Оливер ГОЛДСМИТ
1728-1774
Просветитель Оливер Голдсмит исходил из того, что задача прессы, как и любого другого института общества, заключается в том, чтобы рассказать человеку о том, что он изначально божественно чист и безгрешен, а его грехи и пороки — это следствие воздействия на него общества. И пресса, к сожалению, очень быстро стала не только отражением, но и одним из проявлений пороков и грехов общества.
Последняя, и по всей вероятности, неоконченная поэма Оливера Голдсмита «Каждому по заслугам» (1774) была опубликована сразу после его смерти под названием «Каждому по заслугам. Поэма Голдсмита, включающая эпитафии «самым блестящим умам столицы». История ее создания связана с собраниями клуба острословов, которые время от времени происходили под председательством самого Голдсмита. Поэма представляет собой собрание эпитафий на членов этого клуба. Эпитафия на одного из них, Уайфурда, щедрого и сердечного, не искалеченного «ни страхом, ни льстивостью», лишенного «предрассудков и чванства», ученого, «но без тени педантства», включает в себя горькое сожаление:
<...> Прискорбно, однако, что ум либеральный Был вынужден жить писаниной журнальной. Он мог бы парить над вершиной науки —
Людей веселил каламбуром со скуки. Мудрец, кто украсил бы место любое, Какого-то Вудфолла жил похвалою.1
(Пер. А. Парина)
«Либеральный ум» и «писанина журнальная» оказываются плохо совместимыми в понимании поэта-просветителя. Работа в журнале не совместима и с парением «над вершиной науки». Люди, работающие
-----
1 Голдсмит О. Каждому по заслугам // Голдсмит О. Стихи http://www.lib.ru/INPROZ/ GOLDSMIT/goldsmith1_1.txt
41
в прессе, вообще не вызывают симпатий автора поэмы «Каждому по заслугам». Их характеристика поистине убийственна:
Эй вы, остряки, щелкоперы газетные, Раскравшие дочиста шутки несметные, Эй, воры острот, раболепное стадо, Почтить вам учителя вашего надо! Плетьми винограда могилу увейте, И вина на место святое возлейте! Потом разложите над славной могилой Страницы своей писанины унылой! <.>
«Щелкоперы газетные» — это те, кто научился воровать чужие шутки и остроты, оставаясь при этом раболепным стадом и не научившись создавать ничего достойного. Поэтому «над славной могилой» своего учителя они могут разложить только «страницы своей писанины унылой».
Поводом для сочинения стихотворения «Оленья туша» (1770) послужил подарок поэту, сделанный лордом Клэром. В воспоминаниях о том, как автор стихотворения был приглашен на званый обед в связи с подобным подарком, есть размышления хозяина этого ужина, внешне вызванные мыслями о том, кто будет присутствовать и, кто не сможет присутствовать на этом званом обеде. Но более всего они дают возможность узнать о том, как рядовой потребитель газетной продукции относится к ней и к тем, кто ее создает. Поэт поражен известием о том, что не будет известных и уважаемых людей, на что хозяин ему отвечает:
« <...> Но плакать не стоит: Ведь сегодня присутствием нас удостоят Сочинители, умные невероятно И, уж верно, сердечнее Берка стократно. И еврей, и шотландец строчат для газет, Остроумье их — перец для пресных бесед. Если первый Брюзгою зовется в печати, То другого Бичом именуют собратья, И хоть Цинну считают тождественным с ним, Все ж Панург, а не Цинна — его псевдоним» <...>
(Пер. А. Парина)
То, что авторы газетных публикаций не пишут, а «строчат», весьма выразительно характеризует их стиль работы, а их газетное остроумие —
-----
1 Голдсмит О. Оленья туша. Там же.
42
всего лишь «перец для пресных бесед». Не вызывает симпатий автора стихотворения и увлечение журналистов псевдонимами: в 1770—1771 гг. этим особо отличались авторы политических статей в газете «Общественные ведомости», чьи псевдонимы и упоминает Голдсмит.
Интересно складывались отношения с прессой самого Голдсмита. Его поэма «Покинутая деревня» (1770), посвященная проблеме опустошения деревень как следствия развития промышленности, вызвала бурную газетную полемику, что способствовало ее необычайной популярности: за два года поэма переиздавалась восемь раз. Да и сама тема начиналась для поэта с публицистического очерка «Перемены в жизни бедняков», опубликованного в 1762 году в газете «Ллойдз ивнинг пост». В нем описывались бедствия крестьян, выселенных богатым купцом. Поэт называл происходящее распространенным во всех частях королевства явлением.
