§ 3. Иконопочитание.

§ 3. Иконопочитание

Проблемы присутствия икон в храме и крестьянском доме, почи­тания святых образов сегодня становятся существенным, активно развивающимся и актуальным аспектом церковно-исторических ис­следований^[1]. Но сохраняются сложности в выявлении и обобще­нии источников по данной теме. В материалах делопроизводства консистории, других органов власти сведения об иконопочитании присутствуют в незначительном количестве. Этот вопрос сравни­тельно слабо интересовал духовную власть, а усилия этнографов, со­временников событий, были направлены преимущественно на изу­чение языческих пережитков в почитании икон^[2]. На основании имеющихся данных крайне трудно систематизировать «варианты иконных наборов», существующие в разных приходах^[3], изучить со-

251

став местных иконостасов^[4], не всегда удается проследить пути по­ступления икон в дома верующих и приходские храмы^[5]. Тем не ме­нее ряд существенных эпизодов, связанных с иконопочитанием, но явно находящихся за рамками искусствоведения, поддается изуче­нию. Так, исследователи обращают внимание на широкое распро­странение культа отдельных святых в тех или иных местностях (на севере России — Николая Чудотворца^[6]), а также по всей Руси — Бо- гоматери^[7]. Ряд исследований посвящен формированию и поддер­жанию культов деревенских святынь^[8].

Опираясь на существующие традиции, церковное законодательст­во предусматривало и поощряло приношения в пользу церкви, кото­рые могли осуществляться в виде денег или «вообще движимых иму- ществ: образов, окладов и других вещей»^[9]. Закон закреплял сущест­вующую издавна благочестивую традицию. Известно, что подавляю­щее большинство икон, о которых сохранились сведения, когда-то пожертвованы приходским храмам или отреставрированы за счет прихожан. Так, в 1879 г., по сведениям из отчета олонецкого благо­чинного, неизвестный благотворитель из Санкт-Петербурга и кресть­яне Ильинского прихода совместными усилиями «возобновили чрез новую живопись ветхие и не совсем правильно писанные иконы», по­золотили иконостас, «с употреблением ими от своих средств на это святое дело более двух тысяч рублей»^[10]. Другой благотворитель, санкт-петербургский купец В.Б. Богданов, пожертвовал церкви Гор­ского прихода икону святителя Николая, «писанную на золотом фоне с чеканкою в киоте за стеклом»^[11].

Документы фиксируют случаи приобретения икон специально для сохранения памяти о том или ином примечательном событии в жизни страны, никак явным образом не связанном с иконописным сюжетом. Так, в 1879 г. крестьяне Устьмошского прихода Карго- польского уезда совместно с приходским духовенством приобрели для своей церкви икону святого Александра Невского специально «по случаю спасения жизни государя императора». Отныне перед этой иконой 19 ноября, в день памяти благоверного князя, совер­шалась литургия и молебен за здравие царя^[12]. Отправляясь на японскую войну, «нижние чины» из Вытегорского уезда решили в 1906 г. пожертвовать в местный Вознесенский храм образ Казан­ской Божией Матери^[13]. Семейные события запечатлевались в тех или иных иконах. Особое место в сакрализованном мире русского крестьянина отводилось «благословенным» иконам, полученным от родителей на свадьбе или в какие-либо другие особо важные мо­менты жизни^[14].

Представители местной власти внимательно отслеживали все пути происхождения икон и пресекали попытки распространять иконы, в чем-либо не соответствующие принятым в господствующей церкви образцам. Имеющиеся дела связаны преимущественно с Повенецким уездом, где длительное время располагалось Выговское старообрядче­ское общежительство, способное оказывать заметное влияние на ме­стное население, в том числе и путем распространения написанных по старообрядческим канонам икон. Например, в 1855 г. священник

