснял отец Петр на следствии. Мотивы преступления и самоубийства трудно чем-либо объяснить, разве что психическим расстройством преступника.
Умер Петр Русанов в январе 1857 года.
Макаров В.Е. Очерк истории Рогожского кладбища в Москве. М. Барс. 1994.
Старообрядчество: лица, события, предметы и символы. М. Церковь. 1996. С.240.
Мельников-Печерский П.И. Очерки поповщины // Собрание сочинений в 8 томах. Т.7. М. Правда. 1976. С.442. Здесь указано, что Русанов был сельским священником Владимирской губернии, но это, по-видимому, ошибка.
Марков С. Петр Ермилович Русанов // Братское слово. 1895. №19 - 20. С.734.
*Дневник П.И.Бартенева // Исторический архив. 2000. №1. С.169 - 170.
Василий Федорович Лихачев
...И мед он у своего приходского крестьянина воровал, отец Василий, и лошадей продавал краденых, и в 1815-м беглого рекрута приютил, сердобольная душа. Длинным будет послужной список «подвигов» Василия Федоровича Лихачева - священника из несуществующего ныне села Створожни Калужского уезда. А все началось в 1812 году, когда он с причтом похоронил утонувшую солдатку Ксению Филиппову без освидетельствования земской полиции, как того требовал закон. Всех, кто отпевал женщину, оштрафовали.
И - покатило... Отцу Василию неоднократно запрещали священнослужение, трижды посылали в монастыри исправляться, определяли в причетники.
Тут нужно пояснить вот что. Духовные лица получали содержание в зависимости от сана. Священнику шла половина всех причтовых доходов, диакону две трети, псаломщику с дьячком по одной трети. Высших духовных лиц смещали за проступки на низшие должности, как в случае с Лихачевым. Это не лишение сана, лишение доходов. Такое наказание не предусмотрено церковными правилами и с канонической точки зрения является незаконным.
Родился Василий Лихачев в середине 1760-х или 1770-х годов. В документах его возраст указывается по-разному. В 1800 или 1801 году Василия Федоровича рукоположили во священника в село Клен Жиздринского уезда. В ноябре 1803-го он перевелся оттуда в козельское село Дебри, где в местном храме Зачатия святой Анны прослужил без малого двадцать лет и похоронил свою прихожанку Филиппову, после чего все и пошло наперекосяк... Дважды только, за проступки, определяли его причетником в разные села.
В 1821 году Лихачев был отрешен от места в Дебрях. Ему предписали искать другое. Вакансия нашлась в бедной Створожне.
«А когда переведен Калужского уезда в село Створожню, по скудости сего прихода, оставив его и попросив себе увольнение, отправился в город Киев для поклонения св. мощам и для свидания с родственниками». Так записал за Лихачевым судебный чиновник, когда батюшку арестовали. Побег задумал отец Василий сразу после перевода. Паспорт выпросил для свободной поездки. И - на Стародубье.
В 1822 году отец Василий познакомился с игуменом старообрядческого Покровского монастыря Рафаилом, купцами Алексеем Сергеевичем Сальниковым и Данилою Васильевичем Кодосовым. «Оставайся, отче, у нас, - предложили они. - Тут две церкви. А священника нет». Лихачев согласился. Уже столько «накуролесил» отец Василий, столько претерпел наказаний, обид, страхов, настолько опостылело ему все это, что менять что-то было необходимо. Переломить эту жизнь давал возможность только побег. Отрекаясь от официального православия, отец Василий порывал со всем своим прошлым. Бегство было попыткой стать на новую дорогу. Его приняли, поскольку была в священниках нужда, и потому еще, что поверили в то лучшее, что в батюшке, чья жизнь отнюдь не отличалась смиренностью, еще было...
Лихачев - тип священника, который нашел в старообрядчестве свое место. Провел на Стародубье отец Василий пять лет. Затем по просьбе прихожан из Спасовой слободы Могилевской губернии переселился туда, священствовал в тамошнем храме Пророка Илии. В 1836 и 1837 годах дочь отца Василия и воспитанница вышли здесь замуж за старообрядцев.
30 апреля 1837 года Лихачева арестовали. Вскоре он был депортирован в Калугу. В сентябре отца Василия лишили сана. Теперь ему предстояло решить, в какое сословие приписаться. Так требовал особый императорский указ, изданный два года назад. Им же священнику запрещалось жить в Калужской, Черниговской и Могилевской губерниях.
Однако...
В январе 1838 года на имя епископа Калужского Николая пришло письмо: архиепископ Могилевский Смарагд сообщал, что Василий Лихачев с женой вновь приехал (18 декабря 1837-го) в Спасову слободу. Что стало дальше со священником, сведений нет. За возвращение в могилевские края отцу Василию грозила ссылка на Кавказ, о чем он, кстати, прекрасно знал.
ГАКО. Ф. 33. Оп.2. Д.597.
1823 год
Мефодий Евсеев
При селе Теплом (ныне не существует) Козельского уезда, где служил о.Мефодий, была деревянная церковь во имя святителя Николая с приделом великомученика Никиты. Рядом с церковью стояла лишь священническая изба, более никакого жилья не было. Построили тепловскую церковь в 1750 году и к началу 1820-х она пришла в ветхость. Тогда же прихожане отказались сторожить храм: возведен он на отшибе, и ночью, если стужа или непогода, некуда спрятаться, чтобы согреться и переждать дождь. Церковь не отапливалась.
Приход тепловский был невелик - 57 дворов и чуть более двухсот душ мужиков. Соседние села тоже были небогаты.
Тепловскую церковь решили упразднить. Сыграло свою роль и то, что Мефодий Евсеев в 1820 году остался без причта и богослужение в храме не совершалось. Тепловские крестьяне изъявили желание приписаться к храму села Стрельны.
В декабре 1822 года случилось в тепловской церкви ЧП. В один «прекрасный день», точнее, ночь, кто-то сбил висячий замок с западной двери неохраняемого храма и украл священническую ризу: позарился на материал. Мефодию Евсееву приказали организовать караул у никому не нужной церкви и «сделать таковую же ризу, которая украдена, из своего доходу». Доход же у отца Мефодия был нищенский.
В феврале 1823 года, когда имущество тепловского храма передавалось в церковь Стрельны, выявилась нехватка нескольких книг. Отец Мефодий руками разводил: не знаю, куда делись. Тем не менее стоимость их епархиальное начальство постановило со священника взыскать.
Вскоре приехал благочинный и составил опись имущества Евсеева. Вот чем отец Мефодий в 1823 году владел:
«1. Изба ветхая.
2. ...горница с сеньми ветхие.
3. разные надворные строения очень ветхие.
4.на улице ветхий сенной сарай...»
Всю эту недвижимость Евсеев отдал в приданое дочери. Нужно сказать, что, поскольку отец Мефодий остался без священнического места, его пристроили причетником к храму соседнего села Стрельны.
