К неотъемлемым чертам терроризма в российском обществе начала 20 века О.В. Будницкий относит «угрозу жизни и безопасности людей и политическую мотивировку применения насильственных действий». Так как общественное мнение привыкло к политическому насилию и не считало подобные действия чем-то из ряда вон выходящим, то и террористы в свою очередь с полной уверенностью в правильности своих действий продолжили убийства. Будницкий ставит насилие 1905-1907 гг. вне рамок терроризма как такового, указывая на то, что в террористических организациях преобладала интеллигенция, а процент рабочих и крестьян был чрезвычайно низок. Но революция 1905 года принесла саму идею террора (не имеет значение индивидуального или тотального) в массы. В конце концов правительство оказывалось сильнее террористов и значительная часть терактов не имела заметных последствий, но все-таки приводила к формированию представления (не только в рядах революционеров, но и среди простых уголовников) о слабости карательных органов и возможности совершать преступления почти безнаказанно. В результате резко изменился не столько социальный состав террористов, сколько его идейная составляющая, уменьшалось число идеалистов, увеличивался процент «уголовщины».
«Массовый террор появился в годы революции 1905-1907 гг., когда терроризма пошел в массы, он был, по сути, санкционирован партийным руководством, объявившим ответственными за политику правительства не только «верхи», но и «мелких сошек». Идея революции попала на благодатную почву. На смену «разборчивым убийцам» пришли люди, стрелявшие без раздумий. «Живучесть» терроризма в России объяснялась тем, что он оказался наиболее эффективным средством борьбы при ограниченности сил революционеров».
Но главной причиной успеха террористов Будницкий считает, неспособность власти вести диалог с обществом (с либеральным движением), тем самым, обеспечив себе поддержку хотя бы на этом фланге российской политической элиты. «Это привело к тому, что либерально настроенная часть общества по существу рассматривала террористов как выразителей его интересов… М.Н. Катков: «Уступи, а не то они будут стрелять» … Для многих образованных людей врагом номер один было самодержавие. Многие сторонники преобразований террористов рассматривали как естественных союзников …А. В. Тырнова: «Освобожденцы» террором не занимались, но и морального осуждения этому способу борьбы не выносили» … публично осудить терроризм, для либералов казалось невозможным не только по политическим, но и нравственным мотивам».
Будницкий в принципе говорит о том, что российское общество начала 20 века «согласилось» с террором, совершенно спокойно, даже с юмором … мелочи жизни. «Отношение русского общества к революционному терроризму с одной стороны и правительственными репрессиями с другой, выглядело алогичным. Жертвами терактов стало гораздо больше людей, нежели было казнено по приговорам военно-полевых и иных судов; если вполне справедливыми были указания на судебные ошибки, неизбежные при такой скорости отправления правосудия, то ведь террористы «казнили» своих жертв без всякого суда; число случайных погибших при терактах намного превосходило число осужденных. В. Л. Бурцев: «террористическая борьба идейно воспитывала русское общество». Террор был эффективен и эффектен, привлекал молодежь. Общество привыкло к насилию. Убийства становились «нормальным средством» политической борьбы».
Так долго продолжаться не могло, ситуация приближалась к развязке. Если общество хочет насилия, оно его с избытком получит. Будницкий, отчасти «пересекаясь» с Ф. И. Родичевым («в русском революционном движении правительство сыграло выдающуюся роль организатора … руками злобной власти вскормлен террор …») выделил такой логический ряд: «Если добавить к террору красному еще и «столыпинское кровопускание», или по терминологии премьера, «врачебные меры», которые, с одной стороны были вполне законной самозащитой государства, а с другой вследствие введение военно-полевой скорострельной юстиции подрывали само понятие законности и государственности, что, похоже, что сумма насилия в обществе достигла критического предела. Психология гражданской войны, когда думающего по-другому стремятся не убедить, а уничтожить, сложилась задолго до ее начала». П.А. Столыпин после взрыва на своей даче сказал: «А там, где аргумент – бомба, там, конечно, естественный ответ – беспощадность кары!».