Лексинского погоста указывал в своем объяснении благочинному, что в его приходе обнаружилась икона, на которой в верхней части располагалось изображение Спасителя, а в нижней — канонизирован­ных старообрядцами местных наставников. Полиция конфисковала икону, а священника обвинили в небрежном исполнении обязанно­стей. Как говорилось в выписке из журнала консистории, он «по зва­нию пастыря и долгу священного сана обязан был сам, без всякой просьбы, предварить земскую полицию о продаже соблазнительных икон, в пресечение зла, могущего от сего произойти»^[15]. Помимо по­лицейских мер (конфискация икон, написанных с нарушениями су­ществующих канонов) использовались «рыночные методы»: продажа по низким ценам тех святых образов, которые вполне соответствова­ли устоявшимся каноническим нормам. Так, в 1914 г. Александро- Свирское братство указывало в своем отчете, что в числе приоритет­ных разновидностей его деятельности числится «устройство складов и распространение чрез книгонош книг, брошюр, икон, крестиков и картин религиозно-нравственного содержания»^[16].

Иконопись стала одной из важных сфер, в которой проявлялось влияние духовной и светской власти на жизнь православного при­хода. Согласно закону запрещалось «изображать на иконах одни символические знаки», не позволялось также «употреблять в церк­вах иконы резные или отливные, кроме распятий искусной резь- бы»^[17]. Внимание к облику икон, источникам их происхождения вовсе не было случайностью. Оно связано с тем влиянием, которое иконы оказывали на повседневную религиозную жизнь. Появле­ние каждой иконы в храме превращалось в праздник, частью кото­рого становился крестный ход, торжественные богослужения, про­изнесение проповедей, пение акафистов. Прежде всего это касает­ся особо почитаемых икон — тех, которые были освящены на мо­щах святых. Так, в 1915 г. Александро-Свирский монастырь по­жертвовал церкви Вешкельского прихода образ преп. Александра Свирского Чудотворца, освященный на мощах преподобного^[18].

Перенесение иконы до Вешкельской церкви превратилось в мно­годневный церковный праздник, которым были охвачены все де­ревни и города по пути следования процессии со святым ликом.

Говоря о влиянии икон на повседневную жизнь православных ве­рующих, можно утверждать, что почитание святых образов имело двоякую форму. С одной стороны, иконы, находящиеся в храме, пользовались всенародным почитанием, многие из них были широко известны как чудотворные. С другой стороны, имел место иной вари­ант культа икон: в рамках крестьянского дома. Оба эти варианта не оставались изолированными. Одним из важных обрядов стало хожде­ние духовенства со святыми иконами из приходского храма по кре­стьянским жилищам. Аналогичные особенности почитания икон на­блюдались и в городах. Так, по данным 1879 г., обитатели всех прихо­дов г. Каргополя «имеют обыкновение» регулярно вносить в свои до­ма иконы Казанской Божией Матери, Покрова Богородицы, Нико­лая Чудотворца, Александра Ошевенского «для служения молеб­нов»^[19]. Эта традиция нашла поддержку в законодательстве: разреша­лось «по желанию» приносить иконы из церквей в дома, «но не иначе как на руках <...> и без громогласного на улицах пения»^[20]. Имел ме­сто и противоположный порядок. В Олонецкой епархии существова­ла традиция, согласно которой прихожане «приносили в храм свои собственные образа и перед ними молились»^[21].

Иконы, располагаясь в крестьянском доме, оказывали несомнен­ное влияние на поведение каждого прихожанина. «Дом христианина был домашней церковью, освященной святыми иконами»^[22]. Приоб­щение ребенка к православной вере происходило благодаря обраще­нию к иконе^[23]. Иконопочитание сопровождало каждого верующего в течение всей жизни. Ведь «икона — столько же памятник искусства и старины, сколько еще больше памятник народной веры и народного религиозного сознания»^[24]. Действовала древняя традиция, которая предписывала стиль поведения в отношении образов. Почти в каж­дом крестьянском доме «хранилась родовая икона, которой благо­словляли в самых важных случаях»^[25]. Отношение к таким иконам бы­ло особым. Так, по сведениям из Водлозерского прихода, «иконы, ко­торые находятся в доме, кладутся в красный угол раз и навсегда. В божницу в качестве жертвы кладут деньги, использовать которые не рискуют даже в трудные для семьи времена. Тяжким грехом считается обидеть икону даже ненароком»^[26]. Перед отъездом в дальнюю дорогу вся семья собиралась перед домашней иконой^[27]. Икона использова­лась и для лечения различных заболеваний. Так, распространенным способом лечения детей в Олонецкой епархии «было их умывание во­дой, слитой с "приданной" иконы, полученной в наследство»^[28]. В то же время почитание тех святых, имена которых носили верующие, не стало общераспространенным. Епархиальная печать призывала вне­дрять обычай молитвы своему святому соименнику, «который пред престолом Господним молится о нас». Первым шагом на этом пути могло бы стать, по мнению автора статьи, «приобретение изображе­ний того святого или святой, имя которого носят православные»^[29].