Поводом к написанию «Элегии на смерть бешеной собаки» (1762) послужило бурное обсуждение в газетах и журналах проблемы бешеных собак на улицах Лондона, вызванное периодически вспыхивавшим паническим страхом перед ними жителей столицы. Боязнь бешеных собак принимала время от времени настолько отчаянный характер, что летом 1760 года лорд-мэр Лондона издал приказ об уничтожении всех бродячих собак. Газеты и журналы посвящали этой теме свои страницы, а издатель Ньюбери выпустил «Трактат о бешенстве собак» некоего доктора Джеймса.
Издеваясь над той шумихой, которую раздули газеты вокруг страхов перед бродячими собаками, Голдсмит поведал историю о том, как некоего весьма праведного мужа покусала собака:
<...> Над раной лили реки слез, Сердца терзала драма. И ясно всем: взбесился пес, Погибнет сын Адама.
Но опровергла бред ослов Чудесная картина: Наш добротворец жив-здоров, А околела псина.1
( Пер. А. Парина)
----
Голдсмит О. Элегия на смерть бешеной собаки. Там же.
43
В романе «Векфильдский Священник. История его жизни, написанная, как полагают, им самим» (1766), Оливер Голдсмит раскрывает свое отношение к журналам. Появление названий различных журналов в тексте (например, «Дамский журнал, или Любезный собеседник для прекрасного пола», издававшийся в Лондоне с 1760 по 1763 гг.) практически всегда связано с иронией относительно того, чем они заполнены. А вот персонажи романа у писателя раз-делены на тех, кто считает публикуемые в журналах художественные произведения «низменными», и тех, кто находит их как «прелестные вещи».
Особое внимание в романе уделено газете. Ее концепт наполнен для некоторых персонажей, в первую очередь, значением политика.
Главный герой рассказывает об одном весьма примечательном человеке, у которого ему довелось гостить. Будучи очень гостеприимным, угощая гостей самым изысканным ужином, этот человек почти не знал других тем для застольной беседы, кроме связанных политикой. Политикой же он называет и все то, что ежедневно преподносят своему читателю газеты: «<...> Разговор нашего гостеприимного хозяина вертелся почти исключительно вокруг политики, ибо свобода, по его словам, составляла сладкую отраву его жизни. Когда убрали со стола, он спросил меня, видел ли я последний выпуск «Монитора», и, получив отрицательный ответ, воскликнул:
— Так вы, верно, и «Аудитора» не читали?
— Не читал, сударь, — ответил я.
— Странно, очень странно, — сказал хозяин, — вот я так читаю всю политику, какая выходит: и «Ежедневную», и «Всеобщую», и «Биржевую», и «Хронику», и «Лондонскую вечернюю», и «Уайтхоллскую вечернюю», все семнадцать журналов да еще два обозрения. Что мне до того, что они друг дружку люто ненавидят? Зато я их всех люблю! Свобода, сударь, свобода — вот что составляет гордость британца! И клянусь своими угольными копями в Корнуэлле, я почитаю всех, кто стоит на страже свободы»1 (Пер. Т. Литвиновой).
Политические взгляды героя, который читает все крупные лондонские газеты и «все семнадцать журналов да еще два обозрения», формирует пресса. Он признается в любви всем изданиям, несмотря на то, «что они друг дружку люто ненавидят». Для этого персонажа такое положение дел, когда есть люто ненавидящие друг друга издания, свя-
-------
1 Голдсмит О. Векфильдский Священник. История его жизни, написанная, как полагают, им самим http://www.lib.ru/INPROZ/GOLDSMIT/goldsmit.txt
44
зано с его представлениями о свободе. В связи с этим и сама газета для него наполнена в том числе и этим содержанием.