Исходя из анализа общественно-политической обстановки, Л. Г. Прайсман говорит о том, что на настоящий взрыв политической активности террористов повлияло два основных фактора: 1) слабость российского репрессивного аппарата; 2) непонимание обществом того, что на их глазах происходит деградация власти и политических институтов и к чему этот процесс может привести, общественное мнение не видело в терроре угрозы, но лишь смелость, предприимчивость, наглость. По мнению Л. Г. Прайсмана в 1901-1906 гг. террор «распространяется уже не только среди представителей» администрации всех рангов, но и просто людей, которые по тем или иным причинам не нравились революционерам и были занесены ими в списки врагов революции».. Прайсман изучив общественную реакцию на убийство Плеве, приходит к заключению, что «к политическому террору в России в это время настолько привыкли, что он как-то вошел в обычай, в привычку. Даже такие политические силы, как, например, либералы, которые более других должны были осуждать политические убийства, этого не делали. Террор превратился в обычный метод политической борьбы.
Во второй Государственной Думе на требование В.В. Шульгина вынести хотя бы моральное осуждение террористам (1907 г.) в лице ПСР последовал жесткий отказ. Шульгин спросил, обращаясь к эсерам (понимая за ними БО): «Ответьте мне, положа руку на сердце, вы — рыцари гуманности, милосердия и человеколюбия, нет ли у вас бомбы в кармане?», то в ответ, кроме бешеного рева, вопрошавший получил исключение из зала заседания по 38-й статье за оскорбление Государственной Думы». Социалисты и террористы в то время – равнозначные понятия, никто не отрицал непосредственную причастность руководства ПСР к подготовке и исполнению терактов. А С. В. Зубатов признавался, что именно террор был душой ПСР, - этой по его словам «доморощенной партии неисправимых утопистов, органических беспорядочников и сентиментального зверья».
Г.А. Городницкий справедливо утверждает, что «БО являлась авангардом многочисленных террористических групп, активно действовавших в России в 1901-1911 гг., и проводимые ею акты политического насилия сотрясали Российскую империю, часто заставляя верховную власть лавировать, идти на уступки общественному мнению и вводить ряд гражданских свобод. Монархии, потерявшей многих своих лучших представителей из бюрократической верхушки, удалось отбить беспрецедентную и систематическую атаку, проводимую террористами, считавшими, что кровью они смогут остановить еще большее кровопролитие».
Анализирую деятельность Боевой организации Городницкий исключительное внимание уделил изучению статистических данных о ее кадровом составе. Численность, половой состав, сословное происхождение, образовательный уровень, возраст, национальный состав (очень уж много в той среде было представителей крупной еврейской буржуазии), уровень смертности, сколько убыло, сколько прибыло, сколько терактов было совершено, сколько еще планировалось совершить, психическое здоровье исполнителей (им было присуще редкостное хладнокровие) … На основе этих сведений можно нарисовать портрет среднего террориста. Это будет молодой человек в возрасте от 20 до 30 лет с хорошим (гимназическим или университетским) образованием, не последних кровей по происхождению, русский (но есть постоянное подозрение, что еврей), не страдающий психическим заболеваниями, материально обеспечен, морально устойчив.
Причем в качестве критерия эффективности действий террористов Городницкий (в отличие от всех остальных исследователей) выделяет не столько количество убитых сановников, сколько наличие перманентного фактора угрозы давившего на чиновников Российской империи. Отнюдь не массовость террора стала главным отличительным признаком политического террора в России начала 20 века, но, скорее всего, двойственность этого явления. Террор действительно устрашал, достаточно вспомнить описанную Д. Н. Любимовым агонию Сипягина (в министра в упор засадили распиленные крест на крест пули, дабы усилить поражающий эффект – разрывные пули, «цветочек»), продолжавшуюся не менее пяти минут, в присутствии почти всего Комитета министров. Не брезговали террористы и отравленными пулями.
«С одной стороны, индивидуальный политический террор как средство борьбы против всесилия властей, угнетающих свободу, жизнь и достоинство своих граждан, террор против воплощающей такую власть тиранической личности, против лжеконституционных представительств, являющихся, по сути, вызовом радикально настроенному обществу, - словом, террор как абстрактный принцип, исповедуемый БО ПСР можно рассматривать как героическое подвижничество, творящее справедливый суд над каким-либо из бесчисленных насилий «царствующего зла». С другой стороны, террористические принципы, осуществляемые БО ПСР, объективно нивелировали запрет на пролитие крови. Размывали всякие нравственные устои. Как у самих участников боевого движения, так и в социуме, способствовали появлению в террористических организациях людей, теоретически невежественных и не понимавших реальных социально-политических проблем … Более того, террор стал и причиной огромного душевного надлома у многих боевиков и привел, наряду с другими причинами к революционному бандитизму, к самоистреблению людей, задействованных в терроре, к их моральному безрассудству и озлобленности. БО ПСР, как и другие организации террористической ориентации, потенциально способствовала появлению из стихии безбрежного революционизма личностей с опустошенными душами и выжженным мозгом». На последнее обстоятельство Анна Гейфман будет указывать на протяжении всей своей работы, практически в каждой главе.