Покупка икон для своих духовных нужд — неотъемлемая часть по­вседневной жизни крестьян. Пожертвование иконы для «благоукра- шения» той или иной приходской церкви к началу ХХ в. стало столь же распространенным явлением. При этом нередко иконы жертвова­ли или украшали «в память о прошедших жизненных событиях»^[30]. Так, в 1912 г. крестьяне-неводники Тулокского прихода подарили своему храму образ Николая Чудотворца, «писанный на дереве по зо­лотистому фону». Церковный староста Вытегорской Покровской церкви крестьянин В.Ф. Потанин пожертвовал храму иконы Воскре­сения Христова и двунадесятых праздников, а настоятель Валаамско­го монастыря подарил Лужминской церкви Повенецкого уезда икону «Святцы»^[31]. Мотивы выбора той или иной иконы, а также церкви, для ко­торой она предназначалась, в большинстве случаев остаются неясными. Срабатывала общая закономерность: «Распространенность, преобладание и почитание икон с изображением определенных событий, символов и святых свидетельствуют о живой народной вере в эти события, в заступни­чество этих святых»^[32]. Карельские народные представления об иконах от­личались своеобразием: «карелы, молясь на иконы, обращались не только к Богу и святым, но и к своим покойным предкам»^[33].

В почитании икон, перед святым ликом примирялись привержен­цы тех открыто враждующих конфессий, для которых совместная мо­литва в других ситуациях оставалась невозможной. Некоторые иконы находились в совместном пользовании старообрядцев и привержен­цев господствующей церкви. Так, в 1859 г. старообрядцы Ольховского прихода Каргопольского уезда возмущались действиями местного причта, который якобы подменил находящуюся в церкви древнюю икону более поздней подделкой, поклоняться которой старообрядцы не могли. Расследование опровергло их подозрения. В церкви нахо­дилась подлинная старинная икона, написанная до патриарха Нико- на^[34]. Совместное почитание икон становилось возможным из-за древности образов, находящихся в сельских и городских православ­ных приходах епархии. В некоторых случаях конфискованные у ста­рообрядцев иконы рассылались «в нуждающиеся церкви». Так, в ча­стности, поступили в 1888 г. с иконами, хранящимися в бывшей ста­рообрядческой часовне в Даниловском приходе^[35].