«5.Лошадь бурая неизвестных лет и
6.от ней жеребенок одного года (принадлежал сыну Евсеева Ивану, дьячку села Красного того же Козельского уезда. - В.Б.)...
7.Корова рыжая, полагают, 10 лет».
Из описи видно, отец Мефодий был гол как сокол и одной нищетой богат. Денег на ризу и книги взять он нигде не мог...
28 декабря 1823 года Евсеев уехал в Сухиничи и не вернулся. Козельский благочинный Иоанн Диаконов донес епархиальному начальству, что, когда обыскивали вещи бежавшего священника, не обнаружили его ставленой грамоты.
В январе 1824 года отец Мефодий находился уже на Стародубье, в Покровском монастыре - оттуда он прислал письмо зятю, в котором сообщал, что к пропаже книг не причастен и где они, не знает. Вот пока и вся его история.
ГАКО. Ф.33. оп.1. Д. 3534.
Никита Иванов
Служил в селе Агафьине Медынского уезда (ныне в Износковском районе). После побега священник добровольно вернулся назад и принял монашество с именем Нафанаила.
Не стоит, однако, думать, что, уходя в монастырь, Иванов совершал духовный подвиг - наказывал себя за побег, раскаивался в «грехе». Такое желание было у него давно. Еще до отлучки своей из прихода он подал епископу прошение, чтобы тот определил его в Пафнутьев-Боровский монастырь, а на освободившееся в Агафьине священническое место поставил будущего зятя, семинариста.
Ходатайство это Иванов писал осенью 1823 года. Тогда ему шел 48-й год. Отец Никита ставил условие, чтобы будущий зять взял на себя обязательство содержать двух его сыновей, учившихся в Боровском уездном училище. Ведь если он уйдет в монастырь, они останутся без средств к существованию.
Преосвященный удовлетворил ходатайство Иванова. Как и полагалось, он распорядился отобрать у священника ставленую грамоту. Исполнить епископское предписание в Агафьино приехал местный благочинный. Но Иванова в селе не оказалось. Он убыл по каким-то делам в Москву.
Лишь в апреле 1824 года в Агафьине стало известно, что батюшка принял древлее православие.
Сколько пробыл Никита Иванов у старообрядцев, неизвестно. И почему вернулся, тоже. Но он готовился к «побегу» заранее, обдумывал его, пристраивал детей.
ГАКО. Ф.33. Оп.1. Д. 4301,
«Прибавление к «Калужским епархиальным ведомостям». 1865. №11. С.286.
Иоанн Лихачев
Рукополагал Лихачева в козельское село Клыково епископ Калужский и Боровский Феофилакт в 1804 году. Было тогда Иоанну Ивановичу около тридцати лет. Однако не сумел ужиться новый батюшка с причтом. Пошли ссоры и неурядицы. Даже до драк срывался отец Иоанн.
Длинная череда неурядиц подготовила почву для побега. 26 февраля 1823 года отец Иоанн решился на поступок, который круто изменил его жизнь. «По усердию своему» он уехал в Козельск к местным старообрядцам и изъявил желание священствовать у них. В то время в уездном центре существовала в доме местного мещанина Райцова официально разрешенная моленная.
Получив рапорт козельского городничего о намерении Лихачева стать официальным старообрядческим священником, калужский губернатор запросил у епархиального начальства, не совершил ли отец Иоанн какого-либо противозаконного поступка, отлучившись из прихода. И тут открылось, что Лихачев, покидая Клыково, прихватил 51 рубль 68 копеек церковных денег, ризу, 10 аршин гарнитура (ткань) и несколько книг. Странно, зачем ему везти к старообрядцам новопечатные книги?
Калужский преосвященный попросил гражданское начальство арестовать Лихачева и выслать его в консисторию.
Губернатор сделал соответствующее распоряжение козельскому городничему. Ни о чем не подозревавший Лихачев был взят и тут же, 21 мая 1823 года, отправлен под конвоем к епархиальному начальству. Никакого церковного имущества при священнике обнаружено не было. Крал он деньги и вещи из церкви или нет, остается тайной.
Что сталось со священником после ареста - неизвестно.
ГАКО. Ф.32. Оп.19. Д.1322.
Алексий Новоградский
Диакон калужского кафедрального Троицкого собора. Упомянут в «Прибавлении к «Калужским епархиальным ведомостям» за 1863 год (№17. С. 296). Бежал на Рогожское кладбище в Москву. Подробных сведений нет.
1824 год
Михаил Борисов
Служил в селе Бутчине Жиздринского уезда, ныне - Куйбышевского района. Есть основания полагать, что отец Михаил бежал в 1824 году или даже позже, и в списке «ПКЕВ» его фамилия помещена под 1821 годом ошибочно.
В сентябре 1824 года Борисов подал прошение епископу, где сообщал, что уже двенадцать лет как он вдов и у него есть дочь на выдане, есть и человек на примете - семинарист Афанасий Новоградский, готовый взять ее замуж. Будущему зятю отец Михаил желал уступить свое священническое место, а сам - уволиться за штат.
Ходатайство Борисова было удовлетворено. Затем он оставил приход.
Приход бутчинский был большой, но и церковный штат состоял при нем немаленький. К здешней деревянной Рождественской церкви (построена в 1732-м) приписано было 325 приходских двора с 1562 душами мужского пола. В 1823 году доход всего причта составил 400 рублей. При храме было три священника, два диакона, три дьячка и три пономаря.
Вот и все, что известно о Михаиле Борисове.
ГАКО. Ф.33.Оп.2. Д.4436.
Порфирий Ефимов
Этот священник прослужил в селе Рождествене Козельского уезда (ныне Сухиничский район) не менее двадцати лет - имя его встречается в церковных документах за 1804 год. Он отличался безупречным поведением, за что был возведен в протоиереи. Отец Порфирий оставил приход, когда ему было около пятидесяти лет. Это все, что о нем пока известно.
ГАКО. Ф.33. Оп.1. Д.834 и 1654.
1825 год
Евфимий Иванов
Служил в селе Которь Жиздринского уезда (ныне Думиничского района). Подробные сведения не открыты.
Список «ПКЕВ».
Феодор Лихачев
Служил в селе Субботники Козельского уезда (ныне Сухиничского района). Подробные сведения не открыты.
Список «ПКЕВ».
Самуил Васильев
Служил в селе Зикееве Жиздринского уезда (ныне Жиздринского района). Подробные сведения не открыты.
Список «ПКЕВ».
1826 год
Сампсон Петрович Нагибин
Служил в деревянной церквушке Живоначальной Троицы жиздринского села Анисово Городище (ныне Кировского района), построенной в 1804 году.
По благочиннической ведомости за 1825 год к Троицкому храму было приписано 413 приходских двора с 2182 душами мужиков. Доход священноцерковнослужителей не указан. Поскольку приход Анисова Городища был большим, в церковном штате состояли три священника, два диакона, три дьячка и три пономаря. В 1826 году Сампсону Нагибину было 47 лет. Он был женат. Это, собственно, все, что мы о нем знаем.