С идейными участниками движения все понятно, Е. С. Сазонов, И. П. Каляев, Борис Вноровский и другие неистовые борцы за правое дело никак сомнений не вызывают; явно не для того, что бросить бомбу в БО пришли М. И. Соколов («Мы хотим дать колесу истории максимальный размах …»), Т.А. Леонтьева, Б.В. Савинков, Е. Ф. Азеф – они делали себе имя, зарабатывали деньги, привлекали молодежь, выполняли организаторские функции. Однако, чего не хватало А. Покотилову (он погиб 30 марта 1904 года в гостинице «Северной» при снаряжении бомбы), который происходил из богатой дворянской семьи, его брат Д. Покотилов был в то время одним из руководителей Русско-китайского банка, в 1905-1908 гг. посланником в Китае, сестра была замужем за товарищем министра финансов (1891-1905 гг.) П. Романовым? Почему такую редкостную агрессивность проявил шестнадцатилетний Николай Макаров, которого назначили убить адмирала Чухнина, а вместо этого молодой человек метнул бомбу в коменданта крепости генерала Неплюева. За что был приговорен к 12 годам лишения свободы и был таки повешен за убийство начальника тюрьмы, где сидел. Непонятным остается механизм этого иррационального стремления дворянской молодежи убивать, « … молодые эти люди – выходцы из дворянских семей – видели в убийстве представителя власти высший смысл жизни и деятельности». Оставим психологам этот феномен.
«Несмотря на многочисленные аресты, Б. О. пополнялась людьми, бежавшими от обыденности в террор. Среди них и патологические убийцы, и ненавистники самодержавия, и мученики, извращенно понимавшие христианское учение, вроде румяной высокой Марии Беневской, голубые глаза которой то смеялись, то наполнялись слезами».
Заслуживает внимания точка зрения Д.А. Жукова считающего, что террористы на самом деле принадлежали к масонским ложам, а по сему были не доступны полиции. «В последнее время в печать проникает все больше сведений о масонах, к которым принадлежали революционеры, и будущие члены Временного правительства во главе с Керенским, и высшие чины российской полиции. Россия шла по пути прогресса, а в Англии, в форпосте ее, скажем, в Скотланд-Ярде, традиционно состоят в ложах. В них велся свой счет, в них хранились тайны, выдача которых карается смертью. Под масонской пятиконечной звездой кроились судьбы мира. И люди, находившиеся по разные стороны баррикад, оказывались вынутыми из одного мешка. Во всяком случае, Савинков определенно был масоном. В его бумагах немало свидетельств о принадлежности к русской масонской ложе «Астрея», гроссмейстером которой был некий Вольгоф. Есть там и инструкция знаменитой ложи «Великий Восток Франции». И градус Савинков имел немалый, судя по тому, что в письме от 24 октября 1922 года его просят «составить рапорт о брате Н. В. Чайковском, 14 градуса, по поводу первого благоприятного голосования…».
Правда, здесь изрядно страдает источниковедческая база, но Жукова это не смущает – по-другому и быть не могло, так как масоны отличаются исключительной солидарностью и никаких документов о своей деятельности, естественно, не оставляют. Масонофобия, вообще, была очень распространена в перестроечные годы конца 1980-х начала 1990-х. А истоки массовости русского террора в начале 20 века Д.А. Жуков находит в самих террористах, в их душевом состоянии, которое, по мнению этого исследователя, нашло наиболее полное отражение в литературном творчестве, в частности - роман Бориса Савинкова «То, чего не было». Главный герой этого произведения Рувим Эпштейн (необычайно похожий на Г. А. Гершуни) осуждает практику индивидуального террора, предлагает массовый: «Вы читали мою статью «О худших и лучших»? Нет?.. Я писал, что нужно сделать генеральную чистку… Понимаете, нужен террор массовый, универсальный, всеобъемлющий, беспощадный… Есть две расы людей. Раса эксплуататоров и раса эксплуатируемых. Эксплуататоры наследственно злы, хищны, жадны. Сожительство с ними немыслимо. Их надобно истребить… Всех до единого, до последнего… Если их сто тысяч, надо истребить сто тысяч… Если их миллион, надо истребить миллион. Если их сто миллионов, надо истребить сто миллионов… Стесняться нечего… И я… я, Рувим Эпштейн, знаю, как это сделать…».
