Михаил Александрович ШОЛОХОВ
1905-1984
В сборниках Михаила Шолохова «Донские рассказы» и «Лазоревая степь» (1926) средства массовой информации представлены эпизодически и значимой роли в развитии действия, чаще всего, не играют. Газета может присутствовать в качестве бытовой подробности, как, к примеру, в рассказе «Калоши» (1926), где герой Семка доставал «кисет и, слюнявя клочок «Крестьянской газеты», сворачивал подобие козьей ножки».1
Когда Семка продал быка и решил на вырученные деньги немного приодеться, то «лохмотья Семкины приказчик брезгливо заворачивает в газету и сует ему под мышку». [186]
В рассказах «Кривая стежка», «Червоточина» (1925) газета также присутствует в качестве материала для «козьей ножки». Однако в последнем рассказе газета упоминается и в качестве средства характеристики как одного человека, так и целого класса, к которому он принадлежит: «Яков Алексеевич — старинной ковки человек: ширококостый, сутуловатый; борода как новый просяной веник, — до обидного похож на того кулака, которого досужие художники рисуют на последних страницах газет. Одним не схож одежей. Кулаку, по занимаемой должности, непременно полагается жилетка и сапоги с рылом, а Яков Алексеевич летом ходит в холщовой рубахе, распоясавшись и босой...» [192]
Яков Алексеевич как кулак, узнаваем, и в этом заслуга тех «досужих художников», что рисуют в газетах карикатуры на кулаков. Но в то же время герой отличается от этих изображений и отличается, прежде всего, потому, что намеренно лишился значительной части своего крестьянского хозяйства и стал одеваться попроще, вовремя сообразив, что кулаком в нынешнее время быть небезопасно.
Герой рассказа «Батраки» (1928) Федор, уйдя от своего хозяина, который отказался платить ему за два месяца работы, приходит к комсомольцам хутора Дубовского и после той жизни, которую понима-
-----
1 Шолохов М.А. Калоши // Шолохов М.А. Рассказы. — 2-е изд., стереотип., М.: Дрофа, 2003. С. 178. Далее рассказы М.А. Шолохова цитируется по этому изданию с указанием страницы в тексте.
263
ет как «безрадостную и постылую», начинает приобщаться к новой: «<...> Цепко прислушивался Федор к новым, неведомым ему раньше, мыслям и словам, все вбирал жадно-пытливым умом, что слышал на длинных субботних политчитках и беседах с агрономом о таком волнующе близком деле, как сельское хозяйство. Но все же ему трудно было угоняться за остальными ребятами; те вызубрили политграмоту назубок, читали газеты, целый год слушали беседы местного агронома и на каждый вопрос могли ответить толково и ясно (секретарь Рыбников, вдавив в веснушчатые щеки кулаки, читал даже Маркса), а Федор — парень не шибко грамотный». [234]
Концепт газета, которая дошла даже до дальнего донского хутора, в содержании рассказа наполняется, таким образом, значением показатель новой жизни. Чтение газет выступает в качестве свидетельства образованности и развитости, поэтому сверстники Федора, которые, в отличие от него, «читали газеты», выглядят грамотными, разбирающимися в проблемах и задачах новой жизни.
В рассказе «Смертный враг» (1926) Ефим Озеров, избранный в члены сельского Совета, начинает борьбу с теми, кто противится новой жизни. В этой борьбе ему нужны помощники: «Тут не пером надо подсоблять, а делом! Селькоров этих расплодилось ровно мух. И с делом, и с небылицами прут в газету, иной раз читать тошно. А спроси, много из них каждый сделал? Заместо того чтоб хныкать да к власти под подол, как дите к матери, забираться, кулаку свой кулак покажи. Что? К чертовой матери! Беднота у Советской власти не век должна сиську дудолить, пора уж самим по свету ходить... Вот именно, без помочей! Прошел я в члены Совета, а теперь поглядим, кто кого». [162]
Герой высказывает свое отрицательное отношение к новому для периодической печати явлению — селькорам. С одной стороны, понятно, что их много («расплодилось ровно мух»). А с другой, человек, занятый конкретным делом, борьбой с богатеями, которые хотели бы оставить все, как было при прежней власти, толку от этих селькоров видит мало. В его представлении, они «прут в газету» как с делом, так и «с небылицами». Идея Маяковского о том, что «газета — это не чтенье от скуки», а «наши глаза и руки» относительно селькоров категорически не разделяется человеком, который встал на путь борьбы с богатеями и старым устройством казачьего мира. Чтение газетных выступлений селькоров создало у Ефима Озерова впечатление, что они только хныкают, «да к власти под подол, как дите к матери, забираться», а надо уметь показать «кулаку свой кулак».
264
Герой относится к деятельности селькоров и к самим газетам недоверчиво. Это проявляется и в такой, на первый взгляд, малозначительной детали. После того, как в Ефима стреляли, он приходит в исполком, где уже сидит председатель, которого Ефим подозревает в том, что стрелял именно он: «На скрип двери мельком взглянул на Ефима и снова склонился над газетой.
— Рвачев! — окликнул Ефим.
— Ну? — отозвался тот, не поднимая головы.
— Рвачев! Гляди сюда!..
Председатель нехотя поднял голову, и прямо на Ефима глянули из-под крутого излома бровей широко расставленные серые глаза». [169—170]
Сам Ефим, между тем, хоть и рассуждает о том, что пишут в газетах селькоры, ни разу не предстает в рассказе с газетой.
В рассказе «Пастух» (1925) Григория Фролова не без трудностей выбирают пастухом хуторского стада. Эта работа нужна ему для того, чтобы с сестрой не умереть с голоду и чтобы в будущем обязательно пойти учиться: «Нам учиться надо, чтобы уметь управлять нашевской республикой. В городах — там власть рабочие держут, а у нас председатель станицы — кулак и по хуторам председатели — богатей...» [27] Желая помочь Григорию в осуществлении задуманного, секретарь ячейки Политов дает ему «свежую литературу»: газеты и книжки. При этом писатель отмечает, как Политов «из-под холста бережно вытянул давнишние номера «Правды» и две книжки».
В глазах сельских комсомольцев партийная печать не теряет своей ценности и по прошествии времени, «давнишние номера» газеты «Правда» сохраняются и передаются из рук в руки. В отличие от героя рассказа «Смертный враг», он так же, как и сам Григорий, относится газетам как к одному из средств изменения жизни к лучшему, при этом имеется в виду и жизнь в целом, и жизнь каждого отдельного человека. Эти газеты являются едва ли не единственным источником достоверной информации, но они выступают и в качестве средства политического воспитания.
О том, какую ценность представляет для деревенского активиста печатное слово, свидетельствует эпизод, в котором Политов вместе с книгами и газетами пытается наделить Григория продуктами: «Сунул Григорию в руки и излатанный мешок растопырил:
— Держи...
За концы держит мешок Григорий, а сам строки газетные глазами нижет.
265
Политов пригоршнями сыпал муку, встряхнул до половины набитый мешок и в горницу мотнулся.
Принес два куска сала свиного, завернул в ржавый капустный лист, в мешок положил, буркнул:
— Пойдешь домой — захвати вот это!
— Не возьму я... — вспыхнул Григорий.
— Как же не возьмешь?
— Так и не возьму...
— Что же ты, гад! — белея, крикнул Политов и глаза в Гришку вонзил. — А еще товарищ! С голоду будешь дохнуть и слова не скажешь. Бери, а то и дружба врозь...
— Не хочу я брать у тебя последнее...
— Последняя у попа попадья, — уже мягче сказал Политов, глядя, как Григорий сердито завязывает мешок». [28—29]
В данном эпизоде психологически интересно передано, как человек, живущий впроголодь и вдали от людей, в первую очередь обращает внимание на газетные строки и не сразу замечает то, что в мешок для него сыплется мука. Голод, который можно назвать информационным и интеллектуальным, оказывается сильнее голода физического. Потребность в газетном слове, которое, в представлении героев, помогает, учит жить, преодолевать трудности, такова, что Григорий у Шолохова не читает и не пробегает, а именно нижет газетные строки глазами.
Однако герой шолоховского рассказа не только стремится получать информацию, он солидарен с Маяковским в том, что «газета — это не чтенье от скуки». Он, опять же по Маяковскому, понимает газету как «наши глаза и руки». Поэтому, услышав рассказ кузнеца Тихона про «житье наше поганое» — о том, как новый председатель сельского совета делил землю, о том, как «опять на хребтину нам садятся богатеи», решил написать об этом в газету: «До полуночи сидел у огня Григорий и на шафранных разлапистых листьях кукурузы углем выводил заскорузлые строки. Писал про неправильный раздел земли, писал, что вместо ветеринара боролись стрельбою с болезнью скота. И, отдавая пачку сухих исписанных кукурузных листьев Тихону-кузнецу, говорил:
— Доведется в округ сходить, то спросишь, где газету «Красную правду» печатают. Отдашь им вот это... Я разбористо писал, только не мни, а то уголь сотрешь... » [31]
Здесь концепт газета наиболее последовательно наполняется таким содержанием, как средство борьбы за лучшую жизнь, за справедливость,
266
какой понимает ее герой. Особую выразительность и значимость происходящему придает тот факт, что свою заметку в газету герой пишет углем на кукурузных листах. Это является еще одним свидетельством того, от какой жизни, в том числе и с помощью советской печати, хотел бы уйти герой.
