О КОЛЧАКЕ, КРАПИВЕ И ПРОЧЕМ. Сразу вышел отдельным изданием, Госиздат, М.-Л., 1925; затем вошёл в сборники «Лазоревая степь», Новая Москва, М., 1926; «О Колчаке, крапиве и прочем», Универсальная библиотека ГИЗа, 1927; «Лазоревая степь», Московское товарищество писателей, 1931.
Рассказ написан в необычной для М.Шолохова форме – в форме монолога Федота к мировому судье, «то бишь народному», с которым он обращается за наказаньем «эа кулачное увечье и обидные действия» не на «граждан», это «еще пол-обиды», а он требует наказанья на оскорбивших его баб.
Весной, продолжает свой монолог Федот, приехала в хутор Настя, «стриженая под иголку и в красном платке», это было уже нарушением традиционных казачьих привычек, и начала «баб наших табунить», «организацию промеж них заколачивать»: «Чуть тронешь свою бабу, - за хвост тебя, сукиного сына, да в собачий ящик!» Говорит об этом председатель Стешка, уговаривая Федота отвезти Настю в волость. Настя пришла к Федоту, который тут же ушел, чтобы не смотреть на нее, стриженую, за лошадью. А Настя за это время с его «супружницей уже скочетались»:
- Бьет тебя муж? – спрашивает.
А моя с дуру, как с дубу:
- Бьет ! – говорит...
- Ты за что это жену бьешь?..
- Для порядку. Не будешь бить –спортится. Баба, как лошадь: не бьешь – не везет.
- Не то что жену, а и лошадь бить нельзя! – Это она меня обучает.
Отправив Настю в волость, Федот тут же сталкивается с женой, он хотел жену «за чуб», она его за бороду. «С этого дня получилась промеж нас гражданская война. Что ни день – бьемся с моей дурой до солнечного захода, а работа стоит. Дрались мы до беспощадного крику, а в воскресенье она монатки свои смотала, детей забрала, кой-что из хозяйства и – в панские конюшни квартировать».
Невиданные муки изведал Федот, пытаясь подоить корову, потом «пошел стряпаться», «с этого дня в нашем хуторе вся жизня пошла вертопрахом». Одна за другой уходили жены от мужей, «а мы с хозяйством гибнем; хошь – паши не емши, хошь ешь, а не паши, хошь – в петлю с ногами лезь».
Решились мужики выбить их из конюшен и приволочь их «совсем с потрохами». Хотели Стешку выбрать за главного, но Стешка указал на Федота:
- Я, -говорит, - молодой вьюноша и очень грызной, а потому не соответствую, а ты, Федот, в обозе третьего разряда за советскую власть кровь проливал, притом обличьем на Колчака похож, тебе подходимей».
Федот пообещал женам полное прощение, «амнистию», но бабы еще пуще оскорбились, схватили Федота:
- Целый век смывались над нами, как над скотиной, били, ругали, и теперя выражаешься?..Вот, на, выкуси!..Сам ты амнистия, а мы - честные бабы!..Что мы с ним сделаем, бабоньки, за то, что тысячуется (торгуется – ред.)?»
Разложили Федота «на полу без всякого стыда»:
- Ты не боись, Федот, мы с тобой домачними средствами обойдемся, чтоб помнил, что мы не уличные амнистии, а мужние жены!
Только какие же это домачние средства, ежели это была крапива? Притом дикая, черту на семена росла, в аршин высоты… После этого неделю не мог по-людски сесть, животом приходилось сидеть…Взволдыряла домачность-то ихняя».
На сходе решили баб не бить, а женисполкому обработать десятину под подсолнухи. А на улице дети кричат ему: «- Колчак! Колчак! Ты как с бабами воевал?»
«Вот я и спрашиваю-то к тому: ежели подать на баб в суд, то могете вы им, гражданин судья, приклепать подходимую статью за собачье прозвище – «Колчак» и подобное крапивное прозвище?..»