Сам рассказчик придерживается другого мнения относительно прессы и не может принять такой позиции, когда газетное дело воспринимается как политика, как проявление свободы. Однако для нас интересен сам факт наличия во второй половине XYIII века в Англии людей, которые считали, что само существование такого количества газет и журналов, даже люто ненавидящих друг друга, является свидетельством того, что в стране и в самом деле есть свобода, а пресса стоит на ее страже. Другое дело, что такое принятие всего и вся, что печатается в прессе, заставляет гостеприимного хозяина, по его собственному признанию, «ломать голову» над делами, к которым он не имеет отношения, к примеру, над делами короля. Именно газеты и журналы привели его к выводу, что королю «не хватает советчиков»: если бы король советовался «со всяким, кто пожелал бы дать ему совет, и тогда все у нас пошло бы по-иному».
Автор же абсолютно уверен в том, что крики о свободе в печати — это еще не свобода, поэтому тех, кто дает королю советы на страницах газет и журналов, надо не слушать и заклеймить позором: «<...> — А я бы, — вскричал я, — поставил всех подобных советчиков к позорному столбу! Долг всякого честного человека укреплять наиболее слабую сторону нашего государственного устройства — я имею в виду священную власть монарха, которая последние годы день ото дня слабеет и теряет свою законную долю влияния в управлении государством. А наши невежды только и знают, что кричать о свободе; и если у них к тому же есть какой-то общественный вес, то они самым неблагородным образом кладут его на ту чашу весов, которая и без того тяжела».
В понимании рассказчика, политические разглагольствования печати о свободе невежественны. В своем стремлении советовать королю печать у Голдсмита выступает в роли невежды, а потому становится причиной ослабления государственного устройства, священной власти монарха, следовательно, она достойна позорного столба. Такое пони-мание приводит к тому, что гостеприимный хозяин с гневом изгоняет из своего дома человека, которому не нравится свобода в том виде, как ее понимает пресса. Извинений гостя он принять не хочет: «<...> Тут я понял, что хватил через край, и попросил извинить меня за неуместную свою горячность.
— Извинить?! — прорычал он в ярости. — За ваши правила надобно десять тысяч раз просить извинения. Как?! Отказаться от свободы, от
45
собственности и, говоря словами «Газетира», навязать себе деревянные башмаки? Сударь, я настаиваю на том, чтобы вы сию же минуту покинули мой дом, или я не отвечаю за последствия. Сударь, я на этом настаиваю!»
Даже в своем возмущении позицией гостя хозяин обращается к мнению одной из влиятельных английских газет.
Роман Оливера Голдсмита позволяет отметить еще одну особенность бытования периодической печати в английском обществе второй половины XYIII века. Она становится источником существования для некоторых категорий граждан. Многие современники героя стали распространителями подписки, часто это была подписка на то, что они сами планировали издавать. Он рассказывает, к примеру, историю о том, как однажды к нему в кафе подсел «маленький человечек»: «<...> После короткого предварительного разговора со мной, из которого он понял, что имеет дело с человеком ученым, он извлек пачку проспектов и принялся убеждать меня подписаться на новое издание Пропорция, которое он намерен был подарить миру с собственными комментариями».
Кроме того, неожиданный собеседник автора живет тем, что продает богатым людям подписки на всевозможные издания, проспекты которых постоянно носит с собой. Он готов научить этому и автора: «<...> Дайте-ка я вас научу. Взгляните на эти проспекты! Вот уже двенадцать лет, как они меня кормят. Возвратится ли вельможа с чужбины на родину, креол ли прибудет с острова Ямайка, задумает ли богатая вдова, покинув свое родовое гнездо, наведаться к нам в столицу, — у всех у них я пытаюсь взять подписку. Лестью осаждаю я их сердца, а затем в образовавшуюся брешь пропихиваю свои проспекты. У того, кто с самого начала подписывается с охотою, я через некоторое время прошу еще денег — за посвящение; если дал первый раз, то даст и во второй, и, наконец, еще раз сдираю с него за то, чтобы на заглавном листе красовался его фамильный герб. Таким образом, — продолжал он, — я живу за счет человеческого тщеславия и смеюсь над ним; но, между нами говоря, мою физиономию здесь слишком уже знают, и я бы не прочь взять вашу напрокат».
Можно по-разному относиться к людям, которые избрали такой путь получения средств для существования, как распространение подписки на всевозможные издания, выманивание на них денег у всевозможных вельмож, но деятельность именно таких людей способствовала распространению, развитию периодической печати.