Многие иконы пользовались особой известностью и почитанием ве­рующих, придавали особый статус тем местам, где они располагались и считались чудотворными. Здесь возникали серьезные сложности, обу­словленные общими закономерностями жизни прихода. Подлинным, а потому и законным с точки зрения духовных властей «могло быть лишь чудо, санкционированное церковью»^[36]. В народном понимании «любое обнаружение иконы в каком-либо неожиданном месте могло быть понято как явление»^[37]. С таким упрощенным подходом церковь не могла мириться. Все чудесные явления икон становились предметом пристального внимания местной духовной власти. Так, вырозерский священник С. Ильинский в 1886 г. обнаружил в своем приходе «при доме крестьян Овчинниковых икону Божией Матери Троеручицы». Как выяснилось, икона «древняя, именующаяся местными и окрест­ных приходов жителями чудотворною». Помолиться перед ней при­ходили крестьяне из разных мест, «даже и из Повенецкого уезда», принося с собою «пожертвования деньгами, восковыми свечами, по­лотенцами, холстом и прочим». Все эти приношения крестьяне Ов­чинниковы «употребляли в свою пользу», и настойчивые просьбы причта поделиться и отдать часть пожертвований в пользу приход­ской церкви не имели успеха. Становой пристав провел следствие, которое лишь подтвердило правоту священника. Крестьяне неосмот­рительно заявили, что «они отдать икону в приходскую церковь не согласны»^[38]. Меры были приняты незамедлительно. Консистория ссылалась на синодальный указ от 21 февраля 1722 г., по которому «иконы, оглашаемые чудотворными, должны быть немедленно отби­раемы и поставляемы в ризницы кафедральных соборов». Новый ана­логичный указ Синода, датированный 14 мая 1878 г., говорилось да­лее в журнале консистории, предписывал, «чтобы духовенство, в слу­чае оглашения каких-либо икон чудотворными, не оставляло их в своих церквах и не совершало перед ними священнодействий, а не­медленно доложило о сем епархиальному начальству»^[39]. В итоге по­лиция отобрала икону и передала ее в ризницу петрозаводского ка­федрального собора^[40].

Данный случай стал исключением. Традиция редко вступала в противоречие с законодательными нормами. Это особенно отчетливо проявилось в почитании святых. Жители разных мест Олонецкой епархии особо почитали образа Николая Чудотворца. Как говорилось в отчете каргопольского благочинного за 1879 г., «большая часть при­хожан соблюдает обычай, отправляясь в дальний путь или куда-либо на заработки и потом, возвращаясь домой, служить молебны в храме святому Николаю»^[41]. Эта закономерность в полной мере отражается на иконопочитании. Так, в Каргополе, в древней Воскресенской церкви, располагалась икона, пожертвованная по завещанию купца Г.С. Мохнаткина. Другая почитаемая Каргопольская икона святителя Николая находилась в Святодуховской церкви. В Пудожском уезде почитаемая икона Николая сохранялась в бывшей Нигозерской пус­тыни. Примечательно, что эта икона была написана местным дьяч­ком по заказу «известного расколоучителя» Корнилия, но ее почита­ли как старообрядцы, так и приверженцы господствующей церкви. В Торос-озере, неподалеку от Олонца, имелась собственная особо по­читаемая икона Николая. Как полагали местные жители, она чудес - ным образом помогает и при болезнях, и в трудных жизненных си­туациях. «Местные и окрестные, даже дальние, жители дают в труд­ные минуты жизни, в особенности при болезнях зубов и глаз, обе­щания молиться перед явленным Торос-озерским образом святого Николая». Почитание иконы подкреплялось рядом чудесных исце­лений. По утверждению епархиальной печати «многие действитель­но получали выздоровление»^[42]. В Лодейном Поле особым почита­нием также пользовалась икона Николая Чудотворца. При строи­тельстве новой церкви местный культ принимался во внимание. Как говорилось в деле о возведении храма, «место это избрано для храма как по красоте своей и удобству, так и потому, что была уже часов­ня, в коей находился образ святителя Николая Чудотворца и населе­ние чтит этот образ за чудотворный, по народному преданию»^[43]. В Тагажмозерском приходе Вытегорского уезда имелась широко из­вестная в епархии икона, «по преданию явленная и чудотворная». Народная молва утверждала, что «икона явилась на сосне, которая стояла у церковного крыльца». Вскоре, утверждала епархиальная пе­чать, начались чудесные исцеления молящихся перед святым обра­зом. В народе сохранялась вера в благодатную помощь от иконы, «и в прежние годы приходили богомольцы за сотни верст» помолиться

перед ней^[44].