ГАКО. Ф. 33. Оп.1. Д. 4808
Афанасий Скворцов
Служил в селе Хотени Козельского уезда (ныне Сухиничского района).
Удалось обнаружить упоминание об отце Афанасии в одном из документов Перемышльского духовного правления. Это именно тот бежавший к старообрядцам священник. Все сходится: и место службы - село Хотень, и дата побега. Из рукописи этой узнаем отчество отца Афанасия - Иванович. Как и многие бежавшие, он отправился куда-то для поклонения святым мощам и с тех пор (источник сведений датируется 1832 годом) не возвратился в оставленный приход.
Список «ПКЕВ».
ГАКО. Ф.261. Оп.1. Д. 1629
1827 год
Иоанн Федоров
Служил в селе Усты Козельского уезда (ныне Сухиничского района). Подробные сведения не открыты.
Список «ПКЕВ»
Иоанн Иванов
Служил в селе Воткине Жиздринского уезда (ныне Хвастовичского района). Подробные сведения не открыты.
Список «ПКЕВ».
Григорий Скворцов
Служил в селе Нижние Подгоричи Перемышльского уезда (ныне района). Обстоятельства и причины побега неизвестны. Есть данные, позволяющие подозревать в причастности к его побегу семью калужских мещан-старообрядцев Дегтевых.
К епархиальному начальству Скворцов вернулся добровольно и, по всей видимости, до 1835 года. За это говорит тот факт, что священника не исключили из духовного звания и он, как и было тогда заведено, отбывал долгое наказание в каком-то из калужских монастырей. Указом синода от 31 декабря 1838 года Скворцова определили на три года в причетники в боровское село Федотово. Здесь отец Григорий состоял под особым надзором благочинного.
В 1841 году Скворцов вновь был заподозрен в связях со старообрядцами. Тогда он самовольно уехал в город Гжатск Смоленской губернии (ныне Гагарин) купить хлеба «на пропитание своего семейства». Так оно, скорее всего, и было: в священнической телеге оказалось полно ржи, когда стали ее обыскивать. Но под ней полиция нашла церковные предметы, употребляемые при богослужении. Скворцов заявил, что они ему не принадлежат. Других улик против него не оказалось.
И судим был отец Григорий только «за самовольную отлучку» в другую епархию. Указом синода от 19 июня 1841 года Скворцову продлили срок пребывания в причетниках на полгода. Вот и вся его судьба, уцелевшая в отрывочных документах.
ГАКО. Ф.79. Оп.2. Д. 1197.
1828 год
Иоанн Иванович Лазаревский
Отец Иоанн, пономарский сын, был поставлен в боровское село Мосолово (ныне Малоярославецкий район) в 1825 году на место умершего здешнего священника. Из-за раздела жилья и земельного участка у него начались трения с тамошним диаконом. Чем все закончилось, неясно. Но так или иначе начало духовного служения у Лазаревского было негладким. Может быть, эта и другие трудности, отсутствие поддержки, неустройство в причте и подтолкнули его пересмотреть жизнь.
В 1841 году отец Иоанн уже находился в Пафнутьев-Боровском монастыре под особым надзором архимандрита. Священнослужение ему было запрещено, но сан сохранен. А значит, вернулся он от старообрядцев с повинной, и было это до 1835 года. Жизнь его от этого лучше не стала. Лазаревский теперь усиленно «поклонялся Бахусу». В течение мая 1841 года он «вел себя большею частию нетрезво и в церковь ходил очень редко». 1 июня отца Иоанна вместе с еще одним священником нашли в трактире. Он напился пьяный и там спал. А когда Лазаревского притащили в монастырь, он оттуда на следующий день скрылся и пропадал более двух месяцев.
Как батюшка потом объяснял, вышло вот что. Он решил подать какое-то прошение преосвященному. Но того не оказалось в Калуге, отъехал куда-то. Священник отправился в жиздринское село Мокрое навестить отца. Прогостив у него две недели, вернулся в Калугу опять. И тут заболел: понос начался сильный. Пришлось задержаться. В монастырь священник приехал только 8 августа.
За «предосудительные» свои поступки Иоанн Лазаревский был оставлен под особым надзором и на причетнической должности. Дальнейшая его судьба неизвестна. Впрочем, и то, что известно, дает об отце Иоанне представление слабоватое и неполное. Может, если бы в самом начале пути все пошло у него хорошо, никуда бы Лазаревский не бежал, не надломился, не спился. Хотя кто теперь разберет...
ГАКО. Ф.79. Оп.2. Д. 429 и 1195.
Иосиф Алексеевич Беляев
Родился отец Иосиф в селе Горяинове Калужского уезда. Имел ли он духовное образование, неясно, а в селе Карамышеве Медынского уезда (ныне Дзержинского района), откуда бежал, стал служить с 1817 года. Тогда ему было 28 лет.
Первый сын священника, Федор, стал впоследствии преподавателем калужского духовного училища (или семинарии). Второй мальчик, Максим, вышел в протоиереи и благочинные. Третий ребенок, дочь Любовь, умерла во младенчестве. В метриках ее смерть не отмечена, в семейном списке отца Иосифа за 1821 год ее тоже нет. Калужский священник Димитрий Любимов, немало потрудившийся, чтобы собрать о Беляеве все сплетни и слухи, один другого грязнее, и опубликовавший их в «Епархиальных ведомостях», приукрасив собственной фантазией, сообщает, что о.Иосиф убил собственную дочь. Замахнулся в порыве бешенства на жену тростью с медным набалдашником, та уклонилась, и удар пришелся прямо в голову ребенка, которого попадья держала на руках. По мнению Любимова, это и стало причиной побега. Он, однако, не удосужился привести документальных подтверждений, только ссылается на длинный список свидетелей (что уже само по себе странно), в большинстве своем умерших. Сведения Любимова ставит под большое сомнение тот факт, что Беляев и его жена после смерти дочери прожили вместе лет восемь и имели детей. Из них два мальчика также умерли в раннем возрасте.
В 1826 году у Беляева родился сын Алексей. Он окончил семинарию и стал священником в селе Попелеве Козельского уезда. В 1827 году родился последний ребенок - сын Дмитрий. Это тот самый Димитрий Беляев, который, став миссионером, присоединился потом к старообрядцам и всю жизнь священствовал у них. «Из детей осиповых... вышли почти все очень хорошие люди», - пишет Любимов, разумеется, не причисляя к ним Димитрия. О нем будет рассказ ниже.
Жена Иосифа Беляева не последовала за мужем. После его побега она переселилась с детьми из Карамышева в другое село к родственникам. Тому виной, не исключено, разлад в семье Беляева, который упорно пытается доказать Любимов при помощи сплетен, им собранных. Нет достоверных сведений о последующей судьбе священника. Любимов пишет, что о.Иосиф служил на Стародубье, откуда перебрался потом к некрасовцам, а те утопили его за буйный нрав в Дунае.