От этого же героя автор узнает о том, что значительная часть творческих людей также живет за счет периодических печатных изданий,
46
публикуя в них свои поэтические творения, посвященные богатым людям, всевозможным событиям, происходящим в их жизни. Они словно бы становятся поэтами-летописцами жизни богатых и знатных людей. Реакция автора на такое известие была предсказуемо отрицательной: «<...> — Боже милостивый, Джордж! — воскликнул я. — Неужто ныне поэты занимаются такими делами? Неужто люди, одаренные свыше, должны унижаться до попрошайничества? Неужто ради куска хлеба позорят свое призвание и становятся подлыми торговцами лестью?»
Периодическая печать в глазах рассказчика становится тем инструментом, который людей, «одаренных свыше», превращает в «подлых торговцев лестью». Унижает талант поэта, заставляя его жить попрошайничеством. С этим не согласен его собеседник, который тоже знает, что такое настоящий талант: «<...> О нет, сударь, — отвечал он. — Ис-тинный поэт никогда не падет столь низко, ибо гений — горд. Создания, которых я вам тут описываю, всего лишь нищие, что попрошайничают в рифму. Подлинный поэт готов ради славы мужественно бороться с нуждой и дрожит за одну лишь честь свою. Ищут покровительства те, кто не заслуживает его. Гордый дух мой не позволял мне так низко уронить свое достоинство, вместе с тем скромные мои обстоятельства мешали повторить попытку взять славу приступом; мне пришлось избрать средний путь и сесть за сочинительство ради куска хлеба; однако я оказался неспособным к делу, в котором можно преуспеть с помощью одного лишь прилежания. Я не мог подавить в себе тайной жажды похвалы, и, вместо того, чтобы писать с пространностью плодовитой посредственности, я тратил время на поиски совершенства, а оно немного занимает места на бумаге!»
Приведенные рассуждения персонажа приводят читателя к выводу, согласно которому периодическая печать и истинный талант несовместимы, в ней работают не истинные поэты, а те, что «попрошайничают в рифму».
Это же признание персонажа по имени Джордж дает возможность узнать о том, какими заботами жила современная Голдсмиту читающая публика и какое содержание было характерно для периодических изданий: «<...> Какое-нибудь мое сочиненьице, таким образом, проскочит в том или ином журнале, никем не замеченное, никем не признанное. У публики другие заботы. Какое ей дело до прозрачной стройности моего стиля, до благозвучной округленности моих периодов? Я писал, и листок за листком поглощались Летой. Мои статьи тонули среди восточных сказок, статеек о свободе и советов, как лечиться от укуса бешеной
47
собаки; а между тем Филавт, Филалет, Филелютер и Филантроп — все писали лучше меня, ибо писали быстрее».
Если статьи Джорджа «тонули среди восточных сказок», «статеек о свободе» и «советов, как лечиться от укуса бешеной собаки», значит, этим была заполнена периодическая печать и, следовательно, именно информация такого рода была предметом заботы читающей публики.
В 1762 годы Оливер Голдсмит опубликовал серию сатирических очерков «Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке». В этих очерках значительное внимание уделено современным периодическим изданиям. Особую значимость этим рассуждениям придает то, что они якобы принадлежат представителю другой культуры, принципиально отличающейся от европейской.
Из Письма IY можно узнать о том, что, «как и в Китае, всеобщее увлечение политикой находит здесь удовлетворение в ежедневных газетах. Только у нас император пользуется газетой, дабы наставлять свой народ, здесь же народ норовит поучать в газетах правительство. Не думай, однако, будто сочинители этих листков и в самом деле что-то смыслят в политике или в государственном управлении. Сведениями своими они обязаны какому-нибудь оракулу в кофейне, который услышал их накануне вечером за игорным столом от вертопраха, почерпнувшего их у привратника одного вельможи, а тот выудил их у камердинера этого вельможи, камердинер же сочинил все от начала до конца, чтобы позабавиться <_>»1 (Пер. А.Г. Ингера).
Принципиально важно замечание восточного философа о том, что «увлечение политикой» находит в Англии «удовлетворение в ежедневных газетах», которые в данных исторических условиях являются едва ли не единственным проявлением, показателем политической жизни. Весьма примечательна та разница между китайскими и английскими газетами, которую отмечает философ, а также его мнение о компетентности тех, кто пишет в газетах о политике. Его наблюдения свидетельствуют о том, что эти газетные сочинители мало что смыслят как в политике, так и в государственном управлении. Такие рассуждения есть свидетельство глубокого недоверия и к пишущим, и к источникам их информации. О последних писатель говорит с нескрываемой иронией, так как изначальным источником политических размышлений в газете выступает камердинер, который сочинил политические сведения ради забавы.