Информация Григория дошла по нужному адресу, и результат не заставил себя долго ждать. В один из осенних дней к нему прискакали двое конных: «Перевесившись на седле, председатель долго расстегивал шинель пальцами иззябшими; достал желтый газетный лист. Развернул на ветру.
— Ты писал это?
Заплясали у Григория его слова, с листьев кукурузных снятые, про передел земли, про падеж скота.» [32]
Этот эпизод свидетельствует о том, как в редакциях газет относились к селькорам, тем самым, которых так не любил герой одного из рассказов Шолохова. Редакция «Красной правды» не погнушалась тем, чтобы разобрать написанное углем на кукурузных листах, чтобы сделать информацию безвестного автора достоянием гласности. Однако герой даже не успел порадоваться тому, что его «слова, с листьев кукурузных снятые», стали газетной страницей, он успел только улыбнуться в разговоре с председателем, который «из кармана наган выхватил... прохрипел, задергивая мордующуюся лошадь:
— Будешь в газетах писать, гадюка?
— За что ты?..
— За то, что через тебя под суд иду. Будешь кляузничать?.. Говори, коммунячий ублюдок!
Не дождавшись ответа, выстрелил Григорию в рот, замкнутый молчанием». [32]
В представлении председателя, «в газетах писать» — это значит «кляузничать». А Григорий умирает с вопросом о том, разве можно убивать за выступление в газете. Рассказ наполняет газетную деятельность селькоров содержанием смертельной опасности, не менее смертельной, чем для героя рассказа «Смертный враг», в которого тоже стреляли, но он остался жив, хотя и с ним в конце рассказа тоже расправятся.
В романе-эпопее «Тихий Дон» (1928—1940) концепт средства массовой информации представлен преимущественно газетой. В книге первой журнал встречается только один раз. Владимир Мохов входит к отцу в кабинет, чтобы рассказать о том, что говорил на мельнице Да-
267
выдка и видит, что отец Сергей Платонович Мохов «на прохладной кожаной кушетке перелистывал июньскую книжку «Русского богатства».1
«Русское богатство» — литературный, научный и политический ежемесячный журнал, выходивший с 1876 по 1918 год. Был основан в Москве, но с середины 1876 года выходил в Петербурге. С 1880 года издавался артелью писателей-народников, среди которых были Н.Н. Златовратский, Г.И. Успенский, В.М. Гаршин. В 1893 году редакцию журнала возглавили Н.К. Михайловский и В.Г. Короленко, сделавшие его идеологическим и культурным центром либерального народничества. Ко времени, описываемому Шолоховым, «Русское богатство» являлся органом «народных социалистов», группы писателей и публицистов, которые занимали промежуточное положение между эсерами и кадетами.
Журнал в руках персонажа выполняет функцию характеристики его культурного уровня и свидетельствует об определенных политических симпатиях главы купеческого дома. Не случайно, именно в доме Сергея Платоновича по вечерам собиралась хуторская интеллигенция. Подстать Мохову, его коммерческий компаньон Емельян Константинович Атенин, «читал «Биржевые ведомости», без нужды ущемляя шишкастый нос в золотое пенсне». [I, 119] «Биржевые ведомости» — ежедневная политическая, общественная и литературная газета, издававшаяся в Петербурге с 1880 по 1917 год. Она была одним из самых информированных периодических изданий России в области международной жизни и внешней политики.
Чтение газеты «Биржевые ведомости», скорее всего, выполняет ту же функцию, что и золотое пенсне, нужды в котором у героя не было — создавать впечатление культурного и образованного человека.
Когда Григорий Мелехов приходит в дом Сергея Платоновича Мохова наниматься в работники, то отмечает такую деталь: в столовую входит молодой офицер «со сложенной вчетверо газетой». [I, 166] Для рядового казака газета, если и не была диковиной, оставалась явлением, в котором не было особой необходимости. Хотя в четвертой книге эпопеи есть свидетельство того, что на хутор газеты доходили. Прохор Зыков, который стал часто захаживать «на старое мелеховское подворье, разживался у Михаила бумагой на курение, печально говорил: «У бабы моей крышка на сундуке была обклеена старыми газетами — содрал и покурил.» [IY, 302]
-----
1 Шолохов М.А. Тихий Дон: Роман в 4-х кн. — М.: Профиздат, 1990. С. 118. Далее текст романа-эпопеи цитируется по этому изданию с указанием тома и страницы в тексте.
268
Только с началом войны в романе-эпопее газета входит в жизнь рядового казака, который вышел за пределы своих ежедневных забот, который оторван от родного куреня и хуторских проблем. Когда составы увозят казаков к русско-австрийской границе, те видят, как преодолеваемое ими пространство, особенно станции, уже наполнено словом «война» и слышат «газеты, захлебывающиеся воем...» [I, 244]
Этот вой мог быть только ура-патриотическим, прославляющим русское воинство и обещающим ему скорую победу.
Тому, что из боевого столкновения казака Крючкова «сделали подвиг», в немалой степени способствовала периодическая печать, так как «чубатая голова Крючкова не сходила со страниц газет и журналов». Геройству Крючкова, как оно было представлено средствами массовой информации, Шолохов противопоставляет свое видение произошед-шего, и это видение, естественно, представляется ему подлинным: «А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались, нравственно искалеченные.
Это назвали подвигом». [I, 278—279]
Геройское поведение Григория Мелехова тоже попало на газетные страницы. Если Пантелей Прокофьевич узнал о подвиге Григория и о том, что ему за это дали Георгиевский крест и произвели в младшие урядники, из письма Петра, то Мохов знает об этом из газет. Первый гордится тем, что его сын «первый крест изо всего хутора имеет», а второй стремится высказать ему свое уважение: «Сам Сергей Платонович, увидя его из окошка лавки, вышел, снимая картуз.
— Зайди-ка, Прокофьевич.
Он жал старику руку своей мясистой белой рукой, говорил:
— Ну, поздравляю, поздравляю... Кхм... Таким сыном гордиться надо, а вы его отпоминали. Читал про его подвиг в газетах.
— И в газетах прописано? — давился Пантелей Прокофьевич сухой спазмой.
— Есть сообщение, читал, читал». [I, 328]
Особый вес подвигу Григория в глазах Мохова, а затем и самого Пантелея Прокофьевича придает тот факт, что о нем «в газетах прописано». Хуторской народ хоть сам газет, в отличие от купца Мохова, и не читает, вполне обходится без них, но относится к газетному слову уважительно и с большим доверием. Газета выступает в его глазах в ка-
269
честве некоего достойного места, в котором почем зря или о всяких пустяках писать не будут. Результатом такого отношения стало то, что, по словам Пантелея Прокофьевича, теперь «честь-то Гришке какая!.. Весь хутор об нем гутарит...» [I, 328] А Мохов одарил его лучшим турецким табаком, дорогими конфетами и просил передать от него поклон Григорию.
Встретив по дороге домой свата Мирона Григорьевича, Пантелей Прокофьевич в ответе на вопрос последнего о том, что тот «никак с покупкой», не преминул подчеркнуть, что это не покупки, а подарок герою, о подвиге которого пишут даже в газетах: «Это, сват, герою нашему подарки. Сергей Платонович, благодетель, про его геройство вычитал в газетах и дарит ему конфетов и легкого табаку. «Пошли, грит, своему герою от меня поклон и подарки, пущай он и в будущие времена так же отличается». Ажник слеза его прошибла, понимаешь, сват? — безудержно хвастал Пантелей Прокофьевич и пристально глядел в лицо свата, стараясь угадать произведенное впечатление». [I, 329]
На фронте так же, как и в тылу, рядовые казаки знают, о чем пишут газеты лишь понаслышке, с чужих слов. Когда Григорий возвращается к своей сотне, что стояла в городе Каменка-Струмилова, казак Прохор Зыков просвещает его с чужих слов: «Тут рядом с нашим двором стоит батарея конногорного дивизиона, маштаков выкармливают. Фер-веркер ихний в газете читал, что союзники немцев, что называется, — вдрызг». [I, 341]
Сам Прохор той газеты в глаза не видел, но тот факт, что о разгроме союзниками немцев написано в газете, является для него свидетельством достоверности этой информации.