Слава Николая Чудотворца оказалась наиболее распространенной и устойчивой. Но этим почитание икон в городах и селах Олонецкой епархии не исчерпывается. Так, в Красновском приходе Пудожского уезда особо почитался образ св. Параскевы, «по народному преданию — явленный». «В Красно к Пятнице» два раза в год стекалось множест­во народа, «останавливались здесь и богомольцы по пути в Солов- ки»^[45]. Одним из ярких примеров иконопочитания стало прошение вдовы мастерового Александровского завода Дарьи Дуроевой. Обра­щаясь к олонецкому архиерею, вдова сообщала об имеющейся у нее иконе: «Хотя я многолетняя и бездетная вдова и звания простого, но имею неоцененное у себя сокровище в иконе Пресвятыя Богороди­цы, просторечно зовомыя Троеручицы». К середине XIX в. икона ока­залась «известна всему городу(Петрозаводску. — М.П.) и многим сельским жителям». Как говорилось в документах консистории, «по общему усердию к святой иконе многие являются на поклонение ей в частную квартиру вдовы Дуроевой», на средства почитателей иконы «сделаны к ней жемчужные украшения примерно до 500 рублей се- ребром»^[46]. Дарья Дуроева намеревалась специально для «своей» ико­ны построить церковь на Широкой улице г. Петрозаводска. Инициа­тива вдовы встретила поддержку у олонецкого архиерея. Преосвя­щенный Аркадий, «всегда ревностный и неизменно энергичный в де­лах Божиих», после «предварительного дознания» об истории иконы добился выделения места для строительства храма, назначения архи­тектора и предоставил вдове право сбора средств для будущей церкви. Место для храма было торжественно освящено, но дальше дело не по­шло. Причиной стало строительство кафедрального собора в Петро­заводске, «где хотели устроить придел во имя Божией Матери Троеру- чицы»^[47]. В Повенце имелась своя главная городская икона. Об этом свидетельствуют данные описания, составленного повенецким благо­чинным в 1893 г. «Жители города Повенца, — писал священник, — об­наруживают свое благочестие частым хождением в церковь, особенно в дни воскресные и праздничные, а также и в высокоторжественные, служением молебнов <...> и частым поднятием в домы свои из собора местной чтимой иконы Смоленской Божией Матери»^[48].

В сельских приходах имелись собственные святыни: в глазах оло­нецких крестьян ряд икон пользовался особым почитанием. Так, в Ви- данском приходе, в одной из местных часовен, имелась икона во имя св. Николая. От множества других часовен во имя этого же святого она отличалась расположенным неподалеку от нее камнем «с углублением на нем, весьма похожим на отпечаток человеческой ступни». (Появле­ние этого отпечатка приписывали святому Николаю, который, как по­лагали крестьяне, ходил по их полям.) Местные жители, обитатели со­седних приходов и даже петрозаводчане приезжали, приплывали и приходили пешком для того, чтобы помолиться перед местной иконой св. угодника Божия^[49]. В начале ХХ в. в Шимозерском приходе в одном из крестьянских домов «икона сама собою просветлела, очистилась от насевшей от времени пыли и грязи». Вскоре выяснилось, что икона чу­дотворная: «некоторые из моливших пред сею иконою получили облег­чение от болезней». Ее слава быстро облетела далекие и близкие селе­ния: «услыхав об этом, не только местные и окрестные поселяне, но и из дальних мест стали приходить богомольцы на поклонение иконе це­лыми толпами». По распоряжению епископа икону перевезли в кафед­ральный собор Петрозаводска^[50]. Иной стала судьба явленной иконы — «чудотворного лика св. великомученицы Параскевы», обнаруженной «благочестивой отроковицей» неподалеку от Вытегры. Здесь «благодать чудотворений, подобно дивному источнику проистекающая от святой иконы, способствует молитвенному настроению». И поэтому «простой народ, оторвавшись от своих обычных занятий <...> коленопреклонен - но, со слезами открывает здесь пред св. образом скорбь свою сердеч­ную и пламенно молит Страстотерпицу предстательствовать пред Гос­подом об избавлении от бед, болезней и напрасной смерти»^[51].