-----
1 Голдсмит О. Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке http://www.lib.ru/INPROZ/GOLDSMIT/goldsmith_letters.txt
48
Пятое письмо снова возвращает читателя к мысли о «пристрастии этого народа к политике», и такое повторное обращение к ней есть свидетельство тому, что политизированное английское общество было предметом постоянных размышлений писателя: «<...> Я уже писал тебе об удивительном пристрастии этого народа к политике. Англичанину мало убедиться, что силы соперничающих европейских держав находятся в равновесии, раз он благоденствует; нет, ему надобно точно знать, сколько весит каждая гиря в каждой чаше. Дабы он мог удовлетворить это любопытство, каждое утро за чаем ему подают листок с политическими новостями. Позавтракав этим, наш политик отправляется в кофейню переварить прочитанное и пополнить свои сведения. Оттуда он шествует в ресторацию осведомиться, нет ли чего новенького, и так продолжает слоняться до самого вечера, заботливо присовокупляя все новые находки к своей коллекции. Домой он добирается только к ночи, переполненный важными соображениями. Но, увы! — проснувшись поутру, он узнает, что все вчерашние новости попросту нелепость или заведомые враки. Казалось бы, отрезвляющий урок любому охотнику за новостями. Ничуть не бывало: наш политик, нимало не обескураженный, опять принимается за свое и рыщет в поисках свежих известий только для того, чтобы пережить новое разочарование».
Политические взгляды и пристрастия формируются, в первую очередь, теми самыми листками «с политическими новостями», которые «каждое утро за чаем» подают англичанину. Из четвертого письма мы уже знаем о том, из каких источников в эти самые «листки» попадает информация, поэтому нет ничего удивительного в том, что на следующий день, то, что вчера было важным, оказывается нелепостью и враками. Именно эта особенность, по Оливеру Голдсмиту, лучше всего характеризует современную ему прессу. Другое дело, что читатель этих газет, собиратель новостей ежедневно «рыщет в поисках свежих известий», однако результатом таких поисков для него все равно будет «новое разочарование».
Еще одна черта современной периодической печати заключается в том, что автор писем считает, что английская, как и вообще европейская, пресса — это механизм продвижения в мире своих национальных интересов, «средство продажи» своего национального товара: «Я часто восхищался коммерческим духом, царящим среди европейцев, и дивился тому, что они умудряются сбывать товары, которые житель Азии счел бы совершенно бесполезными. В Китае говорят: европеец и на плевке наживется; но это еще мягко сказано — ведь европейцы
49
даже ложь и ту продают с барышом! Любая страна сбывает этот ходкий товар соседям».
То, что печатается в газетах, и есть такой «ходкий товар». Принципиально важно и то, что Голдсмит раскрывает саму технологию создания такого газетного товара: «Английскому торговцу таким товаром достаточно отправиться в свою контору и сочинить воинственную речь, якобы произнесенную в сенате, или слухи, будто бы почерпнутые при дворе, или сплетню о знатном мандарине, или сообщение о тайном сговоре между двумя соседними державами. Затем этот товар пакуется и отсылается агенту за границей, а тот в свой черед шлет две битвы, три осады и хитроумное письмо, полное многоточий, пропусков и многозначительных намеков».
И, наконец, самое интересное: по мнению восточного философа, за которым, вне сомнения, стоит сам Оливер Голдсмит, газета каждого европейского народа несет на себе, в каждом своем сообщении «приметы той страны, коей оно принадлежит»: «Теперь, полагаю, тебе понятно, что любая газета — изделие всей Европы, и, читая ее проницательным взором философа, замечаешь в каждом сообщении приметы той страны, коей оно принадлежит. Географическая карта едва ли дает столь ясное представление о границах и местоположении страны, нежели этот листок о характере и нравах ее обитателей. Суеверность и мнимая утонченность Италии, церемонность Испании, жестокость Португалии, опасения Австрии, самоуверенность Пруссии, легкомыслие Франции, алчность Голландии, гордость Англии, безрассудство Ирландии и национальное самолюбие Шотландии — все это бросается в глаза на каждой странице. Впрочем, чтение самой газеты, вероятно, развлечет тебя больше, чем мои описания, а посему посылаю тебе образчик, который дает представление о том, как пишутся подобные сочинения, а равно и о народах, причастных к их созданию».