В 1885 году октябрьский номер журнала «Странник» опубликовал статью о том, как старообрядцы пытались добиться согласия на побег от сына священника о.Алексия. Тот дал твердый отказ.
Список «ПКЕВ».
Любимов Д. Беглопоповщина // Прибавление к Калужским епархиальным ведомостям. 1887. №6, 7, 9, 12, 15, 17, 18.
«Прибавление к «Калужским епархиальным ведомостям». 1886. №19. С.425; №20. С.442
Афанасий Демидович Диаконов (Рождественский)
Родился в 1797 году в семье священника.
В ноябре 1823 года Афанасий Демидович подал прошение епископу Калужскому и Боровскому Филарету об определении его на свободное священническое место в перемышльское село Слободка-Меринищи (сейчас это деревня в Бабынинском районе). В декабре того же года семинариста Афанасия Диаконова (другая фамилия его - Рождественский) посвятили во священнический сан. Вскоре он отправился в Слободку-Меринищи и приступил к службе в местном деревянном храме Рождества Богородицы.
Более ничего не известно об отце Афанасии, кроме того, что, согласно списку «ПКЕВ», он бежал в 1828 году из своей Слободки-Меринищ.
ГАКО. Ф.33. Оп.1. Д.4313.
Александр Преображенский
Служил в Покровской церкви села Андроновского Калужского уезда (ныне Ферзиковский район). Храм сей построен был в 1661 году, имел один придел - во имя святителя Николая.
В 1824 году в Андроновском началось строительство новой каменной церкви. Предполагалось, что храм будет иметь три престола: во имя Покрова Богородицы, Архистратига Михаила и Святителя Николая. Старый храм помаленьку стал ветшать (особенно кровля) и был настолько тесен, «что священнику, служащему между царскими вратами и престолом земных поклонов класть не можно».
По данным 1824 года, к андроновскому храму приписаны были 291 двор. Содержание церковного штата в справках оценивается как во всем достаточное. О самом отце Александре сведений найти не удалось.
ГАКО. Ф.33. Оп.1. Д.4094.
Иоанн Максимович Тарусенский
Этот священник был сыном дьячка Сугоновской церкви иконы Казанской Божией Матери Калужского уезда (ныне Сугоново в Ферзиковском районе). Закончил он высшее отделение духовной семинарии.
В 1818 году двадцатитрехлетний семинарист Иван Тарусенский подал прошение епископу Калужскому и Боровскому об определении его священником в село Утешево Мещовского уезда (ныне Бабынинский район).
В августе 1818 года Ивана Максимовича рукоположили во священнический сан. Спустя десять лет он оставил свой утешевский приход и бежал в Москву на Рогожское кладбище.
ГАКО. Ф.33. Оп.1. Д.3140.
Список «ПКЕВ»
Симеон Борисович Журавлев
Служил в селе Бабичеве Малоярославецкого уезда (ныне района). Подробные сведения не открыты.
Список «ПКЕВ». Отчество установлено по делу: ГАКО. Ф.33. Оп.2. Д.439. Лл.49-50.
1829 год
Никита Леонтьев
Вера - дело личных убеждений и личной совести. Лучший способ ее уничтожить - превратить в обязанность. Или, если вести речь о целой стране, втиснуть в государственный стандарт, придуманный и отмеренный в высоких кабинетах, синодских или министерских - неважно. Выдвинуть на первый план веропонимание начальственное, бюрократическое, профильтрованное цензурой.
Старообрядческая религиозная мысль развивалась по естественным законам, оставаясь явлением чисто русского духа. Это была мысль народа, впадавшего в заблуждения и выбиравшегося из них, пытливо ищущего правды, собственного пути к ней. Народное веропонимание всецело было устремлено к горним высям, поскольку создавало его живое религиозное творчество людей. Не на чиновничьем циркуляре стояло оно.
Любопытна здесь судьба отца Сергия - героя одноименного рассказа Льва Толстого. Нет, речь вовсе не идет об «остарообрядчивании» Степана Касатского, ставшего иеромонахом. Осознавая пропасть между евангельским преданием и церковными порядками, он поворачивается от государственно-церковного веропонимания к веропониманию личностному. Оно сближает его с веропониманием народным. Касатский становится (и так его по праву можно назвать) «беглым попом». Разница лишь в том, что бежит он не к старообрядцам - о них и полслова не сказано, он бежит, чтобы найти себя. К самому себе. В разговоре с Прасковьей Михайловной он использует принятые в господствующей церкви слова благодарности: «Спаси тебя Бог», «спасибо». Но потом (и Толстой это знал, поскольку старообрядчеством он интересовался), потом, окончательно сделавшись странником, принимая милостыню от проезжего француза, он произносит уже чисто старообрядческое: «Спаси Христос». У старообрядцев нет слова «спасибо» - исключительно «Спаси Христос» или просто «благодарю». Случайно ли то, что народным, старообрядческим словосочетанием подчеркивается народное веропонимание Касатского, противоположное духу и букве веропонимания государственно-церковного, отторгнутого им. Он делает главный в своей жизни вывод: чем дальше от людей, тем ближе к Богу...
Никита Леонтьев, о котором пойдет рассказ, может, никогда бы не бежал к старообрядцам, не стань он жертвой той же религиозно-бюрократической системы, где и Касатскому не нашлось места.
* * *
Отправимся-ка мы в небольшое боровское село Пыринку, при котором стоял некогда деревянный храм Пресвятой Богородицы. Некогда жили и служили здесь отец Андрей Стефанов и дьячок Малахий Ильин.
31 августа 1818 года Андрей Стефанов венчал в пыринском храме крестьянского парня и девушку его. Вдруг заявился тут дьячок Малахий и давай священника «неизвестно за что ругать». Потом подрался с ним, разорвал ризу, разбросал по храму книги. А требник (там расписан весь ход венчального богослужения), забрал, уходя, с собой. Причина, конечно, была, но в уцелевших документах ничего на сей счет не понять... Дьячка Малахия долго потом искали, он из Пыринки куда-то пропал. Дело растянулось на два года, и неизвестно, чем закончилось. Оно сейчас особого интереса не представляет, но свидетельствует о тогдашних нравах в приходе. О том, что русскую религиозность идеализировать не надо.
В 1824 году Андрей Стефанов умер. На его место был определен Никита Леонтьев. Тогда же из-за крайней бедности пыринский приход решено было расформировать. К храму Рождества Богородицы приписано было 75 дворов и примерно 600 человек.
