Жан-Батист МОЛЬЕР
1622-1673
Классицизм, как известно, требует изображения реальности в преображенном, облагороженном виде. В таком облагороженном, преображенном «хорошим вкусом» виде реальность предстает в классицистической драме, направленной к исправлению нравов и воспитанию человека, к примеру, у наиболее заметных представителей французской драматургии: Корнеля, Расина, Мольера. Такую преображенную и облагороженную реальность представляют эпос и лирика. Одна модель преображения и облагораживания реальности представлена в творчестве Жана-Батиста Мольера. Это путь высмеивания общественного зла, противопоставления порокам господствующих сословий ума, смекалки, жизнерадостности людей низкого происхождения как средство восстановления гармонии мира, пошатнувшейся в силу «болезни нравов». Его слуги и служанки — это одно из проявлений гармоничного понимания мира. Эту гармонию можно вернуть, показав посредством смеха остроумные издевательства над Тартюфом и Оргоном, («Тартюф», 1664), Журденом, возомнившим себя аристократом («Мещанин во дворянстве», 1770), Гарпагоном, с его болезненной скупостью («Скупой», 1668) и над многими другими, им подобными.
[19]
Показательна реакция тех, кто, по мнению Мольера, достоин осмеяния, на отдельные газетные публикации, из которых они делают обобщающие выводы. Раздражение таких героев могут вызывать газеты, которые слишком много, по мнению людей знатного происхождения, уделяют внимания тем, кто таким происхождением похвастаться не может. В комедии «Мизантроп» (1666) Альцест возмущен поведением газет, которые, «кого теперь не хвалят», готовы любого сделать героем и великим человеком:
Что там, сударыня! Кого теперь не хвалят!
И, право, всех в наш век в одну корзину валят.
Все нынче велики, герои все кругом;
Коль нынче хвалят вас, не много чести в том:
Всех душат похвалой, и, лести не жалея,
В газетах говорят про моего лакея.1
(Пер. Т.Л. Щепкиной-Куперник)
К слову сказать, в творчестве писателей-просветителей также весьма распространенной является отрицательная реакция на то, как быстро пресса из любого человека может сделать и героя, и гения. К примеру, Вольтер или О. Голдсмит в серии сатирических очерков «Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке». Разговор о своеобразии их реакции еще впереди.
У Мольера персонажи могут давать и более развернутую характеристику прессе. Герой комедии «Графиня д'Эскарбаньяс» (1671) Кле-ант, пытаясь оправдаться перед любимой в том, что он не первым пришел на свидание, рассказывает о причине своей задержки, попутно давая весьма нелицеприятную оценку современным газетам: «<...> Если бы на свете перевелись докучливые люди, я был бы здесь уже час назад. По дороге сюда меня остановил один старый знатный болтун и нарочно стал расспрашивать о придворных новостях, чтобы иметь возможность в свою очередь сообщить мне новости самые нелепые. Вы знаете, какой бич маленьких городов эти вестовщики, которые всюду ищут повода посплетничать. Сначала этот господин показал мне два листа бумаги, сплошь заполненные небылицами,2 исходящими, по его словам, из самого надежного источника. Затем под великим
-----
Мольер Ж.-Б. Мизантроп www.lib.ru/MOLIER/molier2_2.txt
Здесь и далее курсив наш (С.А., С.В.), кроме специально оговоренных случаев
[20]
секретом он утомительно долго излагал мне, как нечто, весьма любопытное, весь тот вздор, что несет голландская газета, взгляды которой он разделяет. Он утверждает, будто перо этого писаки подрывает могущество Франции и будто достаточно одного этого остроумца, чтобы разбить наголову все наши войска»1 (Пер. К. Ксаниной).
В представлении героя, газета — это «два листа бумаги, сплошь заполненные небылицами», которые можно охарактеризовать одним словом «вздор». Газете удается убедить своих читателей в том, что предлагаемую информацию она берет «из самого надежного источника», значит, уже в эту эпоху сложилась традиция и ссылки на надежность источника, и на сокрытие его имени. И главное — у части читающей публики сложилось стойкое убеждение в том, что газета способна подорвать могущество такого государства, как Франция. Из этих слов, сказанных персонажем в свое оправдание, можно заключить, что уже во второй половине XYII века определенная часть французского общества видела в прессе силу, значительно большую, нежели армия государства.
В продолжение разговора выясняется, что благодаря газете «один старый знатный болтун», знакомец нашего героя, который и задержал его своими политическими небылицами, благодаря регулярному чтению газет стал крупным знатоком в области государственной политики:
«<...> Потом он начал обсуждать действия нашего министерства; как пошел его разносить — я уж думал, он никогда не кончит. Послушать его — он знает тайны кабинета лучше, чем сам кабинет. Политика государства видна ему насквозь, он проник во все его замыслы. Он обнажает скрытые пружины всего, что совершается, указывает, какие меры предосторожности принимают наши соседи, и по воле своего воображения вершит всеми делами Европы. Его осведомленность простирается даже на Африку и на Азию: ему известно все, что обсуждается в верховном совете пресвитера Иоанна и Великого Могола».
Даже если «знатный болтун» и присочинил относительно своей осведомленности в делах Европы и даже Африки с Азией, то все равно важна сама его уверенность в том, что таковым его делает регулярное чтение газет. Последние служат источником его суждений о тайнах правительственного кабинета, дают возможность судить о политике государства и обнажать ее «скрытые пружины».
----
Мольер Ж.-Б. Графиня д'Эскарбаньяс www.lib.ru/MOLIER/molier2_9.txt
[21]