Прямо противоположное, в силу своей образованности, отношение к периодической печати демонстрируют в эпопее Шолохова представители высшего сословия. Когда старший Листницкий получил известие от сына из варшавского госпиталя о том, что тот по излечении намеревается приехать в родовое имение Ягодное, чтобы использовать положенный ему после ранения отпуск, то выслал ему телеграфом деньги и написал короткое письмо, в котором, в частности, задавал вопросы и замечал: «Что ж это творится там, на фронте? Неужто нет людей с рассудком? Не верю я газетной информации: лжива она насквозь, знаю по примеру прошлых лет. Неужто, Евгений, проиграем кампанию?..» [I, 349]
Старший Листницкий в отношении к газетной информации пользуется принципом аналоги: если пресса была лжива в прошлые годы,
270
то и сегодня «лжива она насквозь». В противоположность генералу Листницкому, Сергей Платонович Мохов видит в газетах надежный источник информации. Узнав о том, что к старому генералу приехал младший Листницкий, он отправляется в Ягодное, чтобы узнать от него последние новости о происходящем в стране. В разговоре с отцом и сыном Листницкими он жалуется: «Ведь у нас ничего толкового нет, — волнуясь, заговорил Платонович; поерзав в кресле, он закурил, продолжал: — Газет не получаем уже неделю. Слухи самые невероятные, растерянность. Беда, ей-богу! Я, услыша, что Евгений Николаевич приехал в отпуск, решил съездить сюда к вам, расспросить, что там творится, чего нужно ожидать». [II, 72]
Отсутствие газет с их информацией о происходящем — это настоящая беда. Замечание же героя о том, что «у нас ничего толкового нет», выводит газеты, которых на хуторе не получают уже неделю, в разряд «толкового» в глазах человека, который не хочет верить слухам, тем более, когда они «самые невероятные».
Отношение Евгения Листницкого к прессе также отличается от того, как ее понимает отец. После возвращения из отпуска он со своим полком попадает в Петроград. На квартире, где разместились офицеры, у него происходит такой разговор с подъесаулом Атарщиковым: «... Ну, так что в газетах?
—. А в газетах что? Описание выступлений большевиков, правительственные мероприятия... Почитай!» [II, 90]
Эпизод, с одной стороны, примечателен тем, что передает представление одного из персонажей о главном, чем были заполнены столичные газеты в период между двумя революциями. А с другой, — в нем просматривается отношение Евгения Листницкого, который без особого интереса, скорее, по привычке интересуется газетными новостями.
Данное наблюдение подтверждается еще и тем, что для Евгения Листницкого город, от которого он отвык за годы войны, это — «разноголосый гул, перевитый смехом, автомобильными гудками, криком газетчиков». [II, 90—91] В таком упоминании нет никакой оценки, крики газетчиков — это одна из примет городской жизни.
Неодобрительное отношение городского обывателя к газетам проявляется всего лишь в одной реплике, которую слышит Бунчук, идущий через толпу на привокзальной площади в Ростове-на-Дону: «Флот не пойдет. что там глупости пороть! — слышалось рядом.
— А чего не пойдет?
271
— В газетах в этих...» [II, 184]
Во второй книге «Тихого Дона» газета появляется в качестве источника и основания политических убеждений. Когда Евгений Листницкий спросил Бунчука о том, зачем с такими революционными воззрениями тот добровольно отправился на фронт и даже выслужился до офицерского чина, «Бунчук вынул из бокового кармана шинели большой сверток бумаг, долго рылся в нем, стоя спиной к Листницкому, и, подойдя к столу, разгладил широкой жилистой ладонью пожелтевший от старости газетный лист». [II, 11]
То, что газетный лист был «пожелтевший от старости», это — деталь, свидетельствующая о том, какой ценностью обладало для героя напечатанное давно в газете, и эта ценность раскрывается героем сразу: «<...> Вот тут сказано... И он прочел слова Ленина:
— «Возьмем современное войско. Вот — один из хороших образчиков организации. И хороша эта организация только потому, что она — гиб-ка1, умея вместе с тем миллионам людей давать единую волю. Сегодня эти миллионы сидят у себя по домам, в разных концах страны. Завтра приказ о мобилизации — и они собрались в назначенные пункты. Сегодня они лежат в траншеях, лежат иногда месяцами. Завтра они в другом порядке идут на штурм. Сегодня они проявляют чудеса, прячась от пуль и от шрапнели. Завтра они проявляют чудеса в открытом бою. Сегодня их передовые отряды кладут мины под землей, завтра они передвигаются на десятки верст по указаниям летчиков над землей. Вот это называется организацией, когда во имя одной цели, одушевленные одной волей, миллионы людей меняют форму своего общения и своего действия, меняют место и приемы деятельности, меняют орудия и оружия сообразно изменяющимся обстоятельствам и запросам борьбы.
То же самое относится к борьбе рабочего класса против буржуазии. Сегодня нет налицо революционной ситуации... » [II, 11]
Бунчука прервет вопросом один из персонажей, но Листницкий попросил читать дальше, и Бунчук продолжил: «. Сегодня нет налицо революционной ситуации, нет условий для брожения в массах, для повышения их активности, сегодня тебе дают в руки избирательный бюллетень — бери его, умей организоваться для того, чтобы бить им своих врагов, а не для того, чтобы проводить в парламент на теплые местечки людей, цепляющихся за кресло из боязни тюрьмы. Завтра у тебя отняли избирательный бюллетень, тебе дали в руки ружье и великолепную,
-----
Здесь и далее в цитате курсив В.И. Ленина. — С.А., С.В.
272
по последнему слову машинной техники оборудованную скорострельную пушку, — бери эти орудия смерти и разрушения, не слушай сентиментальных нытиков, боящихся войны; на свете еще слишком много осталось такого, что должно быть уничтожено огнем и железом для освобождения рабочего класса, и, если в массах нарастает злоба и от-чаяние, если налицо революционная ситуация, готовься создать новые организации и пустить в ход столь полезные орудия смерти и разрушения против своего правительства и своей буржуазии...» [II, 12]
Газета, таким образом, предстает как источник информации, в котором есть доступное изложение сути вещей и явлений современной жизни, разъяснение сложившегося положения и представлен план конкретных действий во имя изменения этой жизни. В итоге — газета выступает в качестве одного из наиболее действенных средств революционной агитации партии большевиков. Таковой она представлена в связи с одним героем, однако процессы, происходящие в армии и в мирной жизни, как они описаны у Шолохова, говорят о том, что таких, как Бунчук, пришедших в революцию, благодаря революционной агитации, в том числе и через газеты, было много.
Упоминание газеты как средства революционной агитации есть и в эпизоде, когда офицеры полка Евгения Листницкого обсуждают назначение генерала Корнилова командующим Юго-Западного фронта. На горячую речь Евгения о том, что надо преодолеть расхлябанность, чтобы подготовиться к будущей борьбе с большевиками один из офицеров замечает: «Ты думаешь, мы этого не понимаем? Понимаем, но иногда бессильны что-либо сделать. «Приказ № 1»1 и «Окопная правда»2 сеют свои семена.
— А мы любуемся на всходы вместо того, чтобы вытоптать их и выжечь дотла! — крикнул Атарщиков.
— Нет, не любуемся, — мы бессильны!» [II, 96—97]
Приказ о введении выборных организаций в войсковых частях и большевистская газета «Окопная правда» выступают в качестве главных сил, способствующих развитию революционных настроений в армии. И против этих сил старые методы управления армией оказываются бессильны.
-------
1 «Приказ № 1» — 1917 г.) Исполнительного комитета Петроградского Совета, изданный под давлением революционно настроенных масс, вводил выборные организации в войсковых частях и контроль этих организаций над действиями старого царского командного состава. Примечание М.А. Шолохова. — С.А., С.В.
2 «Окопная правда» — боевая большевистская газета. Примечание М.А. Шолохова. — С.А., С.В.
273
О том, какое отношение к газете, как средству революционной агитации, было характерно для рядовых казаков, свидетельствует эпизод, в котором Бунчук прибывает в свой родной полк, чтобы остановить движение казачьих частей на Петроград. Один из казаков просит его разъяснить ситуацию, когда к казакам «подбираются разные агитаторы», которые отговаривают их идти на Петроград, но они для казаков «народ чужой», и веры им нет: «. А вот ты — наш, казак, и мы тебе веры больше даем и очень даже благодарственны, что письмишки нам из Питера писал и газеты опять же... тут, признаться, бумагой бедствовали, а газеты получим...
— Чего мелешь, чего брешешь, дурья голова? — возмущенно перебил один. — Ты — неграмотный, так думаешь — и всем темно, как тебе? Как будто мы на курево газеты потребляли! Вперед, Илья Митрич, мы их от головы до хвоста перечитаем, бывалоча.
— Набрехал, дьявол грызной!
— «На курево» — рубанул тоже!
— С дуру, как с дубу!
— Братушки! Я не в том понятии сказал, — оправдывался казак с серьгой. — Конешно, спервоначалу мы газеты читали...
— Вы самое читали?