Леонтьев с причетниками тоже не уживался. В 1826 году во время всенощной отец Никита велел дьячку Филиппу Иванову читать шестипсалмие. То ли тот читал с огрехами, то ли как-то повел себя неподобающе... И тогда отец Никита, «пришед в сильный озарт, выхватя из рук его часослов, и начал его (дьячка. - В.Б.) оным бить по щекам, отчего из рта и из носа потекла кровь...»
В том же 1826 году, только уже в октябре, пыринские священноцерковнослужители вновь передрались. Лошадь местного пономаря Матвеева забрела на ржаные посевы Леонтьева. Священник повел ее к себе. За лошадь и уничтоженные посевы он мог потом потребовать деньги. Тут встрял дьячок и стал «ворочать ее к своему же двору» (они с пономарем были друзьями). Отец Никита схватил Иванова за волосы и, повалив на землю, отколотил.
Не вынесла душа дьячка. В жалобе на священника он не преминул добавить, что батюшка не только относится к нему недоброжелательно, но еще удерживает часть дохода от треб.
Когда велось расследование, Леонтьев показал, что целых два месяца дьячок (возможно, они были с Леонтьевым в каких-то родственных отношениях) жил на его деньги. Кроме того, он «ни петь, ни читать не умеет и церковного устава... не знает». Еще, как рассказывал отец Никита, Филипп Иванов с пономарем Матвеевым и с одним тарусским дьячком, проживавшим у него, «в наглость близ церкви» под окнами священнического дома «поют всякие непристойные песни, скачут, пляшут» и матерятся.
Дальше - на несколько лет прочерк. Но к 1829 году отец Никита уже «заслужил» не одно взыскание. За что - вопрос.
В январе 1829 года Леонтьева вызвал к себе благочинный из соседнего села Белкина: необходимо срочно привести к присяге каких-то свидетелей. Дело было ночью. Дважды стучался в священническую дверь посыльный, говорил, что дело срочное, что в Белкине отца Никиту очень ждут... Но Леонтьев махнул рукой: разве благочинный без него не обойдется, он что, не поп? Куда в этакий мрак ехать? Опасно и неудобно. До Белкина всего две версты, но поди переправься с лошадью через Протву! Треснет лед - и аминь!
Священник не поехал.
Поскольку посыльный дважды добирался благополучно через Протву от Белкина и обратно, духовное начальство решило, что ночь, холод, опасный лед на реке ни при чем, виной всему «своенравный и непокорный характер» Леонтьева. Чтобы научить отца Никиту послушанию, духовная консистория постановила упрятать его на месяц в Пафнутьев-Боровский монастырь.
Для священника и его семьи эта суровая мера была большим ударом. Целый месяц вдали от жены и малолетнего сына, у которых он - единственный кормилец... У Леонтьева оставался немолоченный хлеб в скирдах. Он пропадет. А денег нет. И еще тяготило неведение: на что жить, когда расформируют приход?..
22 февраля 1829 года отец Никита бежал.
Стали проверять церковное имущество. Все оказалось на месте. Благочинный потребовал от матушки ставленую грамоту отца Никиты. Та заявила, что муж взял ее с собой. Куда он уехал, она не знает. «То же самое и причетники показали». В церковном сундуке, где хранились деньги, нашли записку, оставленную Леонтьевым. В ней говорилось, что он больше не будет священствовать в Пыринке и во владение церкви передает свой дом с пристройками.
В том же 1829 году пыринский храм был упразднен. Ныне не существует на карте Калужской области и села Пыринки, и даже памяти о нем не осталось.
Отец Никита переехал в соседнюю Смоленскую губернию, в Гжатский уезд. Здесь в деревне Гладкой существовала старообрядческая часовня. Тут боровский священник обосновался, стал служить, перевез сюда жену и сына Иону.
Дальнейшие сведения о Леонтьеве отрывочны. Упоминает о нем автор книги «Раскол в Смоленской епархии» (1888 г.) Николай Соколов. Но у него священник назван заштатным, и появился он на Смоленщине в 1824 году. Это явная ошибка. Возможно, Соколов с кем-то путает пыринского священника. Служил Никита Леонтьев якобы в деревне Хромцы - «центре Гжатского раскола» и «доставил много хлопот как местному приходскому духовенству, так и центральной епархиальной власти». В 1829 году (это уже совпадает с датой побега Леонтьева из Пыринки, и начиная с этого времени речь идет о нашем Леонтьеве) о.Никита селится в деревне Подберезье прихода села Субботники. Здесь на кладбище стояла маленькая часовня с главкой и крестом на крыше. За два года, что провел здесь Леонтьев, число старообрядцев в приходах сел Субботники, Спасское, Брызгалово увеличилось до 400 человек. Деревня Гладкая у Соколова не упоминается.
В 1830 году или чуть позже священник был отправлен в ведомство Калужской епархии. То есть его арестовали.
В феврале 1831 года в Гладкой задержали жену Леонтьева. Она показала, что муж еще в августе 1830-го куда-то скрылся из деревни (но не был арестован в ней). Гжатский земский исправник препроводил Леонтьеву с сыном в местный земский суд. Оттуда их депортировали в Боровск, в духовное правление. На этом в судьбе отца Никиты приходится пока поставить многоточие...
Судьба Леонтьева - это судьба человека, который не нашел в огосударствленном православии ни простора для духовного подвига, ни понимания властей, не встретил никакой заботы о себе. Он оказался лишним человеком. Лишним священником. И в этом глубинный мотив его решения бежать. Грозящее наказание лишь ускорило побег.
ГАКО. Ф.33. Оп.1. Д.3364 (О ссоре Стефанова и Ильина) и Д.4419.
ГАКО. Ф.79. Оп.2. Д. 61, 65, 375, 435 (Об устройстве питейного дома на церковной земле), 582.
Соколов Н. Раскол в Смоленской епархии. Смоленск. 1888. С. 65 - 66.
Петр Иванов
Служил в селе Серебряне - километрах в двух-трех от Мещовска. Есть сведения, что бежал чисто из меркантильных соображений. На это указывал мещовский благочинный Алексий Страхов в рапорте епископу в 1836 году. Отец Петр сильно нуждался и, кое-как выдав замуж трех дочерей, передал одному из зятьев свое священническое место в Серебряне и уехал из прихода, чтобы помогать дочерям «в содержании».
ГАКО. Ф.33. Оп.2. Д.439. Л.71.
Иоанн Васильевич Смирнов
Отец Иоанн служил в мосальском селе Боровенск. Сейчас оно относится к Мосальскому району.
Каменная боровенская церковь была двухэтажной, имела большой приход.
В 1828 году отцу Иоанну было 38 лет. Он окончил духовную семинарию. Документы о дальнейшей судьбе этого священника, причинах и обстоятельствах его побега не открыты.
ГАКО. Ф.33. Оп.1. Д.5037.
Василий Тимофеев
Отец Василий служил в селе Космачеве Жиздринского уезда (ныне Людиновский район). В 1827 году Василию Тимофееву было 45 лет. В 1829 году он перешел к старообрядцам, и далее судьба космачевского священника не прослеживается.