Почитаемые иконы не всегда соответствовали церковным канонам. Известно, что на Европейском Севере России длительное время, на про­тяжении веков, существовал собственный иконописный стиль, находя­щийся под сильным влиянием Великого Новгорода. Вполне допустимо предположить, что первые иконы проникли на Север вместе со священ­никами — выходцами из Новгорода: «воспринимая веру, север восприни­мал от Новгорода великолепные памятники этой веры — иконы»^[52]. Остат­ки новгородского влияния, по утверждению С. Дурылина, сохранялись в XIX—начале ХХ в. двояко: в виде самих икон и в форме особого северного письма, «своего рода "малого" стиля, порожденного "большим" — новго- родским»^[53]. Постепенно ситуация менялась не в лучшую сторону. Начало XIX столетия «было отмечено сокращением строительства храмов и уменьшением иконописных заказов на большинстве территорий Русского Севера — в Архангельской, Вологодской, Вятской губерниях»^[54]. При этом Олонецкая епархия даже на этом фоне выглядела наихудшим образом: здесь не было собственногокрупного центра иконописи, как, например, в Великом Устюге^[55]. Насущная и имеющая явную тенденцию к росту по­требность крестьян в иконах удовлетворялась за счет привоза из других местностей и благодаря работе небольших деревенских мастерских, в ко­торых мастер работал со своей семьей, подмастерьями или учениками^[56]. Примеры легко найти в материалах делопроизводства консистории. Так, в 1856 г. полиция обратила внимание на местного мастера-иконописца Ивана Иванова, подозревая его в связях с «раскольниками». При более внимательном изучении биографии мастера выяснилось, что он «про­мышляет малярною работою, а иногда исправляет и иконы». «В прежнее время» он «писал иконы местным крестьянам, тому, кто прикажет, а так­же писал по заказу и для православных церквей». При этом о собственных конфессиональных пристрастиях ему пришлось забыть. По свидетельству местных жителей, Иванов «хотя и раскольник, но иконописанием зани-

304

мался не по духу раскола»^[57].

С течением времени ситуация менялась, причем не всегда в лучшую сторону. В распространении икон стремительно усиливались коммер­ческие тенденции. Святые образа стали объектом торговли, наряду с потребительскими товарами, что ощутимо отразилось на качестве их исполнения. В современных трудах подчеркивается мысль о том, что «икона пишется не с эстетическими целями, она предназначена преж­де всего для молитвы»^[58]. У местной епархиальной власти имелся собст­венный взгляд на эту проблему. В документах духовной консистории содержатся свидетельства о том, что подавляющее большинство мест­ных икон представляли собой жалкое зрелище, включали неканониче­ские и мирские изображения. Их происхождение оставалось сомни­тельным: профессиональные иконописцы в епархии отсутствовали. По данным середины XIX в., по всей России разъезжали торговцы икона­ми, бесконтрольно продающие образа всем желающим. И повсюду в их деятельности отмечались серьезные злоупотребления. Олонецкая епар­хия не стала исключением. Так, по данным 1859 г., в Каргопольском уезде торговцы святынями по высокой цене продавали старообрядцам «зачерневшие иконы», выдавая их за древние^[59].

Изготовление новых образов осуществлялось на непрофессио­нальном уровне и приобретало характер сезонного промысла. Вскоре на эту проблему обратило внимание губернское и епархиальное на­чальство. В 1865 г. к архиепископу Аркадию явился протоиерей Фе­дор Рождественский, который обнаружил на петрозаводской ярмарке «не только грубые, но и суемудренные иконы». Сомнительные об­раза, утверждал протоиерей, привозятся из Владимирской губернии и «свободно выставляются на рынке и продаются без всякого освиде­тельствования местной духовной цензуры». Здесь же находятся и «раскольнические иконы, картины и книги», которые «тайно прода­ются за большие деньги»^[60]. По распоряжению архипастыря предста­вители местного духовенства осмотрели лавки торговцев иконами и установили, что все образа написаны в разных деревнях Владимир­ской губернии, «отличаются отсутствием всякого искусства и эсте­тичности, а равно грубыми приемами». Но это, утверждали авторы документа, «составляет общую черту всех живописных работ и кар­тин, продающихся везде по самым дешевым ценам». Ничего предосу­дительного в исследованных иконах местные церковники не обнару­жили и закрыли дело^[61].