— Мне грамоту не привелось узнать... к тому говорю, что вообче читали, а потом уж на курево...» [II, 138]
В этом эпизоде, как и во множестве других, газета присутствует в качестве бытовой необходимости для курящего человека на войне. Однако такое значение газеты, по мнению большинства казаков, которое отражено в их репликах, в новых условиях является уже вторичным, иначе бы они не прочитывали ее «от головы до хвоста» прежде, чем пустить «на курево». Получается, что присылаемые Бунчуком, естественно, большевистские газеты были нужны и интересны казакам, пытавшимся разобраться в событиях, непосредственными участниками которых они были или в ближайшее время могли стать.
В третьей книге Шолохов приводит интересное наблюдение над тем, как к середине 1918 года изменился сам внешний облик газет. Автором этого наблюдения в романе-эпопее является Евгений Листницкий. После двух ранений, полученных во время ледяного похода, он решил провести двухнедельный отпуск в Новочеркасске, в доме ротмистра Горчакова. О времяпрепровождении Евгения писатель, в частности, сообщает: «Целыми днями валялся он под яблоней, в оранже-
274
во-пыльном холодке, читая газеты, наспех напечатанные на дрянной, оберточной бумаге, засыпая тяжким, неосвежающим сном». [III, 44]
И дело даже не в том, что перед нами вполне документальное свидетельство того, как во время гражданской войны изменился сам внешний облик газет, что, естественно, характеризует данную эпоху. Важнее другое. Изменившейся внешний облик газет дан в восприятии Евгения Листницкого именно потому, что для людей его круга, газета — это не только то, что напечатано, но и то, как это выглядит, как это преподносится.
Особенно показательно выглядит газета в эпопее Шолохова в тот момент, когда рядовой участник войны сравнивает свои представления о ходе ее с тем, как об этом пишут газеты. Принципиально важным для понимания образа главного героя является и то, что он оказывается среди тех, кто не верит газетам: «Участвуя в войне, Григорий равнодушно наблюдал за ее ходом. Он был уверен: к зиме фронта не станет; знал, что казаки настроены примиренчески и о затяжной войне не может быть и речи. В полк изредка приходили газеты. Григорий с ненавистью брал в руки желтый, набранный на оберточной бумаге номер «Верхне-Донского края» и, бегло просматривая сводки фронтов, скрипел зубами. А казаки добродушно ржали, когда он читал им вслух бравурные, притворно-бодрые строки:
«27 сентября на филоновском направлении бои с переменным успехом. В ночь на 26-е доблестный Вешенский полк выбил противника из хутора Подгорного, на плечах его ворвался в хутор Лукьяновский. Взяты трофеи и огромное количество пленных. Красные части отступают в беспорядке. Настроение казаков бодрое. Донцы рвутся к новым по-бедам!» [III, 83—84]
Об отношении главного героя к газетам более чем выразительно свидетельствует замечание о том, что он «с ненавистью» брал газету в руки. И дело, конечно же, не в том, что газета «Верхне-Донской край» была набрана «на оберточной бумаге» (эту особенность издаваемых на Дону газет, как мы помним, отмечал и Евгений Листниц-кий). Дело было совсем не во внешнем виде газеты: Григорий Мелехов «скрипел зубами», просматривая сводки с фронтов.
Газетные строки, описывающие ход военных действий, определяются им как «бравурные» и «приторно-бодрые». Однако, в отличие от Мелехова, казаки, слушая чтение этих строк, только «добродушно ржали», в первую очередь, над тем, что «настроение казаков бодрое» и над тем, что «донцы рвутся к новым победам!» Лживость газетных
275
сообщений очевидна для казаков, как непосредственных участников описываемых событий: «Сколько пленных-то забрали мы? Огромное число? Ох-ох, су-у-укины сыны! Тридцать два человека взяли-то! А они... ах-ха-ха-ха!.. — покатывался Митька Коршунов, во всю ширь разевая белозубый рот, длинными ладонями стискивая бока».
Не верили казаки и сведениям об успехах «кадетов» в Сибири и на Кубани. Больно беззастенчиво и нагло врал «Верхне-Донской край». Охваткин — большерукий, огромного роста казак, — прочитав статью о чехословацком мятеже, заявил в присутствии Григория:
— Вот придавют чеха, а потом как жмякнут на нас всю армию, какая под ним была, — и потекет из нас мокрая жижа... Одно слово — Расея! — И грозно закончил: — Шутишь, что ля?
— Не пужай! Аж возле пупка заноило от дурацкого разговору, — отмахнулся Прохор Зыков.
А Григорий, сворачивая курить, с тихим злорадством решил про себя: «Верно!» [III, 84]
Не случайно, мысль о лживости газетных сообщений о происходящем на фронте повторяется в данном эпизоде неоднократно. Газета, рассчитанная на рядового казака, явно не справлялась со своей ролью агитатора и организатора, казаки знали истинное положение дел, как непосредственные участники событий. Главный герой высказывает свое понимание происходящего всего лишь одним словом, и в этом слове есть также и реакция его на газетное слово. То, что у его сослуживцев вызывает веселое ржание, заставляет Григория Мелехова скрипеть зубами, так как для него за бравурными и притворно-бодрыми строками уже проступают черты будущей трагедии белого движения и казачества. Газеты являются одной из причин того, что к вечеру дня, когда пришла газета с очередным сообщением о «доблестной» победе Вешенского полка, Григорий Мелехов пришел к неутешительному выводу: «Некуда податься!» [III, 84]
Одним из самых показательных в эпопее Шолохова является рассказ о том, как казаки, восставшие против советской власти, воспринимали, что писали о них газеты красных. Приехавшему на совещание в Вешенскую Григорию Мелехову Кудинов дает почитать газету «В пути», которую нашли у одного из зарубленных казаками красных курсантов: «Расчудесно они нас описывают! — Кудинов протянул Мелехову газету с оторванным на «козью ножку» углом.
Григорий бегло взглянул на заголовок статьи, отмеченной химическим карандашом, начал читать:
276
ВОССТАНИЕ В ТЫЛУ
Восстание части донского казачества тянется уже ряд недель. Восстание поднято агентами Деникина — контрреволюционными офицерами. Оно нашло опору в среде казацкого кулачества. Кулаки потянули за собой значительную часть казаков-середняков. Весьма возможно, что в том или другом случае казаки терпели какие-либо несправедливости от отдельных представителей Советской власти. Этим умело воспользовались деникинские агенты, чтобы раздуть пламя мятежа. Белогвардейские прохвосты притворяются в районе восстания сторонниками Советской власти, чтобы легче втереться в доверие к казаку-середняку. Таким путем контрреволюционные плутни, кулацкие интересы и темнота массы казачества слились на время воедино в бессмысленном и преступном мятеже в тылу наших армий Южного фронта. Мятеж в тылу у воина то же самое, что нарыв на плече у работника. Чтобы воевать, чтобы защищать и оборонять Советскую страну, чтобы добить поме-щичье-деникинские шайки, необходимо иметь надежный, спокойный, дружный рабоче-крестьянский тыл. Важнейшей задачей поэтому является сейчас очищение Дона от мятежа и мятежников.
Центральная Советская власть приказала эту задачу разрешить в кратчайший срок. В помощь экспедиционным войскам, действующим против подлого контрреволюционного мятежа, прибыли и прибывают прекрасные подкрепления. Лучшие работники-организаторы направляются сюда для разрешения неотложной задачи.
Нужно покончить с мятежом. Наши красноармейцы должны проникнуться ясным сознанием того, что мятежники Вешенской, или Еланской, или Букановской станиц являются прямыми помощниками белогвардейских генералов Деникина и Колчака. Чем дальше будет тянуться восстание, тем больше жертв будет с обеих сторон. Уменьшить кровопролитие можно только одним путем: нанося быстрый, суровый сокрушающий удар.
Нужно покончить с мятежом. Нужно вскрыть нарыв на плече и прижечь его каленым железом. Тогда рука Южного фронта освободится для нанесения смертельного удара врагу». [III, 332]
Процитированная полностью статья дает представление о том, как новая власть использовала возможности периодической печати. Статья носит ярко выраженный агитационный характер. При этом ее агитационность рассчитана и на тех, кто участвует в восстании, и на тех, кто его подавляет. Участники Вешенского восстания не могли не за
277
метить того, как в статье признаны ошибки новой власти, отдельные представители которой несправедливо притесняли казаков. С другой стороны, в статье образно указано на то, чем является «мятеж в тылу у воина», который защищает свою новую власть. В ней четко и определенно названы те, кто является организаторами подлого мятежа в тылу и кому он на руку. Однако самое главное заключается в том, что статья написана в таком стиле, в таком тоне, что не только у воюющих против восставших, но и у самих восставших развееваются сомнения относительно того, что Вешенское восстание будет в любом случае подавлено, причем «в кратчайший срок».
