Финикийская философия – это, пожалуй, самый «невезучий» из всех предметов истории философии. В подавляющем большинстве общих работ и учебников по истории философии о евреях и финикийцах не говорят попросту ничего. Причем без каких-либо объяснений. Например, в солидном российском Философском энциклопедическом словаре за 1989 г. о финикийцах не упоминается вообще. О Библии есть небольшая общая статья С. С. Аверинцева. Там сказано, что в числе книг Библии – «размышления о смысле жизни – книги Иова и Экклезиаста» [123, с. 60]. И все. По всей видимости, размышления о смысле жизни в компетенцию философов не входят, и излагать их суть нет никакой надобности.
А. П. Чанышев написал книгу «Начало философии». В ней есть специальная глава «Ближневосточная предфилософия» [124, с. 164-174]. В ней рассказано о предфилософии Вавилонии, Древнего Египта и Ирана. О финикийцах и евреях – ни слова!
Справедливости ради следует отметить, что в своей более поздней книге «Философия Древнего мира» А. П. Чанышев все же находит место для упоминания, по крайней мере, о финикийцах. Это всего лишь несколько строчек, причем он снова-таки умудряется ничего не сказать о содержании их взглядов: «У финикийцев были и космогонические мифы. К сожалению, они дошли только в пересказах (…) Сохранились сведения о финикийском профилософе Санхунйатоне (…) Влияние Финикии на Грецию и на Европу велико (…) Первый философ Греции, а значит, и Европы, Фалес то ли сам происходил из Финикии, то ли его предки были выходцами оттуда (…) Однако философия как новая форма духовности и высший вид мировоззрения возникает не повсеместно, а лишь в Китае, Индии и в Греции. Остальные культуры полосы древней цивилизации останавливаются на уровне профилософии» [125, с. 151-152].
Можно отметить еще два момента. Во-первых, в 1-м томе Философской энциклопедии за 1960 год упоминался Мох: «Несомненно влияние на Демокрита и некоторых философских учений Востока, например, Авесты – в этике, возможно финикиянина Моха (о котором не сохранилось подробных сведений) – в учении об атомах» [126, с. 459]. Во-вторых, Санхунйатон упомянут в энциклопедии «Мифы народов мира» [140, с. 458-459]. Но во всех прочих известных мне философских и общих словарях и энциклопедиях на русском и украинском языках отсутствуют не только специальные статьи, но и даже вообще какие-либо упоминания на тему: «Мох», «Санхунйатон», «Финикийская философия», «Древнееврейская философия».
Примерно такое же (если не хуже) положение и в солидных западных энциклопедиях. Так, The World Book Encyclopedia также не содержит никаких упоминаний на этот счет. Например, там утверждается: «Атомистическая философия была сформулирована Левкиппом в первой половине 400-х гг. до н. э.» [127, v. 1, p. 877]; «Первые известные философы Запада жили в древнегреческом мире в начале VI в. до н. э.» [127, v. 15, p. 383]. Иначе говоря, и на Западе говорить о финикийско-еврейской философии немодно и несолидно.
Несколько особняком здесь стоит Карл Ясперс и его известная концепция «осевой эпохи истории»: «Впервые появились философы. Человек в качестве отдельного индивидуума отважился на то, чтобы искать опору в самом себе. Отшельники и странствующие мыслители Китая, аскеты Индии, философы Греции и пророки Израиля близки по своей сущности, как бы они ни отличались друг от друга по своей вере, содержанию и внутренней структуре своего учения. Человек теперь может внутренне противопоставить себя всему миру» [104, с. 34]. Вроде бы здесь К. Ясперс прямо назвал пророков Израиля философами. Более того, в другом месте он добавляет: «Исторические истоки философского содержания западного философствования находятся не только в греческом, но и в библейском мышлении (…) В самом деле, до сегодняшнего дня изучение Библии было одной из основ едва ли не всей западной философии» [104, с. 438].