Новое рассмотрение этого вопроса относится к 1868 г. Олонец­кий губернатор поручил петрозаводскому духовенству во главе с протоиереем Николаем Лебедевым освидетельствовать имеющиеся в продаже иконы. Итог оказался тревожным. Комиссия донесла, что «иконы продаются на ярмарочной площади в балаганах <...> общая черта всех продаваемых икон есть совершенное отсутствие иконо­писного искусства. Лики, например, Господа, Божией Матери и святых изображены весьма грубо и несоответственно святости изо­бражаемого, краски самые простые и во всем заметна одна безвкус­ная простота». В свое оправдание торговцы объясняли, что иконы предназначены для простого народа. Для предотвращения подобных нарушений архиепископ предложил олонецкому губернатору объе­динить усилия: «при открытии ярмарок свидетельствовать привози­мые для продажи иконы»^[62]. Здесь он мог опереться на законода­тельные нормы, согласно которым «неискусно написанные» иконы, а тем более «писанные в странном и соблазнительном виде» следо­вало отбирать «при содействии полиции»^[63].

Епархиальная печать не скупилась на горестно-иронические ха­рактеристики некоторых икон: «Спаситель <...> подносит к устам одного из учеников святую чашу, нарисованную художником так неискусно, что она представляет скорее большую бутыль»^[64]. В Мо- шинском приходе Каргопольского уезда в числе примечательных икон обнаружилась икона св. Христофора, на которой мученик изображен «в стоячем положении с осьмиконечным крестом в руке и головой собаки, очень неискусно нарисованной, — а волосы на голове длинные человеческие»^[65]. Эти данные вполне соответству­ют впечатлению от посещения некоторых местных храмов. Посе­тив в начале ХХ в. Чуриловский приход Вытегорского уезда, совре­менник описываемых событий составил тягостное впечатление: «Закоптелые стены, закоптелые и почерневшие до неузнаваемости лики святых на иконах и самый иконостас облезший с облупив­шейся и потемневшей позолотой <...> все это было так неопрятно, так некрасиво, что зайдя в храм чувствовалось, что нет живой и любящей души, могущей позаботиться о большем благолепии сего святого места»^[66]. Правда, к 1911 г. ситуация резко изменилась: но­вый священник, о. П.М. Герасимов, изыскал средства на ремонт храма и новый иконостас^[67].

Картина, которая отмечалась в приходах буквально накануне и в первые годы ХХ в., была явно удручающей. Множество икон не соответствовали церковным правилам, и епархиальная власть оказалась бессильна. Собравшиеся на епархиальный съезд духо­венства сельские священники с любопытством разглядывали худо­жественно, со знанием дела написанные иконы. Ведь «многие сельские батюшки, особенно молодые, мало видали или, вернее, совсем не видали художественно выполненных св. икон»^[68]. В Ги- мольском приходе, судя по его описанию, составленному в 1900 г., в иконостасе по бокам «расположены старые иконы, оставшиеся от прежней церкви. В прежний храм они попали «из Петрозавод­ского кафедрального собора, куда оне были вывезены из Данилов­ского раскольнического скита»^[69].

Более пристальное и квалифицированное изучение иконостасов местных храмов позволило выявить еще больший перечень недостат­ков. В 1906 г. была опубликована статья известного олонецкого ис­следователя церковного прошлого Н. Шайжина, который вполне объективно и со знанием дела отнесся к проблеме обеспечения мест­ных церквей необходимыми и соответствующими церковным кано­нам иконами. Он указывал, что в настоящее время «наши художники иконописцы в большей или меньшей степени являются подражателя­ми, а нередко и просто копиистами произведений западных художни­ков и вместе с ними отдают и особенно прежде отдавали неуместному в нашем церковном искусстве крайнему реализму». Часто «умильны­ми» изображались те лица, которые таким душевным свойством явно не обладали. Так, «умильными» иконописцы изображали палачей, избивающих вифлеемских младенцев, или воина, пронзающего копь­ем тело Спасителя. Подчеркивая распространенные недостатки икон, Н. Шайжин обращал внимание на изображение ангелов в виде аму­ров, неуместную тучность фигур святых. Неблагоприятную картину завершало сочетание разных стилей и эпох в иконописном оформле­нии приходских храмов^[70].