Если для Кудинова в большевистской газете «расчудесно» описывают восставших, то сам Григорий Мелехов удивлен и раздосадован той трактовкой, какую дает Вешенскому восстанию газета: «Григорий докончил читать, мрачно усмехнулся. Статья наполнила его озлоблением и досадой. «Черкнули пером и доразу спаровали с Деникиным, в помощники ему зачислили...» [III, 333]
Слова статьи о том, что «красноармейцы должны проникнуться ясным сознанием того, что мятежники» — это прямые, явные помощники «белогвардейских генералов Деникина и Колчака», рассчитаны не только на красноармейцев, но и их противника. И реакция главного героя на эти слова свидетельствует о том, что они достигли цели. Идейная основа восстания, организаторы и участники которого хотели своей казачьей власти, без красных и без белых, не признается советской властью, которая видит в восстании только удар в спину, только стремление помочь Деникину и Колчаку. Именно это более все раздражает Григория Мелехова, вызывает его досаду и озлобление.
Для Михаила Кошевого в его мирной жизни, когда он остался «единственным и полновластным хозяином» в доме Мелеховых, газетные сообщения являются одним из свидетельств того, что он рано обратился к этой мирной жизни: «Рановато я взялся за хозяйство, поспешил...» — с досадой думал Мишка, читая в окружной газете сводки с фронтов или слушая по вечерам рассказы демобилизованных казаков-красноармейцев». [IY, 290] Ощущение того, что герой рано принялся за мирную жизнь приходит благодаря тому, что окружная газета писала о положении на фронте. Никаких других свидетельств того, что и как было представлено в газете, в тексте нет, что позволяет сделать вывод о достоверности той информации, которую приносила окружная газета.
278
Для остальных хуторян основой для размышлений служили слухи, из которых выходило, что «Советской власти к зиме будет конец, что Врангель вышел из Таврии и вместе с Махно подходит уже к Ростову, что союзники высадили в Новороссийске огромный десант... Слухи, один нелепей другого, распространялись по хутору». Михаил Кошевой в глазах казаков выглядел информированным человеком, так как читал газеты, поэтому казаки, «встречаясь с Мишкой, с деланным равнодушием спрашивали: «Ты газетки прочитываешь, Кошевой, расскажи, как там, Врангеля скоро прикончат? И верно это или брехня, что союзники опять на нас прут?» [IY, 290]
В таком контексте газеты, хоть и называемые казаками «газетками», выступают в качестве оппозиции слухам. Нельзя с уверенностью сказать, чему казаки верят больше, слухам или газетам, но принципиально важно уже само стремление сравнить эти два источника информации о происходящем. Хотя Михаила Зыкова, к примеру, газеты Михаила Кошевого интересовали, прежде всего, как материал для самокруток: «Что же, зараз мне надо капустные листья курить али, скажем, лопухи вялить на бумагу? Нет, Михаил, как хочешь, а давай газетку. Я без курева не могу. Я на германском фронте свою пайку хлеба иной раз на восьмушку махорки менял». [IY, 302]
В романе «Поднятая целина» (1932—1960) уже первое упоминание газеты связано с пониманием ее публикаций как руководства к действию. Речь, естественно, идет о главной газете коммунистов, о «Правде». Для того чтобы отстоять свою мысль о необходимости более решительного и сурового отношения к кулакам, Давыдов ссылается на речь И.В. Сталина на конференции марксиситов-аграрников, опубликованную в «Правде»: «Спроси-ка «Правду» с этой речью.
Управдел принес «Правду». Давыдов жадно шарил глазами.
Секретарь, выжидательно улыбаясь, смотрел ему в лицо.
— Вот? Это как?.. «...Раскулачивания нельзя было допускать, пока мы стояли на точке зрения ограничения... » Ну, и дальше... да вот: «А теперь? Теперь — другое дело. Теперь мы имеем возможность повести решительное наступление на кулачество, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс... » Как класс, понял? Почему же нельзя дать вторично задание по хлебу? Почему нельзя совсем его — к ногтю?
Секретарь смахнул с лица улыбку, посерьезнел.
— Там дальше сказано, что раскулачивает бедняцко-середняцкая масса, идущая в колхоз. Не так ли? Читай.
— Эка ты!
279
— Да ты не экай! — озлобился секретарь, и даже голос у него дрогнул. — А ты что предлагаешь? Административную меру, для каждого кулака без разбора. Это — в районе, где только четырнадцать процентов коллективизации, где середняк пока только собирается идти в колхоз. На этом деле можно в момент свернуть голову. Вот такие приезжают, без знания местных условий... — Секретарь сдержался и уже тише продолжал: — Дров с такими воззрениями ты можешь наломать сколько хочешь»1
Газета в данном контексте является средством характеристики героев, которые, в зависимости от предрасположенности к тем или иным решениям, в восприятии речи Сталина делают акцент на том, что, по их мнению, является наиболее верным и главным, что должно способствовать скорейшему утверждению идеи коллективизации.
Показательно упоминание газеты в связи с раскулачиванием Титка, который, не желая сдавать обрез, так объясняет свое поведение: «Нет, не дам! — и улыбнулся, оголяя под вислыми усами черные, обкуренные зубы, глядя на Нагульнова острыми, как у хоря, но веселыми глазами. — Не дам! Имущество забираете, да еще отрез последний? Кулак должен быть с отрезом, так про него в газетах пишут. Беспременно чтобы с отрезом. Я, может, им хлеб насущный добывать буду, а? Селькоры мне без надобностев...» [I, 50]
В словах Титка присутствует свое понимание того, как о кулаке пишут современные советские газеты, представляя его обязательно вооруженным обрезом, и герой воспринимает такую газетную деталь в качестве руководства к действию. Остается только непонятным его упоминание селькоров, которые в тексте романа более не встречаются.
Как бытовая подробность, газета в «Поднятой целине» выступает в новых для нее качествах. В одном из эпизодов Нагульнов «мастерит из газетного листа абажур на лампу». [I, 58] В другом случае есть указание на то, что арестованные Нагульновым трое колхозников «благополучно переночевали на разостланных на полу комплектах старых газет». [I, 178]
Повествуя о первой неделе пребывания Давыдова в Гремячем Логу, автор замечает, что «по ночам, придя из сельсовета или из правления колхоза, разместившегося в просторном Титковом доме, Давыдов долго ходил по комнате, курил, потом читал привезенные кольцевиком
-----
1 Шолохов М.А. Поднятая целина: Роман: В 2 кн. / Сост., подгот. текста, варианты, прим., статья Ю.А. Дворяшина. — Екатеринбург: ИД «Сократ», 2001. — Кн. 1. С. 10—11. Далее роман цитируется по этому изданию с указанием книги и страницы в тексте.
280
«Правду», «Молот», и опять в размышлениях возвращался к людям из Гремячего, к колхозу, к событиям прожитого дня». [I, 93]
«Молот» — ежедневная газета Северо-Кавказского краевого комитета ВКП(б), выходившая с 1924 года до объединения в 1928 году с другой краевой газетой «Советский Юг».
Последующее повествование создает впечатление, что с помощью газет Давыдов словно бы пытался «выбраться из круга связанных с колхозом мыслей», найти пути решения новых для него колхозных проблем. А для Нагульнова газеты являются одним из доказательств того, что с врагами новой власти необходимо поступать более решительно и сурово, «как в гражданскую войну», чтобы не погубить мировую революцию, чтобы спасти рабочего человека от притеснений по всему миру: «<...> Там кругом буржуи рабочий народ истязают, красных китайцев в дым уничтожают, всяких черных побивают, а ты с врагами тут нежничаешь! Совестно! Стыдоба великая! В сердце кровя сохнут, как вздумаешь о наших родных братьях, над какими за границами буржуи измываются. Я газеты через это самое не могу читать!.. У меня от га-зетов все в нутре переворачивается! А ты... Как ты думаешь о родных братах, каких враги в тюрьмах гноят! Не жалеешь ты их!.. » [I, 115]
Газеты своими сообщениями о том, как «кругом буржуи рабочий народ истязают», только утверждают Нагульнова в том, что с врагами революции необходимо поступать самым жестоким образом. Словно бы в доказательство справедливости мнения Нагульнова Ванюшка Найденов в другом эпизоде рассказывает историю, якобы вычитанную в газетах: «. Нынче прочитал я газету, и сердце заныло...
. А заныло оттого, что так зверски над человеком в капиталистических странах издеваются и терзают. Такое описание я прочитал: в Румынии двое комсомольцев открывали крестьянам глаза, говорили, что надо землю у помещиков отобрать и разделить между собою. Очень бедно в Румынии хлеборобы живут...
. — Так вот, вели они агитацию за свержение капитализма и за устройство в Румынии Советской власти. Но их поймали лютые жандармы, одного забили до смерти, а другого начали пытать. Выкололи ему глаза, повыдергивали на голове все волосы. А потом разожгли докрасна тонкую железяку и начали ее заправлять под ногти...
. Спрашивают: «Говори, кто у вас еще в ячейке состоит, и отрекайся от комсомола». — «Не скажу вам, вампиры, и не отрекусь!» — стойко отвечает тот комсомолец. Жандармы тогда стали резать ему шашками уши, нос отрезали. «Скажешь?» — «Нет, — говорит, — умру от вашей
281
кровавой руки, а не скажу! Да здравствует коммунизм!» Тогда они за руки подвесили его под потолок, внизу развели огонь...