Представленное наблюдение принципиально интересно тем, что свидетельствует о сформированности уже ко второй половине XYIII века в Европе средств массовой информации таким образом и в таком виде, что по ним можно было увидеть особенности и даже характер страны, в которой они издавались, составить представление «о народах, причастных к их изданию».
В Письме XIII возникает образ газетных обозревателей, пишущих на литературные темы. Восточного гостя водят по кладбищу Вестминстерского аббатства, между могил известных людей Англии. На вопрос о том, почему здесь нет могилы недавно умершего поэта Александра
50
Попа, восточный философ получает ответ: «<...> — Нет, еще не приспело время, — ответил мой вожатый. — Надо подождать: он ведь не так давно умер, и ненависть к нему еще не остыла.
— Как странно! — воскликнул я. — Ненавидеть человека, посвятившего всю жизнь тому, чтобы развлекать и наставлять своих соотечественников!
— Потому-то его и ненавидят! Есть люди, которые называются обозревателями книжных новинок. Они следят за тем, что происходит в мире изящной словесности, и с помощью газет создают литературные репутации. Они несколько похожи на евнухов в серале, которые сами не способны доставить наслаждение и не допускают туда тех, кто от них отличен. Эти обозреватели только и делают, что кричат «тупица!» и «щелкопер!», расхваливают покойников, поносят живых, снисходительно признают за настоящим талантом кое-какие способности, превозносят десяток болванов, чтобы прослыть беспристрастными, и чернят частную жизнь тех, чьи сочинения они бессильны опорочить. Обычно эти негодяи состоят на жаловании у корыстных книготорговцев, а еще чаще сами книготорговцы берутся за эту грязную работу, потому что ничего, кроме брани и глупости, тут не требуется. Любой поэт с талантом непременно обретает подобных недругов. И, как он ни презирает их злобу, им все же удается отравить его существование, так что погоня за призрачной славой оборачивается подлинными муками».
Процитированный диалог примечателен информацией, согласно которой уже в конце XYIII века английская пресса имела в качестве едва ли не обязательных сотрудников «обозревателей книжных новинок», задачей которых было создание через газету литературных репутаций. Занимались этим люди, которые напоминают евнухов (повторение сравнения, с которым мы уже встречались в «Векфильдском Священнике», в данном случае, видимо, не случайно). Человек, который поведал все это восточному философу, называет их работу «грязной». Не вдаваясь в подробности того, насколько нравственно дело таких «создателей литературных репутаций», отметим главное. Пресса не просто создает моду на того или иного автора, она выступает в роли средства формирования литературных вкусов, то есть самым непосредственным образом влияет на литературный процесс, стремится быть определяющим фактором в создании читательских симпатий и антипатий.
Судьба самих поэтов в таких условиях поистине трагична. По словам человека, который водит восточного философа по кладбищу, ни один из поэтов не смог избежать этой участи: «<.> Если они богаты,
51
то могут купить похвалу продажных критиков, равно как и монумент в этом храме.
— Но разве нет, как у нас в Китае, людей, которые, отличаясь изысканным вкусом, покровительствуют таланту и пресекают происки бездарных завистников?
— Их довольно много, — последовал ответ, — но, увы, сударь, эти книжные обозреватели вьются вокруг меценатов и выдают себя за сочинителей, а те слишком ленивы, чтобы докапываться до истины. И вот за столом такого мандарина не находится места для поэтов, а заслуженное ими вознаграждение достается их врагам, пирующим в его доме».
Если похвалу газетной критики можно купить, значит, ее заказной, или продажный характер уже ко второй половине XYIII века был весьма значительной общественной проблемой. Такое отношение критики к творчеству не могло не влиять на его характер, на те процессы, которые происходили в литературе.