Выход из создавшегося положения епархиальное начальство виде­ло в усилении контроля над имеющимися в местных приходских хра­мах иконостасами и набирающей обороты торговлей образами. Этот контроль стал частью государственных мероприятий, нацеленных на усиление «государственного попечительства и контроля за иконой и иконным делом»^[71]. Так, в мае 1744 г. появился указ, предписывающий со­держать святые иконы «во всякой чистоте», «почасту» обмывать их, рес­таврировать закоптелые образа^[72]. В XIX в. надзор стал более пристальным и предполагал постепенное формирование кадров профессиональных иконописцев, более или менее придерживающихся церковных канонов. Некоторые надежды возлагались на монастыри, уровень богословской подготовки насельников которых был, несомненно, выше, чем у ремес­ленников-крестьян. В некоторых монастырях иконопись стала своеобраз­ным промыслом. Так, посетив в 1883 г. Важеозерский монастырь, извест­ный геодезист В.В. Витковский следующим образом описывал занятия монахов: «В досужее время монахи шьют себе одежду, малюют образки на продажу, плетут рыболовные сети»^[73]. В одном из крупнейших в епархии Александро-Свирском монастыре, судя по ежегодному отчету епископа, имелась собственная иконописная мастерская^[74].

Необходимость решения назревшей проблемы стала очевидной, и ду­ховное начальство решило переломить ситуацию. В 1900 г. съезд благо­чинных Олонецкой епархии обсуждал вопрос о «наблюдении за продажей икон крайне небрежного и неправильного письма». Съезд констатировал, что по епархии «разъезжают продавцы разных икон». При этом лики свя­тых, «изображенные на сих иконах, совсем не напоминают сих святых». Более того, «кто написан на иконе, можно узнать только по надписи. Пе­ременить надпись — и на той же иконе будет другой святой». Съезд реко­мендовал духовенству «завести при церквах продажу икон», убеждать при­хожан не покупать безобразные иконы. В том случае «если приносят их для освящения», отказывать в этом прихожанам^[75]. Другой способ решить наболевший вопрос виделся в подготовке иконописцев в местной семина­рии из числа представителей приходского духовенства^[76]. К 1900 г. эта за­дача активно выполнялась: занятия иконописью были «поставлены на твердую почву», приобретены краски и мольберты, а число обучающихся живописи составило 30 человек^[77]. При освидетельствовании церквей осо­бое внимание обращали на иконостас. Так, в 1903 г. составлен акт о со­стоянии Спасогубской церкви, в котором особо указывалось, что в ней «все иконы греческого письма»^[78]. К 1907 г. епархиальное церковное брат­ство наладило распространение в сельских приходах «недорогих, но пра­вильного письма икон»^[79]. Епархиальный съезд духовенства настоятельно просил местное начальство «воспретить, особенно в корельских приходах, развозку и продажу образов крайне неискусного (владимирского) письма и принять меры к распространению в сих приходах икон из склада Братст­ва преподобного Александра Свирского»^[80].

Подводя итоги, можно отметить, что иконопись стала одной из сфер, где государственный контроль медленно, постепенно усиливал­ся, приводя к каноническому единообразию в изображении святых, Христа и Богоматери. Но возможности местной духовной власти в этой сфере оставались незначительными. Во-первых, изгоняемым из торговли иконам следовало противопоставить одобряемые образцы, которые пришлось бы изготовлять в массовом порядке. Такой воз­можностью духовная консистория не обладала. Во-вторых, нередко торговля осуществлялась нелегально. Более-менее поддающейся над­зору стала торговля иконами в центре губернского города, буквально на пороге соборного храма Олонецкой епархии. Многочисленные приходы оставались за пределами контроля; здесь процветала неле­гальная торговля, следствием которой стало распространение упро­щенных, дешевых и доступных небогатым верующим изображений.