Однако чуть далее К. Ясперс делает другое заявление, которое полностью перечеркивает предыдущие: «В Библии отсутствует, за исключением едва различимых начатков, философское самосознание» [104, с. 469]. Итак, библейское мышление послужило одним из истоков «философского содержания западного философствования», но само оно не есть философия. В Библии нет философского самосознания, «за исключением едва различимых начатков». И хотя К. Ясперс признал, что в Библии все же имеются «едва различимые начатки» философии, он не сделал ни малейшей попытки дать анализ этих «начатков».
Впрочем, все же имеется несколько книг, в которых сделана попытка анализа ряда текстов Ветхого Завета как философских произведений. Пожалуй, на русском языке это прежде всего книги М. И. Рижского [152, 153]. В них он вроде бы подчеркивает философский характер книг Иова и Екклезиаста. Так, по его мнению, Книга Экклезиаста «нами воспринимается как настоящий философский трактат о смысле жизни» [153, с. 181-182]. Замечательным достижением стал выполненный им на высоком научном уровне современный русский перевод Книги Иова с подробнейшим текстологическим комментарием [152, с. 10-146]. (Такое же значение имеет перевод Э. Г. Юнцем Книги Экклезиаста [21]). Однако при этом книги М. И. Рижского проникнуты откровенным атеистическим и антихристианским пафосом. В результате авторы книг Иова и Екклезиаста в его интерпертации выглядят чуть ли не атеистами: например, он усматривает «столь явно выраженные в книге Иова религиозный скептицизм и богоборчество» [152, с. 191]. Это оригинально, но, пожалуй, слишком удивительно и слишком противоречит самому тексту этих книг Святого Писания – в любом переводе.
Стоит также упомянуть книгу М. С. Беленького «О мифологии и философии Библии». Но и эта книга полна неясностей и методологических противоречий. С одной стороны, М. Беленький называет книгу Иова «философской поэмой», автора книги Экклезиаста – философом и мыслителем, он также пишет: «Выраженное в афоризмах учение Притчей пронизано, как правило, реализмом и несет важную философскую и поэтическую информацию» [130, с. 125, 121, 116].
С другой стороны, М. С. Беленький утверждает: «Автор Екклесиаста свои возражения высказывает намеками, нигде не стремится к законченной форме. Его взгляды на жизнь, его понимание морали и смысла человеческого бытия чаще всего переданы в форме загадок. Эти стилистические особенности произведения объясняются тем, что философия как самостоятельная отрасль знаний в Иудее не существовала [Здесь и далее в абзаце выделено мною. – И. Р.], однако косвенным образом она проявлялась в художественной литературе, даже в той, которой пользовались богословы, включив ее в канон». И тут же завершает «во здравие» несуществующей иудейской философии: «И все же философская мысль упорно стремилась к самостоятельности, высвобождаясь от оков религиозной догмы, и выражалась в форме философских поучений. Наиболее талантливое их собрание – книга Екклесиаста» [130, с. 120]. А чуть раньше М. С. Беленький заявлял: «Некоторые произведения Ветхого Завета носят явно нерелигиозный характер (…) Многие из Писаний, надо полагать, были созданы вольнодумными людьми, которые хорошо знали культуру своего народа и философию древних греков. Глубокие мыслители, они (…)» [130, с. 110]. Эти путаные замечания можно понять так, что книга Экклезиаста была всего лишь художественным, а не философским произведением. Хотя собрание философских поучений вполне заслуживает названия философского текста. А раз в Иудее существовали нерелигиозные философские тексты, то, значит, была и «философия как самостоятельная отрасль знаний».
Еще более спорный момент в книге М. С. Беленького – то, что ее автор настойчиво постулирует вторичность еврейской «мудрости» по отношению к греческой философии. Т. е. все философские тексты Ветхого Завета он считает созданными очень поздно, в эпоху эллинизма: «Исследователи книги Иова приходят к выводу, что она была написана в IV-III вв. до н. э., когда Иудея испытывала особенно сильное влияние со стороны эллинистической культуры и философии» [130, с. 126]. Сходные утверждения имеются и у М. И. Рижского относительно книги Екклезиаста [153, с. 186]. Но эти заявления по сути бездоказательны.