— ...Жгут его огнем, а он только плачет кровяными слезами, но никого из своих товарищей-комсомольцев не выдает и одно твердит: «Да здравствует пролетарская революция и коммунизм!» .
— ... Пытают они его, стязают по-всякому, а он молчит. И так с утра до вечера. Потеряет он память, а жандармы обольют его водой и опять за свое. Только видят, что ничего они так от него не добьются, тогда пошли арестовали его мать и привели в свою охранку. «Смотри, — ка-жут ей, — как мы твоего сына будем обрабатывать! Да скажи ему, чтобы покорился, а то убьем и мясо собакам выкинем!» Ударилась тут мать без памяти, а как пришла в себя — кинулась к своему дитю, обнимает, руки его окровяненные целует...
— «... Сынок мой родимый! Ради меня, твоей матери, покорись им, злодеям!» — говорит ему мать, но он услыхал ее голос и отвечает: «Нет, родная мама, не выдам я товарищей, умру за свою идею, а ты лучше поцелуй меня перед моей кончиной, мне тогда легче будет смерть принять... » [I, 186—187]
В отличие от нагульновского обращения к тому, как газеты пишут о положении простого человека за рубежом, в капиталистических странах, рассказ Ванюшки содержит газетный сюжет в том виде, как он его запомнил, в том числе и с перечислением жутких подробностей зверств румынских жандармов. Пересказ газетной статьи о произошедшем с румынскими борцами за новую жизнь дает возможность наглядно увидеть, каким образом и в каком тоне писала советская пресса о капиталистическом мире.
Слушавшие Ванюшкин пересказ газетной статьи прерывали его проклятиями румынским жандармам, называли молодцом комсомольца, не выдавшего своих друзей. На самого рассказчика, который, по всей вероятности, добавил и красноречивых подробностей, и эмоциональности, собственный пересказ произвел не менее сильное впечатление, нежели на слушателей: «Побледневший Ванюшка замолк, обвел слушателей расширившимися глазами: у девок чернели открытые рты, а на глазах закипали слезы, Акимова жена сморкалась в заве-ску, шепча сквозь всхлипыванья: «Каково ей... матери-то... на своего дитя... го-о-ос-поди!.. » Аким Младший вдруг крякнул и, ухватясь за кисет, стал торопливо вертеть цигарку; только Нагульнов, сидя на сундуке, хранил внешнее спокойствие, но и у него во время паузы как-то подозрительно задергалась щека и повело в сторону рот... » [I, 187]
282
Газетная статья, пусть и в пересказе (может быть, она от этого только выиграла), достигла своей пропагандистской цели. Уже собираясь уходить, Ванюшка решил высказать важную для него мысль, связать произошедшее в Румынии с тем, что происходит дома в связи с колхозным хозяйством: «.Да, умер герой рабочего класса — наш дорогой товарищ, румынский комсомолец. Умер за то, чтобы трудящимся лучше жилось. Наше дело — помочь им свергнуть капитализм, установить рабоче-крестьянскую власть, а для этого надо строить колхозы, укреплять колхозное хозяйство. Но у нас еще есть такие хлеборобы, которые по несознательности помогают подобным жандармам и препятствуют колхозному строительству — не сдают семенной хлеб... Ну, спасибо, хозяева, за завтрак! Теперь — о деле, насчет которого мы к вам пришли: надо вам сейчас же отвезти семенной хлеб. Вашему двору причитается засыпать ровно семьдесят семь пудов. Давай, хозяин,
вези!» [I, 188]
Газетная статья возымела свое действие: на нерешительное замечание хозяина о том, что везти-то нечего, расчувствовавшаяся от Ва-нюшкиного рассказа хозяйка «метнула в его сторону озлобленный взгляд» и буквально приказала ему насыпать мешки и везти все в нужном количестве. Поддержал ее и дед Аким. Не захотела семья Акима препятствовать колхозному строительству и быть «помощниками румынским жандармам».
Однако самое поразительное выясняется, когда Нагульнов с Ванюшкой пошли в следующий двор: «Нагульнов, с радостным волнением глядя на усталое лицо Ванюшки, спросил:
— Про комсомольца это ты выдумал?
— Нет, — рассеянно отвечал тот, — когда-то давно читал про такой случай в мопровском журнале.
— А ты сказал, что сегодня читал...
— А не все ли равно? Тут главное, что такой случай был, вот что жалко, товарищ Нагульнов!
— Ну, а ты... от себя-то прибавлял для жалобности? — допытывался Нагульнов.
— Да это же неважно! — досадливо отмахнулся Ванюшка и, зябко ежась, застегивая кожанку, проговорил: — Важно, чтобы люди ненависть почувствовали к палачам и к капиталистическому строю, а к нашим борцам — сочувствие. Важно, что семена вывезли... Да я почти ничего и не прибавлял. А взвар у хозяйки был сладкий, на ять! Напрасно ты, товарищ Нагульнов, отказался!» [I, 188—189]
283
Оказывается, не было никакой газетной статьи, но герой, зная о том доверии, которое испытывают его земляки именно газетному слову, выдает за таковую случай, о котором читал «в мопровском журнале». МОПР — Международная организация помощи борцам революции была организована в 1922 году с целью, которая отражена в названии. Организация издавала журнал «Интернациональный маяк», в котором, по всей вероятности, и был опубликован переда-ваемый Ванюшкой рассказ. Газета — явление более близкое и лучше известное тем, на кого рассчитан пересказ героя, поэтому журнал становится газетой. А время приближено с той целью, чтобы показать слушающим, как именно сегодня, в эти самые дни, когда они сопротивляются новым веянием, за границей угнетают трудового человека и уничтожают тех, кто борется за его счастье. И не важно, прибавлял или не прибавлял что-либо герой «для жалобности», важно, что «люди ненависть почувствовали», «важно что семена вывезли». То есть даже не существующая газетная статья возымела свое пропагандистское действие.
Именно такого пропагандистского влияния газеты боится Половцев, о чем свидетельствует его разговор с Яковом Лукичом: «... Половцев помолчал, посуровел лицом и уже сухо, по-деловому спросил:
— Почта давно была?
— Зараз же разлой, лога все понадулись, бездорожье. Недели полторы не было почты.
— В хуторе ничего не слышно насчет статьи Сталина?
— Какой статьи?
— Статья его была напечатана в газетах насчет колхозов.
— Нет, не слыхать. Видно, эти газеты не дошли до нас. А что в ней было напечатано, Александр Анисимыч?
— Так, пустое... Тебе это неинтересно...» [I, 198]
Анисим Александрович Половцев прекрасно знал, что для Якова Лукича статья «насчет колхозов» — это не «пустое», как и для любого сельского жителя, она будет весьма интересной. Это со всей очевидностью проявилось во время посещения Половцевым и Островновым хутора Войскового. Один из старых казаков не дал вымолвить слова Якову Лукичу, который должен был подтвердить собравшимся готовность большинства гремяченцев выступить против «ига коммунистов». Он обратился к Половцеву: «А вы, ваше благородие, господин есаул, наслышанные об том, что... Тут вот до вашего прибытия совет промежду нас шел... Тут газетка дюже антиресная проявилась...
284
— Что-о-о? Что ты говоришь, дед? — хрипловато спросил Половцев.
— Газетка, говорю, из Москвы пришла, и в ней пропечатанное письмо председателя всей партии...
— Секретаря! — поправил кто-то из толпившихся возле печи.
— ...То бишь секретаря всей партии, товарища Сталина. Вот она, эта самая газетка от второго числа сего месяца, — не спеша, старческим тенорком говорил старик, а сам уже доставал из внутреннего кармана пиджака аккуратно сложенную вчетверо газету. — Читали мы вслух ее промеж себя трошки загодя за вашего прибытия, и... выходит так, что разлучает эта газетка нас с вами! Другая линия жизни нам, то есть хлеборобам, выходит... Мы вчера прослыхали про эту газету, а ноне утром сел я верхи и, на старость свою не глядя, мотнулся в станицу. Через Левшову балку вплынь шел, со слезами, а перебрался через нее. У одного знакомца в станице за-ради Христа выпросил — купил я эту газету, заплатил за нее. Пятнадцать рубликов заплатил! А посля уже доглядели, а на ней обозначенная цена — пять копеек! Ну, да деньги мне с обчества соберут, с база по гривеннику, так мы порешили. Но газета денег этих стоит, ажник, кубыть, даже превышает... » [I, 200—201]
Приведенный эпизод является одним из ярчайших примеров действенности периодической печати. Вовремя дошедшее до читателей нужное слово радикально меняет развитие действия. «Дюже анти-ресная» газетка, которая «проявилась» в среде тех, кто уже готов был выступить против советской власти, привела их к мысли о том, что «другая линия жизни» им, «то есть хлеборобам, выходит». Главный результат того, что статья о колхозах была прочитана, заключается в том, что «разлучает эта газетка» казаков с организаторами восстания. Неизвестно, как развивались бы события и судьбы героев «Поднятой целины», если бы не статья И.В. Сталина «Головокружение от успехов», опубликованная в газете «Правда» и других центральных изданиях 2 марта 1930 года.