ГАКО. Ф.33. Оп.1. Д. 1935.
1830 год
Павел Смирнов (Победоносцев)
Служил в селе Князищеве Лихвинского уезда.
Некоторые сведения о нем есть в «Прибавлении к «Калужским епархиальным ведомостям» за 1886 и 1887 годы. Священнику посвящена большая публикация - большая за счет тех обильных ругательств и грязных слухов, которые щедро пересказывает автор, не знавший, по его собственному признанию, о.Павла лично. Он отождествляет Победоносцева с Павлом Тульским, который никогда не был калужским священником. Публикация в «Ведомостях» использовалась исследователем калужского старообрядчества И.Тихомировым, который не открыл ничего нового о священнике (см. его книгу «Раскол в пределах Калужской епархии»).
Будучи князищевским священником, о.Павел занял из церковных денег сто рублей, выплатить не сумел. Последовал донос. Вину свою отец Павел не признал, но был уличен. Закончилось все расхожим наказанием - запретом служить и переводом в причетники.
Отец Павел бежал вместе с семьей в Тулу, где и умер.
*ГАКО. Ф.33. Оп.7. Д.8. Л.102 об.
Тихомиров И. Раскол в пределах Калужской епархии. Калуга. 1900.
Василий Яковлев
Служил в селе Бокатове Перемышльского уезда. Подробные сведения не открыты.
С какого времени появился этот батюшка в Бокатове, сказать как раз легко. До 1830 года здесь священствовал Василий Никифорович Страхов, низведенный в причетники, удаленный в другой приход и бежавший в 1831 году на Стародубье. Яковлев сменил его в Бокатове.
Приход Страхова-Яковлева не отличался числом. В 1824 году он состоял из 46 дворов, где жило немногим более 180 мужиков и 160 женщин, включая и малолетних детей. Церковный штат состоял из трех человек.
Список «ПКЕВ».
1831 год
Василий Никифорович Страхов
Бедность при большой семье сломила отца Василия. Не находя поддержки от духовных властей, он стал искать ее в вине. Лекарство это дало сильный побочный эффект...
Родился Василий Страхов в 1780-х годах в семье медынского дьячка. В ноябре 1809 года стал диаконом, в сентябре 1816 - священником. Рукоположили его в село Бокатово Перемышльского уезда.
Двенадцать лет - ни одного проступка. Но детей у отца Василия прибывало, и содержать семейство становилось все тяжелей. Священник замкнулся в кругу собственных проблем. Выхода он не видел. Отчаяние вылилось в личностный бунт и полнейшее отрицание долга. Страхов освободил себя от всяких обязательств перед церковной системой, к которой принадлежал, освободил от ответственности за приход и пустил жизнь на самотек. Бороться он не мог и не знал, как.
Начались конфликты с причетниками. Итог - наказание монастырем (1828 год). Следствие выявило, что отец Василий допускал многочисленные упущения по своей священнической должности. Ко всему прочему прихожане подали в консисторию бумагу, что не желают иметь отца Василия священником - «он вина пьет много и, бывая в приходе пьяным, ругает дьячков, бьет у прихожан стекла, для молитвования и крещения младенцев, и приобщения больных приходит по многократным уже зовам» и т. п.
С этих пор жизнь Василия Страхова завертелась колесом. Или стала на колеса. Он переменил несколько сел, ему то запрещали, то разрешали служить. В конце концов определили причетником в село Заболотье Перемышльского уезда.
17 декабря 1831 года отец Василий приехал в Калугу за указом о переводе. И тогда же он встретил знакомого мещанина Дегтева, владельца постоялого двора в Ямской слободе и нескольких троек разгонных лошадей. Он как-то приезжал к нему в Высокое и предлагал бежать. Тогда Страхов не решился...
О Василии Кирилловиче Дегтеве известно крайне мало и в биографии его много неясного. Он имел обширные связи со старообрядцами Стародубья и других регионов. За пособничество к побегам он неоднократно преследовался, был судим. Дегтева подозревали в том, что он зарабатывает деньги, подговаривая и привозя священников к старообрядцам, туда, где есть в них надобность. На допросах и очных ставках Василий Кириллович держался испытанной тактики - все отрицать. Отойди он от нее, мы бы знали о нем больше.
Во второй половине декабря 1831 года Василий Страхов отправился с Дегтевым, его женой и свояком Григорием Варфоломеевым на Стародубье. Ехали на тройке лошадей по «старой мещовской дороге». «И провожал их далее села Росвы верст за 6 сам Василий Дегтев, и потом возвратился обратно в Калугу». Погостив в посаде Лужки сутки у священника Василия Соколова, бежавшего осенью того же года из калужского села Любуцкого, Страхов прибыл в Воронок (это километрах в пяти от Лужков) дней за пять до Рождества (примерно 20 декабря). Воронковские старообрядцы согласились, чтобы Страхов священствовал у них.
Под Крещение к Страхову привезли его жену с детьми.
Отец Василий прожил бы в Воронке до конца дней, если бы его не арестовали в феврале 1851 года. Местный полицмейстер препроводил его к черниговскому губернатору, а тот распорядился отконвоировать Страхова в Калугу. Василия Никифоровича заключили там в тюремный замок, а после допросов отправили в Оптину пустынь, отбывать епитимью. Там Страхов присоединился к господствующей церкви и вскоре умер.
Дегтевых привлекли к суду. Обвинений они не признали и начисто их отвергли. Очные ставки не дали результатов.
Калужский уездный суд и магистрат освободили Дегтева от следствия и наказания за недостатком улик. Но нашелся другой повод Василия Кирилловича «прижучить». Он-де скрыл, что и раньше привлекался к суду (за пособничество другим священникам в побеге). За это - три дня ареста при полиции со строгим внушением, «чтобы он впредь не чинил подобного действия».
Дело отправилось на рассмотрение в калужскую палату уголовного суда. Здесь Дегтева передопросили - зачем, мол, о судимостях умолчал? Василий Кириллович ответил, что ничего не скрывал, а почему его слова не записали в протокол, о том ему неизвестно и самому странно.
Палата утвердила решение о прекращении дела Страхова - нет улик и давность. Затем Дегтева ткнули носом в его собственные показания.
- Вы человек грамотный? Читать-писать умеете?
- Да.
- Показания это ваши?
- Мои.
- О прежних ваших судимостях тут ничего не сказано, так?
- Так.
- А вот под показаниями подпись - ваша?
- Моя.
- Зачем же вы подписались под этими показаниями, куда не внесены данные о ваших судимостях? Почему не попросили дополнить? Нет, вы просто смеетесь над нами, упорно запираетесь и пытаетесь водить суд за нос! Вот вам за это три месяца ареста!
Дегтев подал на апелляцию в сенат.