Можно отметить еще и такой пример загадочной логики исследователей, например, того же А. Н. Чанышева: «Греки заимствовали из Финикии (…) С именем Кадма древние греки связывали перенесение в Элладу финикийского алфавита, начало древнегреческой письменности, начало науки. Все это дает нам основание рассматривать древнеегипетскую и древневавилонскую науку как предшественницу эллинской философии» [131, с. 150]. – Честно говоря, для меня осталось «непрозрачным», каким образом заимствование чего-либо у финикийцев дает основание говорить о заимствовании чего-то у египтян и в Вавилоне. Думается, если начало науки греки связывали с именем Кадма, то это свидетельствует только о том, что предшественницей греческой философии была именно финикийская наука. А то иначе получается, что наука могла быть только в Египте и Вавилоне, и ни в коем случае не в Финикии. Но ведь подобные далекоидущие выводы нужно хоть как-нибудь аргументировать, не так ли?
Авторы популярного у нас учебника по истории философии, итальянские философы Дж. Реале и Д. Антисери пошли еще дальше. Они по сути сформулировали модную на сегодня точку зрения западных исследователей: «Начиная с конца прошлого века было предпринято множество попыток доказать производность греческой философии от разных форм восточной мудрости. Однако сегодня можно сказать, что ни одна из этих попыток не прошла проверки временем. (…) В христианскую эру некоторые греческие философы признавали факт первичности восточной мудрости, однако это ничего не доказывает, ибо классические каноны античной философии в это время ушли в прошлое. Бесспорно, восточные народы, у которых многому научились греки, обладали множеством духовных сокровищ. Древние египтяне использовали свои знания арифметики в практических целях. (…) Однако богатый мир теологических и космогонических мифов был далек от греческого логоса и скорее напоминал собой мифический мир тех же греков до создания ими философии логоса. У нас нет достоверных сведений о наличии переводов и об использовании греками восточных текстов. До эпохи Александра Македонского вряд ли могли проникнуть в Грецию различные учения из Азии. А в эпоху Фалеса, на заре античности, вряд ли были греки, переводившие египетские рукописи.
Даже сам факт предъявления документальных доказательств того, что античные идеи имеют точные антецеденты в восточной мудрости, не может никак повлиять на суть нашей проблемы. В момент рождения философии в Греции возник совершенно новый способ переживания мира и духовного выражения его сути. Новые экспрессивные формы, вобрав в себя результаты других форм освоения мира, преобразовали разум структурным образом: он обрел строго логические очертания» [132, с. 6].
По нашему мнению, данный текст отличают две печальные особенности: дремучее невежество и агрессивное неприятие любых возражений оппонентов – вопреки какой угодно логике.
Игнорирование маститыми профессорами элементарных правил этики и логики дискуссии очевидно следует из их заявления: «Даже сам факт предъявления документальных доказательств того, что античные идеи имеют точные антецеденты в восточной мудрости, не может никак повлиять на суть нашей проблемы». Спрашивается: если нашими оппонентами заранее отвергаются любые документальные доказательства, можно ли в таком случае им вообще что-либо доказать?
Дремучее невежество итальянских философов очевидно следует из следующих их заявлений: «У нас нет достоверных сведений о наличии переводов и об использовании греками восточных текстов. До эпохи Александра Македонского вряд ли могли проникнуть в Грецию различные учения из Азии. А в эпоху Фалеса, на заре античности, вряд ли были греки, переводившие египетские рукописи». Во-первых, мы далее увидим, что сведения «о наличии переводов и об использовании греками восточных текстов» есть, и в изрядном количестве. Во-вторых, здесь мы опять сталкиваемся с тем же загадочным сведением «восточной мудрости» к египетским текстам. А как же все-таки быть с финикийцами? Впрочем, профессора не упомянули здесь даже «традиционные» Вавилон с Ираном…
Обратим внимание на такие формулировки из вышеприведенного текста: «у нас нет достоверных сведений», «вряд ли были», «вряд ли могли». Эти словечки наглядно показывают главную беду: в изучении истории финикийской философии до сих пор не преодолен гиперкритицизм.