Упоминание о том, что за газету, цена которой пять копеек, заплачено пятнадцать рублей, но «газета денег этих стоит» и «даже превышает», лишний раз подчеркивает цену вовремя сказанного печатного слова.
Попытка Половцева представить выступление старого казака, как необдуманное и выражающее только его личное мнение, успеха не имела. В ответ выступил другой казак, который еще раз подтвердил, что газетная статья развела казаков хутора Войскового с заговорщиками: «. И старик наш правильно гутарил, что был промеж нас совет,
285
и порешили мы все через эту статью в газете «Правде» не восставать. Разошлись поврозь наши с вашими стежки-дорожки!» [I, 201]
Не менее активной была и реакция гремяченцев, когда газета со статьей о колхозах дошла до них: «Двадцатого марта кольцевик привез в Гремячий Лог запоздавшие по случаю половодья газеты со статьей Сталина «Головокружение от успехов». Три экземпляра «Молота» за день обошли все дворы, к вечеру превратились в засаленные, влажные, лохматые лоскутки. Никогда за время существования Гремячего Лога газета не собирала вокруг себя такого множества слушателей, как в этот день. Читали, собирались группами, в куренях, на проулках, по забазьям, на приклетках амбаров... Один читал вслух, остальные слушали, боясь проронить слово, всячески соблюдая тишину. По поводу статьи всюду возникали великие спорища. Всяк толковал по-своему, в большинстве так, кому как хотелось. И почти везде при появлении Нагульнова или Давыдова почему-то торопливо передавали газету из рук в руки, пока она, белой птицей облетев толпу, не исчезала в чьем-нибудь широченном кармане». [I, 206]
Для того чтобы стать по-настоящему интересной и нужной для своих читателей, чтобы собирать их, газета должна говорить, прежде всего, о том насущном и важном, что их волнует, должна стремиться к тому, чтобы помочь им разобраться в происходящем. Ощущение всего этого как раз-таки и давала статья о «головокружении от успехов».
В понимании того, к каким результатам приведет публикация статьи Сталина, в Гремячем Логу не было единства. Одни считали что теперь «полезут колхозы по швам, как прелая одежина», другие парировали такое утверждение тем, что «навоз уплывет, а что потяжельше — останется», третьи решили, что «распушаются колхозы», четвертые были уверены в том, что «кулаков возвертают и записывают по колхозам», пятые были уверены в том, что теперь вернут голоса тем, у кого их прежде отняли. Однако единодушны все были во мнении, что надвигаются «большие события». [I, 206—207]
Статья внесла разлад в ряды гремяченских коммунистов, которые каждый по-своему отреагировал на нее. На закрытом собрании партячейки Давыдов определил свою позицию так: «Очень даже своевременно написана статья товарища Сталина! Макару, например, она не в бровь, а в глаз колет! Закружилась Макарова голова от успехов, заодно и наши головы малость закружились... Давайте, товарищи, предложения, что будем исправлять. Ну, птицу мы распустили, вовре
286
мя догадались, а вот как с овцами, с коровами как быть? Как с этим быть, я вас спрашиваю? Если это не политически сделать, то тут, факт, получится... получится, что это — вроде сигнала: «Спасайся, кто может!», «Бежи из колхоза!» И побегут, скот весь растянут, и останемся мы с разбитым корытом, очень даже просто!» [I, 207]
Нагульнов, не считаясь с тем, что статья написана самим Сталиным, воспринял ее как предательство того дела, которому верно служил, как личное, сердечное горе: «Говоришь, в глаз мне эта статья попала? Нет, не в глаз, а в самое сердце! И наскрозь, навылет! И голова моя закружилась не тогда, когда мы колхоз создавали, а вот сейчас, посля этой статьи... » [I, 207]
Замечание героя о том, что газетная статья попала ему «в самое сердце... наскрозь, навылет», наполняют ее содержанием смерти, гибельности и для него самого, и для колхозного дела. Сравнение статьи Сталина с пулей, которая поразила верных и преданных сторонников колхозного движения, оказывается принципиально важным для Нагульнова: «. эта статья Сталина, как пуля, пронизала навылет, и во мне закипела горючая кровь... — Голос Макара дрогнул, стал еще тише. — Я тут — секретарь ячейки, так? Я приступал к народу и к вам, чертям, чтобы курей-гусей в колхоз согнать, так? Я за колхоз как агитировал? А вот как: кое-кому из наших злодеев, хотя они и середняки числются, прямо говорил: «Не идешь в колхоз? Ты, значится, против Советской власти? В девятнадцатом году с нами бился, супротивничал, и зараз против? Ну, тогда и от меня миру не жди. Я тебя, гада, так гробану, что всем чертям муторно станет!» Говорил я так? Говорил! И даже наганом по столу постукивал. Не отрицаюсь! Правда, не всем, но иным говорил, какие в душе против нас особенно напряженные. И я зараз не пьяный, пожалуйста, без глупостев! Я этой статьи не мог стерпеть, через нее и выпил за полгода первый раз. Какая это есть статья? А эта статья такая, что товарищ наш Сталин написал, а я, то есть Макар Нагульнов, брык! — и лежу в грязе ниц лицом, столченный, сбитый с ног долой... Это так? Товарищи! Я же согласен с тем, что я влево загибал с курями и с прочей живностью... Но, братцы, братцы, отчего я загибал? И зачем вы мне Троцкого на шею вешаете, взналыгиваете меня с ним, что я с ним в цобах ходил? Ты, Давыдов, мне все время в глаза ширял, что я — левый троцкист. Но я такой грамоты, как Троцкий, не знаю, и я не так, как он... к партии я не ученым хрящиком прирастал, а сердцем и своей пролитой за партию кровью!» [I, 208]
287
Слова Нагульнова — это его интерпретация сталинской статьи, которая принципиально расходится с тем, как эту статью прочитал Давыдов. Обращение к программному материалу, опубликованному в главной большевистской газете, позволяет писателю лишний раз обратиться к тому, какими разными людьми были его гремяченские коммунисты, как по-разному они понимали дело колхозного строительства и свою роль в нем. Один абсолютно уверен в своевременности статьи Сталина и готов исправлять ошибки. А второй признается в том, что «не мог стерпеть» этой статьи, потому что из-за нее он теперь «в грязе ниц лицом, столченный, сбитый с ног долой». Для него статья — это перечеркивание всего, что уже сделано, но самое обидное для Нагульнова заключается в том, что содержание статьи Сталина ставит его в один ряд с Троцким, с чем он принципиально не согласен: «<...> От Троцкого я отпихиваюсь! Мне с ним зараз зазорно на одной уровне стоять! Я не изменник и наперед вас упреждаю: кто меня троцкистом назовет — побью морду! До мослов побью! И я влево с курями ушел не за-ради Троцкого, а я поспешал к мировой революции! Через это мне и хотелось все поскорее сделать, покруче собственника — мелкого буржуя — завернуть. Все на шаг ближе бы к расправе над мировой капитализмой!...» [I, 208]
Нагульнов предельно четко представляет, какие именно положения сталинской статьи выставляют его изменником и вредителем делу революции: «<...> Макар достал из кармана полушубка «Правду», развернул ее, медленно стал читать: — «Кому нужны эти искривления, это чиновничье декретирование колхозного движения, эти недостойные угрозы по отношению к крестьянам? Никому, кроме наших врагов! К чему они могут привести, эти искривления? К усилению наших врагов и развенчанию идей колхозного движения. Не ясно ли, что авторы этих искривлений, мнящие себя «левыми», на самом деле льют воду на мельницу правого оппортунизма?» Вот и выходит, что я перво-наперво — декрет-ный чиновник и автор, что я развенчал колхозников и что я воды налил на правых оппортунистов, пустил в ход ихнюю мельницу. И все это из-за каких-то овец, курей, пропади они пропадом! Да из-за того, что пристращал несколько штук бывших белых, какие на тормозах в колхоз спущались. Неправильно это! Создавали, создавали колхоз, а статья отбой бьет. Я эскадрон водил и на поляков и на Врангеля и знаю: раз пошел в атаку — с полдороги не поворачивай назад!» [I, 208—209]
Для Нагульнова сталинская статья это — не только личная обида. Сравнивая колхозное строительство с атакой, герой воспринимает ее как отступление от того, что уже сделано.