Д.А. Жуков так же говорит о вырождении идеи революционного террора в нечто, кровожадное, преступное, не отвечающее запросам времени.«Чем дальше от революции 1905 года, тем омерзительнее становился террор. Часто выслеживают не тех, убивают по ошибке. Аристократка Татьяна Леонтьева, которая когда-то собиралась на балу убить царя, теперь примкнула к максималистам и, приняв на курорте какого-то мирного старичка за Дурново, тут же пристрелила его. Это уже превращалось в дурную привычку, вырождалось в наркотическое средство для взбадривания организма, чем пользовались враги России, неустанно поставлявшие деньги и динамит, направляя ядовитое жало на лучшие умы России».
Возвращаясь к вопросу об основных отличительных чертах российского терроризма первого десятилетия 20 века, выделенных российскими историографами 1990-х гг., для полноты картины можно оценить точку зрения Анны Гейфман. По ее мнению, российское революционное движение начала 20 века совершенно закономерно начало деградировать, превращаясь из благородного порыва, направленного против несправедливости системы в консорциум преступных организации под благовидными вывесками, то, что принято называть «изнанкой революции». Появился «революционер нового типа» (название придумал Петр Струве), и из этого морфологического типа, не иначе как путем многолетней селекции, появился «террорист нового типа».
«Постепенное слияние революционера и бандита потеряло свой исключительный, индивидуальный характер, оформляясь в тенденцию моральной деградации революционного движения в целом, достигшую своего апогея в начале 20 века, когда практические действия постоянно растущего числа радикалов позволили квалифицировать из как «террористов нового типа», нередко не отличимых от обыкновенных убийц. Отделить идейного борца за свободу от закоренелого уголовника – задача порой неразрешимая … Анекдот: «Когда убийца становится революционером? Когда с браунингом он грабит банк. А когда революционер становится убийцей? В том же случае».
Проблема здесь заключается в том, что любое политическое течение нуждается в поддержке со стороны масс и стремится пополнить свои ряды как можно большим числом сторонников, идя ради этого на упрощение идеологических установок (классический пример – «Грабь награбленное!») или простой подкуп. Фактически преступный характер деятельности террористических организаций привлекал туда контингент соответствующего качества. Этим и объясняется постепенное «измельчание» русских террористов. «В результате движение становится постепенно массовым, исчезает его изначальная элитарность и открывается доступ в него людям, имеющим более чем отдаленное отношение к идеалам течения на раннем его этапе. Эти новые люди движимы своими личными целями, принципами (если таковые вообще имеются) и представлениями о допустимых методах… Многие из таких борцов за справедливость, равенство и братство совершенно чужды изначальному духу движения; они просто по-разному используют его для оправдания себя и своих поступков и для самоутверждения … Это – накипь движения, и она постепенно вытесняет то, что было его сутью. В конце концов, жалкие единицы, которые когда-то являлись зачинателями течения, вынуждены либо подделываться под то, во что оно превратилось, либо уйти». Эсеры-максималисты также принадлежали к «революционерам нового типа».
Вот эти самые новые радикальные элементы, независимо от их партийной принадлежности (эсеры, меньшевики, большевики, бундовцы), и сыграли главную роль нарастании политической напряженности русского общества, а так же в простом росте уровня преступности. По мнению Анны Гейфман, все те, кто выступал против правительства (под любыми лозунгами – реформы или революции) действовали фактически заодно с террористами и ускорили падение самодержавия. Мало того, идея такого вот «неблагородного террора» стремительно распространится по всей планете в течение 20 века, а толчком к этому послужит именно русский террор начала века. «Никакие теоретические разногласия не могли воспрепятствовать террористам нового типа действовать в боевых операциях единым фронтом с членами левых организаций. Подобные межпартийные связи и сотрудничество наблюдаются на протяжении 20 века среди террористов различных идеологических направлений во всем мире, объединенных лишь готовностью к насилию для достижения своих целей».