Этот шаг обращает на себя внимание. По сведениям полиции, Дегтев был человеком небогатым, а чтобы защищаться на сенатском уровне, денежки, однако, надо было иметь. К примеру, адвокат Анатоль Фанарин из «Воскресения» Толстого содрал с Нехлюдова за оформление кассационной жалобы в сенат тысячу рублей - деньги за всего лишь одну бумажку умопомрачительные. Конечно, там шла речь о более серьезном преступлении, это было другое время, другие люди и другой, куда больший срок наказания. Но тем не менее...
Сенат апелляцию удовлетворил. В 1855 году калужская палата уголовного суда получила указ освободить Дегтева от наказания. Тем и закончились его мытарства.
Василий Страхов - священник, который нашел в старообрядчестве свое место, но был вырван оттуда полицейскими клещами. И если бы он раскаялся в побеге только ради того, чтобы в удобный момент вновь бежать, можно было бы отнести Страхова к той же самой категории, что Василий Лихачев, Георгий Федоров, Феодор Соловьев (см. далее). Но он не собирался возвращаться в Воронок. В отличие от Иоанна Жукова и Василия Соколова (о них обоих см. ниже) отец Василий не бежал от старообрядцев сам. Страхов - представитель особого типа. Он переходил к старообрядцам и вновь принимал господствующую веру потому, что давили обстоятельства, против которых он идти не мог. Или не смел.
Ему хотелось спокойной жизни. Ведь в год ареста священнику шел седьмой десяток, а за спиной стояла очень непростая жизнь. Но, впрочем, не нам судить его…
ГАКО. Ф.130. Оп. 2. Д. 47.
ГАКО. Ф.45. Оп.1. Д. 1231.
Василий Кузьмич Соколов
В конце мая 1834 года у полосатого шлагбаума на заставе города Стародуба остановилась подвода, запряженная тройкой лошадей. Бородатый мужик лет тридцати спрыгнул на землю, подошел к торговавшему тут еврею купить в дорогу теплого вина.
Одернул его за рукав армяка квартальный надзиратель. Он потребовал предъявить паспорт. Мужик вернулся к подводе и вытащил из мешочка с документами широкий бумажный лист с круглой красной печатью, потом аттестат о науках. Он решил, что лучше будет дать бумагу менее значимую, и протянул квартальному аттестат, хотя и понимал, что эта уловка - трепыхание рыбы, пойманной на удочку и что он влип капитально. За отсутствие паспорта - Сибирь или тюрьма.
Провести надзирателя, конечно, не удалось.
Он пробежал глазами по крупным черным буквам. Так, закончил калужскую духовную семинарию, обучался словесности, философии, математике, богословию, латинскому, греческому, еврейскому, немецкому языкам. Хорошо, но...
- А письменный вид на жительство?
Задержанный развел руками: нет у него «пашепорта».
Надзиратель велел следовать за ним в участок и туда поворачивать оглобли телеги.
Арестованный у заставы человек оказался старообрядческим священником Успенской церкви посада Лужки Василием Кузьмичом Соколовым.
Вот кратенькое «досье» на него. Родился в селе Щелканове Мещовского уезда (ныне Юхновского района) в 1802 или 1803 году. Отец был диаконом местной Христорождественской церкви. В 1826 году Василия Соколова рукоположили во священника в село Любуцкое Калужского уезда (ныне не существует). Женою его была дочь тамошнего престарелого священника Петра Иванова. Женившись, Соколов сменил в Любуцком тестя. У Василия Кузьмича родилось шестеро детей, все девочки. Два последних ребенка появились на свет уже в Лужках. В октябре 1831 года Соколов выхлопотал в духовной консистории паспорт и отпуск для поездки в Киев - поклониться мощам святых угодников Печерских. Уехал и не вернулся.
А произошло в пути с Василием Кузьмичом вот что.
Из Любуцкого добрался он подводой до Калуги вместе с шурином, который потом возвратился обратно. Соколов же отправился дальше попутными подводами. По-современному, автостопом. В конце октября или начале ноября добрался он до Лужков. Там остановился в доме местного мещанина Федора Терентьевича Дебольского пообедать и отдохнуть. Если верить рассказу Соколова, то какое-то время спустя к Дебольскому пришли лужковские старообрядцы, человек восемь или десять, и предложили Василию Кузьмичу стать у них батюшкой. Соколов поупрямился, но согласился.
Так в конце 1831 года в лужковской церкви Успения появился новый молоденький священник. Здесь он крестил и венчал, отпевал, вел весь положенный круг богослужений. Вскоре в Любуцкое отправился из Лужков особый человек, чтобы передать семье отца Василия все, что случилось, и привезти матушку с дочурками на Стародубье. В Лужках старообрядцы отвели Соколову и его жене отдельный дом.
1832 год минул благополучно, следующий, 1833, тоже. И наступил 1834 - переломный в жизни Соколова.
Василий Кузьмич сделался обладателем большого состояния - свыше четырех с половиной тысяч рублей. Каким образом взялись они у Соколова - тайна, покрытая мраком. То, что деньги батюшка украл - исключено. В стародубской полиции священника продержали целый месяц, выясняя, не учинил ли он какого преступления - и отправили в калужскую консисторию вместе с состоянием.
Деньги эти и толкнули Соколова на предательство. Василий Кузьмич обеспечил дочерям хорошее приданое и понял, что со старой верой ему больше не по пути.
Бежать с такими деньгами без надежного извозчика опасно. К тому же если нанимать подводу до Калуги в Лужках, то вскоре об этом узнает весь посад. Соколов уселся за стол, взял гусиное перо, открыл чернильницу. Он написал письмо родственнику в Щелканово, диакону Галактиону Максимовичу Страхову, и попросил прислать ему в Лужки нарочную подводу со своим человеком.
28 мая - последний день, проведенный Соколовым в Лужках. К Василию Кузьмичу прикатила подвода из Щелканова, запряженная тройкой лошадей. Во втором часу ночи извозчик по имени Евсей, по фамилии Петров повез Соколова в Калугу. Все шло как по маслу и, наверное, в этот миг Василий Кузьмич был от души счастлив. Он мечтал, как доберется до Калуги, припрячет в надежном месте капиталец и, обливая старообрядцев грязью, покается владыке, что, дескать, по молодости лет и незнанию жизни соблазнился переменить веру.
29 мая у стародубской заставы Соколов был арестован за отсутствие вида на жительство. Проехал Василий Кузьмич всего километров тридцать пять. План его рухнул.
В полиции, конечно, обыскали подводу Соколова. Обнаружили денег на общую сумму 4675 рублей 60 копеек, пятнадцать ниток мелкого жемчуга, серебряные часы с печаткой, перстень, ложечку, крестик и серьгу. Драгоценности оценены были в 330 рублей.