288
В споре гремяченских коммунистов, вызванных статьей Сталина, проявляется еще одна принципиально важная особенность эпохи и большевистской идеологии. Андрей Размётнов, который придерживается мнения Давыдова, обращается к Нагульнову с таким предостережением: «<...> И ты, пожалуйста, кончай, Макар, об деле надо гутарить! Вот когда выберут тебя секретарем ЦК, тогда уж ты будешь опрометь головы в атаку кидаться, а зараз — ты рядовой боец и ты строй соблюдай, а то мы тебе прикорот сделаем!» [I, 209]
Получается, что право на собственное мнение можно иметь, если «выберут тебя секретарем ЦК», а рядовой коммунист должен «соблюдать строй» и выполнять то, что приказывают сверху. Давыдов также указывает Нагульнову на то, что «письмо Сталина. это — линия ЦК», однако последний непреклонен: «Статья неправильная». Такая позиция вызывает реакцию, соответствующую духу эпохи и большевистской идеологии, не признающей права на свое мнение, если есть «линия партии»: «Ты! Дубина, дьявол!.. Тебя за эти разговорчики в другом месте из партии вышибли бы! Ну, факт! Ты с ума свихнулся, что ли? Или ты сейчас же прекратишь этот... свое это... свою оппозицию, или мы на тебя... Факт! Мы терпели достаточно твоих высказываний, а если уж ты ставишь это по-серьезному, — пожалуйста! Мы официально сообщим райкому о твоем выступлении против линии партии!» [I, 210]
Так всего лишь одна статья, опубликованная в главной газете коммунистов за подписью ее Генерального секретаря, дает возможность раскрыть новые грани характеров героев романа и существенно дополнить образ времени, тех идеологических условий и обстоятельств, в которых происходят описываемые события.
Как и предполагал Нагульнов, статья возымела свое отрицательное воздействие: на следующий день после того, как она стала известна в Гремячем Логу, было подано двадцать три заявления о выходе из колхоза, а за неделю таких заявлений было подано сто. Символично, что одно из первых таких заявлений, поданное Демидом Молчунм, содержавшее всего три слова «Выпущайте из колхоза», было написано на клочке газетной бумаги. Однако, символично и то, что во второй книге «Поднятой целины» заявления гремяченцев, решивших вступить в партию коммунистов, были завернуты в газету.
Районное начальство, о чем свидетельствуют его действия, вызванные публикацией статьи Сталина, само находилось в состоянии растерянности и неопределенности. И только соответствующее постановление ЦК, представлявшее четкую «линию партии» в вопросах
289
колхозного строительства, снова вернуло это начальство к активной деятельности: «После появления в районе газет со статьей Сталина райком прислал гремяченской ячейке обширную директиву, невнятно и невразумительно толковавшую о ликвидации последствий перегибов. По всему чувствовалось, что в районе господствовала полная растерянность, никто из районного начальства в колхозах не показывался, на запросы мест о том, как быть с имуществом выходцев, ни райком партии, ни райполеводсоюз не отвечали. И только после того, как было получено постановление ЦК «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении», райком засуетился: в Гремячий Лог посыпались распоряжения о срочном представлении списков раскулаченных, о возвращении колхозникам обобществленного мелкого скота и птицы, о пересмотре списков лишенных избирательных прав. Одновременно с этим было получено официальное извещение, вызывавшее Нагульнова на объединенное заседание бюро райкома партии и районный контрольный комитет к десяти часам утра 28 марта». [I, 216]
В связи с историей взаимоотношений Давыдова и Лушки Нагульновой концепт газета в романе «Поднятая целина» наполняется значением повода для общения. Лушка приходит к Давыдову, когда тот после ужина читает «Правду». На вопрос о том, есть у нее дело к нему, героиня отвечает: «Есть... Что же в газетах новенького пишут? Что слышно про мировую революцию? — Лушка облокотилась, придала лицу серьезное, соответствующее разговору выражение. Словно и не было на губах ее недавней бесовской улыбки.
— Разное пишут... Какое у тебя ко мне дело? — крепился Давыдов». [I, 319]
Разумеется, Лушка пришла не для того, чтобы узнать, что «в газетах новенького пишут», а тем более о том, что «слышно про мировую революцию», и Давыдов это понимает, боясь потерять «ничем не запятнанную репутацию», боясь попасть «в Лушкины сети». Не добившись от него разговора, уходя, Лушка напоминает Давыдову зачем она якобы пришла: «Ну, ладно. Дайте мне газетку, какая поинтересней. Окро-мя у меня делов к вам нету. Извиняйте, что побеспокоила... » [I, 320]
И это было только начало. Газеты стали поводом для следующего, внешне абсолютно невинного посещения: «На следующий день в сумерках она снова пришла, на этот раз разнаряженная и еще более вызывающая. Предлогом для посещения были газеты.
— Принесла вашу газетку... Можно ишо взять? А книжек у вас нету? Мне бы какую-нибудь завлекательную, про любовь.
290
— Газеты возьми, а книжек нету, у меня не изба-читальня».[!, 320]
Якобы интерес к тому, о чем пишут газеты, привел к тому, что «кончились колебания Давыдова, тянувшегося к Лушке и боявшегося, что связь с ней уронит его авторитет». [I, 322]
В романе Шолохова присутствует мысль о том, что для современного руководителя читать только газеты вещь принципиально недопустимая. Ее высказывает секретарь райкома Нестеренко при встрече с Давыдовым. По его мнению, современный руководитель на селе, а тем более «представитель ленинградского рабочего класса», просто обязан читать не только популярную политическую и экономическую литературу, но и художественную литературу — как классическую, так и современную.
Концепт газета для героев шолоховского романа может быть связан с возможностью прославиться на всю страну. Предлагая Нагульнову свой план, как поступить с «раскулаченными кобелями», чтобы от реализации этого плана была «денежная польза» и государству, и ему самому, дед Щукарь обещает Нагульнову: «... Я тебе же добра желаю. Тебя за такую мыслю по всей России в газетках пропечатают!» [II, 191]
В представлении деда Щукаря, человек, которого «пропечатали в газете», получит от этого только добро. И такое видение роли печати в жизни человека — это не только примета нового времени, воспитанная новой властью и новой идеологией. Это давняя традиция. Вспомним хотя бы о том, какой особый вес подвигу Григория Мелехова в глазах его отца Пантелея Прокофьевича, купца Мохова и других придает тот факт, что о нем «в газетах прописано».
Журнал в повествовательном пространстве «Поднятой целины» встречается, по сравнению с газетой, значительно реже. И упоминается он, в первую очередь, в связи с Яковом Лукичом Островновым, который в одном из разговоров замечает: «<.> Я знаю, что и к чему. Оно и агрономы кое в чем прошибаются, но много и верного в ихней учености. Вот, к примеру, выписывал я агрономовский журнал, и в нем один дюже грамотный человек из этих, какие студентов обучают, писал, что, мол, жито даже не мерзнет, а гибнет через то, что голая земля, на какой нету снежной одежины, лопается и вместе с собой рвет коренья.
... — И верно он пишет. Согласуюсь с ним. Даже сам для проверки спытывал. Вырою и гляжу: махонькие и тонкие, как волоски, присоски на корню, самое какими проращенное зерно из земли черную кровь тянет, кормится через какие, — лопнутые, порватые. Нечем кормиться зерну, оно и погибнет. Человеку жилы перережь — не будет же он на свете жить? Так и зерно». [I, 105]
291
Уже сам факт, что Яков Лукич выписывал «агрономовский журнал», выделяет его среди прочих гремяченцев. Для вчерашнего рабочего Давыдова, которому Островнов рассказывает свою историю, агрономический журнал был не меньшей диковинкой, чем для гремяченцев. В пользу этого героя говорит и тот факт, что он не просто читал то, что пишут в журнале умные люди, но и проверял, «спытывал» их утверждения. И Яков Лукич Островнов предстает в романе уже не только в качестве врага советской власти и колхозного строительства, вина которого в трагической гибели двух главных героев романа неоспорима, но и как грамотный земледелец, стремящийся к тому, чтобы использовать научные открытия в своей повседневной деятельности.
Но с другой стороны, своей ученостью, стремлением быть в курсе журнальных новинок в агрономии Яков Лукич так пленил Давыдова, что тот не смог увидеть его истинной сущности, не смог разгадать намерений этого человека. После упомянутого разговора Давыдов вышел от него «с пачкой журналов под мышкой, довольный результатами посещения и еще более убежденный в полезности Островнова. «Вот с такими бы можно в год перевернуть деревню! Умный мужик, дьявол, начитанный. А как он знает хозяйство и землю! Вот это квалификация! Не понимаю, почему Макар на него косится. Факт, что он принесет колхозу огромную пользу!» — думал он, шагая в сельсовет». [I, 106]
Примечательна и такая деталь: после разговора с Островновым и сам Давыдов усиленно приналег «по ночам на агротехнические журналы». [I, 172]
Такими предстают средства массовой информации в прозе Михаила Шолохова. Их концептуальное видение и оценка принадлежат чаще героям, нежели самому писателю, что подчеркивает его стремление к тому, чтобы дать возможность самому народу высказаться по поводу одного из принципиально важных явлений современной жизни.
292