Феномен терроризма в России объясняется А. Гейфман очень просто, то был комплекс объективных причин. Социальная отсталость страны до начала 20 века плотно сочеталась с отсутствием народного представительства в системе управлении и сильного либерального движения. «Трагедия русской политической жизни в том и заключалась, что в России не было сильного либерального движения. Имперское правительство, неспособное привлечь на свою сторону умеренных либералов или предоставить мирный выход политическим страстям для тех, кто вставал на путь терроризма, оказывалось вынужденным использовать грубую силу для разрешения ситуации».
Царское правительство было обеспокоено мощным развитием революционного движения, в частности увеличением числа терактов, направленных против самых высоких чинов империи, разумеется, принимались определенные меры, но как показал практика не эффективные.
В августе 1902 года В. Плеве утвердил постановление о создании восьми розыскных пунктов (Вильно, Екатеринослав, Казань, Киев, Одесса, Саратов, Тифлис, Харьков), которые затем были преобразованы в охранные отделения. Зубатов был отправлен в отставку в августе 1903 года, к 1908 г. в России существовало 31 губернское охранное отделение и 8 районных, но при этом вся структура действовала чрезвычайно несогласованно и малоэффективно. Начальник петербургского охранного отделения А. Герасимов (1905-1909 гг.) уверял, что аппараты его ведомства сильно раздуты, многочисленны, хотя численность задействованных на всех направлениях лиц не превышало 500 человек.
Гуманность царского правительства по отношению к политическим убийцам просто изумляет. Егор Сазонов за убийство Плеве был всего лишь отправлен бессрочно на каторжные работы, Гершуни тоже отделался только каторгой. Режим содержания политзаключенных отличался необычайной мягкостью, нередко их содержали за государственный счет. Великолепно отлаженная система финансирования терактов была известна полиции и соответствующим органам: «Всем известны пожертвования щедрых московских промышленников Морозова и Мамонтова …Живший в Финляндии журналист и революционер Конни Циллиакус сообщил ЦК эсеров, что через него поступило «пожертвование от американских миллионеров» в размере миллиона франков … Был еще слух о финансировании русской революции японцами. «Денег было довольно, а в кандидатах в Б. О, тоже не было недостатка», - писал потом Савинков. (Былое. 1917. Сентябрь. С. 69). Грузы динамита, поступавшие из химической лаборатории, расположенной возле Ниццы принадлежавшей некоему Виллиту, а также брату Азефа, супругам Зильберберг и Рашель Лурье, обилие денег на проведение политических убийств – все это воспринималось Савиновым как должное». Но ничего не было сделано, чтобы хоть как-то прекратить это безобразие. Однако, рассматривая вопрос о финансировании террористов, не стоит забывать об ограниченной документальной базе, подтверждающей наличие подобного «меценатства». Известно одно – проблем с материальным обеспечением у террористов не наблюдалось.
В целом имперский политический сыск с поставленными задачами справлялся – ссылал неблагонадежных, устраивал провокации, вешал убийц, но решение этих задач отнюдь не гарантировало подавление террористического движения. Проще: самодержавие лечило не болезнь, а ее симптомы, и то не очень старательно, потому что политические убийства продолжались. Ничего принципиально нового в методах противостояние терроризму в начале 20 век по сравнению с последней четвертью 19 века предложено не было. И угроза продолжала существовать: после отставки П. Дурново с поста министра внутренних дел генеральша А. Богданович записала в своем дневнике за 11-е марта 1906 г.: «Под счастливой звездой родился Дурново. После всех произведенных им репрессий и арестов, ушел он целым и невредимым из Министерства внутренних дел».
Таким образом, если говорить об основных отличительных чертах русского левого террора в начале 20 века к ним, несомненно, стоит причислить – массовость этого явления (в том плане, что сама идея насилия приникла в общество), изменение кадрового состава террористических организация (увеличивается число обычных преступников), рост числа успешных терактов; эволюция террористической идеологии дошла до того предела, где просто разрушалось табу не только на политические индивидуальные убийства, но и на убийства вообще. Способствовало развитию террористических настроений в молодежи и интеллигентской среде нежелание правительства идти на диалог с обществом, отсутствие либеральной политической традиции в России начала 20 века, а также жуткая нехватка у царского правительства политической воли (средства то имелись), для того, чтобы жестоко карать политических преступников. Свою не последнюю роль сыграло падение авторитета самодержавия в глазах общественного мнения, последнее в целом было на стороне террористов.