По требованию полиции в Стародуб приехала жена Соколова с детьми. В уездном центре семейство пробыло месяц, «претерпевая великие нужды». Затем черниговский губернатор предписал отца Василия с супругой отправить в Калугу. 21 июля Соколов был уже в духовной консистории. 30 июля решено было отправить Василия Кузьмича в Мещовский Георгиевский монастырь на трехмесячную епитимию. Настоятеля, иеромонаха Августина, обязали указом доносить не только о поведении беглеца, но еще и о том, «не окажется ли чего-либо сомнительного в его раскаянии».
Выслуживая снисхождение, Соколов попросил присоединить его к официальному православию и бросился горячо каяться. Не зря обучался он словесности в семинарии. Красиво умел выражать свои мысли и чаяния Василий Кузьмич, стиль чувствовал и слово. «Я осмелился припасть к святительским стопам Вашего преосвященства, носящего образ Христа-Спасителя, взыскующего и приемлющего заблудших - примите меня, Милостивейший Отец и Архипастырь! - чистосердечно раскаивающегося в заблуждении моем, и присоедините меня паки к сынам и служителям Матери Нашей Святыя Церкви, коей предания свято и нерушимо до кончины моей содержать обещаюсь. Удостойте по отеческом наказании паки принести Всевышнему бескровную жертву и насыщаться трапезы духовной (эта метафора - намек на то, чтобы Соколову разрешили священнослужение и не лишили сана. Оставшись в духовном сословии, отец Василий был бы свободен от уплаты податного налога. - В.Б.), не попустите временного ради в младости падения до гроба стенать под бременем несчастий и оплакивать жребий свой с женой и шестью малолетними дочерьми (и пятью тысячами рублей серебром. - В.Б.), но ободрите унылый от заблуждения дух мой и стесненное горестию сердце явлением Архипастырской и Отеческой своей милости, о чем униженнейше прошу и учинить милостивейшую резолюцию», - писал отец Василий.
В монастыре Соколов вел себя «миролюбиво, трезвенно и весьма благоговейно». Впрочем, у него никогда не было конфликтов с епархиальными властями... Только отбыв положенные три месяца, Василий Кузьмич продолжал оставаться в монастыре. Чиновничья волынка всему виной. Стародубская полиция затянула с высылкой в Калугу ставленой грамоты Соколова, и беглого священника оставили в монастыре бессрочно. Несколько месяцев Василий Кузьмич еще терпел, затем написал вторую бумагу епископу. Он просил позволить ему священнослужение и уволить из монастыря, поскольку жена и шесть дочерей остались «без крова и пристанища».
Лишь в конце мая 1835 года Соколов со всем семейством смог явиться в калужский кафедральный собор, где протоиерей Семен Зверев с братией присоединили беглеца к официальному православию. А в начале июня, исповедовавшись, Василий Кузьмич был допущен к богослужению в кафедральном соборе. Все деньги ему вернули до полкопейки. Ценные вещи тоже.
В сентябре 1835 года Соколов уже служил в селе Лычине Мещовского уезда (ныне Бабынинский район). Василию Кузьмичу повезло во всех отношениях. И деньги сохранил, и на новое место был определен. В конце 1835 года вступил в действие правительственный указ, согласно которому бежавшие к старообрядцам священники лишались сана и приписывались в другое сословие, кроме духовного. Но практичного Соколова этот указ уже не касался.
Летом 1996 года случилось мне посетить Лычино. Я ехал на велосипеде по Варшавскому шоссе в село Извеково и, думая, что проселочной дорогой через Лычино будет короче, свернул туда.
Во дворе одного из домов женщина вешала на веревку белье. Я спросил дорогу. Оказалось, что проехать нельзя: пути на Извеково нет, хотя по карте эти два села соединяет тонкая черная линия, означающая проселочную дорогу. Врут карты.
Я попросил показать мне место, где стояла церковь. Это оказался обрывистый пригорок с крутым склоном недалеко от кладбища. Чем-то он напомнил мне нос обросшего травой корабля с выступающим вперед килем.
Я скинул со спины рюкзак, положил велосипед. Достал фотоаппарат. Не церковь, так хоть пригорок сниму. Когда-то хаживал здесь Василий Кузьмич. Тоже о вечности думал...
На мгновение я представил себе его. Идет он в сереньком подряснике по тропинке в храм, вид немного пришибленный - покочевал по каталажкам и монастырям, взгляд внимательный, глаза грустные и влажные, озабоченные. Надо как-то деньги и дочерей пристроить, надо перед новыми прихожанами себя утвердить... Шагает Василий Кузьмич, думу думает. А где-то перекликаются крестьянские петухи, брешет собака. Ветер гнет к метелкам зеленого конского щавеля макушку тонкой кривой березки. Деревце, как человек, сопротивляется, не хочет нагибаться. Она, березонька, напоминает Василию Кузьмичу, как отец его, малыша несмышленого, наставлял: «После «Достойно есть...» - поклон». И тоже - ладонь на шею, да к полу клонил.
И вот приближается отец Василий к храму, крестится щепотью и быстренько перескакивает церковный порог, точно убегая от размышлений и тягостных дум своих.
Пока фотографировал я пустой пригорок, из дома, стоявшего за спиной, выбежали две девчонки лет по тринадцать.
- А что вы тут снимаете? - И посмотрели вначале на меня, потом на клин пригорка.
- Церковь там стояла.
- Мы знаем. А вам она зачем?
И я рассказал, что жил да был когда-то на свете такой священник - Василий Соколов. Бежал он из своего Любуцкого, переменил веру. Но через два с половиной года вернулся вновь в Калугу. Заслужил прощение и был определен сюда, в Лычино.
Кажется, девчонки заинтересовались.
- Мы пойдем у бабушки спросим.
- А сколько ей лет?
- Восемьдесят.
- Вряд ли она что про него знает. Этот Соколов умер, когда она еще не родилась.
Но девчонки убежали.
Я вспомнил, что мне тоже нужно торопиться. Залезая на велосипед, окинул взглядом кладбище. Оградки, кресты, памятники - все современное. Напрасно искать здесь старые могилы. Иногда, конечно, случается наткнуться на мшистый камень с узорами дореволюционных букв, прочесть надпись на нем, но редко. Впрочем, если Василий Кузьмич и умер тут, в Лычине, могилу его могли отметить простым деревянным крестом да земляным холмиком. Теперь уж от нее ничего не найдешь. Крестик сгнил, холмик сам собой рассыпался. «Нет памяти о прежнем»...
Но тогда, в Лычине, крутя педали в направлении Варшавки, навязался мне на память не Экклезиаст, а другие строки. Тоже, так сказать, о бренности земного бытия. Это последняя строфа стихотворения Николая Огарева, посвященного Грановскому:
И не знаю, с чего это они привязались. Чуть ли не до самого шоссе эти строчки повторял.
Где же сложены твои кости, Василий Кузьмич?
ГАКО. Ф.33. Оп.2. Д. 382 (Дело о побеге).
ГАКО. Ф.33. Оп.1. Д. 4820 (Об определении в Любуцкое).