Тему заказного характера газетных публикаций продолжает Письмо XLIII. Из него следует: «Если ты захочешь узнать о Вольтере по отзывам газетных писак и безграмотных сочинителей, то увидишь, что все они изображают его каким-то чудищем с мудрой головой и порочным сердцем, так что сила его ума и низменные устремления составляют отвратительный контраст. Но полюбопытствуй, что пишут о нем писатели, вроде него самого, и он явится тебе совершенно другим человеком. Из их описаний ты увидишь, что ему были свойственны доброта, сострадательность, величие духа и еще многие добродетели. Люди, которые, очевидно, знали его лучше других, говорят об этом в один голос».
Газета по отношению к тем великим, о которых в ней отзываются «газетные писаки», выступает в роли средства искажения облика и сущности этих великих людей. Газета намеренно или по незнанию создает нечто прямо противоположное тому, что было на самом деле. Далее в письме вспоминаются писатели и философы, которые, по мнению восточного философа, о Вольтере говорили верно и справедливо, коротко передается его истинная биография и суть его философского учения. Все это никак не соответствует тому, что о Вольтере можно прочитать в статьях «газетных писак».
В развитие этой темы Письмо LXXIV повествует о способности и готовности газет объявлять посредственности гениями. Такой способности газет, как мы помним, по-своему возмущались герои Мольера и Бомарше. Автора писем у Голдсмита поражает необычайная плодо-
52
витость газет на этом поприще: «Читая здешние газеты, я за какие-нибудь полгода встретил в них упоминания не менее чем о двадцати пяти великих людях, семнадцати очень великих и девяти гениях. «Это те, — утверждают газеты, — на кого будут с восхищением взирать потомки, это имена, чья слава будет изумлять грядущие века». Что же получается? Сорок шесть великих людей за полгода составит за год девяносто два. Xотел бы я знать, как потомки сумеют запомнить их имена! И неужели у будущих поколений не найдется других дел, кроме заучивания столь длинных списков?»
Щедрость газет, которые награждают своих современников званиями «великих», «очень великих» и «гениев», свидетельствует либо об их неразборчивости, основанной на плохом знании предмета, либо о материальной или иной зависимости от тех, кого таковыми объявляют.
Китайский философ отметил и сам простой механизм создания «великих людей» и «гениев»: «<.> А между тем стоит мэру произнести речь, как его тотчас объявляют великим человеком. Стоит только педанту издать in folio (в лист — лат.) свои прописные истины, как он незамедлительно становится великим. Стоит виршеплету зарифмовать свои избитые чувства, как и он становится гением на час.
И как бы ничтожен ни был предмет подобных восторгов, за каждым следует толпа еще более ничтожных поклонников. Под восхищенные клики своей свиты шествует он к бессмертию, самодовольно оглядываясь на бегущих обожателей и мало-помалу обзаводясь всеми нелепыми странностями и причудами, коими чревато сознание собственного величия».
В приведенных примерах есть одна примечательная особенность: газеты возвеличивают людей, так или иначе связанных со словом. В одном случае — это произнесенная речь, в другом — публикация «прописных истин», в третьем — зарифмованные виршеплетом «избитые чувства». Значит, газеты, которые являются отражением общественных настрое-ний и симпатий, научились оценивать людей, прежде всего, на вербальном уровне, оценивая того или иного современника по тому, что он говорит или пишет.
Для примера автор Писем рассказывает о том, как был приглашен одним таким «великим человеком» на обед, который был превосходен, чего нельзя было сказать о хозяине дома, который был невыносим. Он поразил уроженца Китая своей уверенностью в том, что знает Китай лучше него. Другие присутствующие, между тем, восторженно внимали тем несуразностям, которые говорил о Китае хозяин дома.
53
Письмо LXXXV развивает тему с еще одной интересной стороны: автор удивляется тому, как поэты пишут «не театральные пьесы, а лишь стихотворные панегирики актерам»: «<.> ныне это наиболее распространенный род сочинения для сцены. Обязанность такого театрального стихоплета — следить за появлением новых актеров в его театре и на следующий же день разражаться в газете высокопарными виршами. В них Природа и актер соперничают друг с другом, причем актер всенепременно выходит победителем, или Природа принимает его за самое себя, или же старик Шекспир, завернувшись в саван, наносит ему визит, или же арфы девяти сладкогласных Муз поют ему славу, ну, а если, дело касается актрисы, к услугам стихотворца — Венера, прекрасная богиня любви, и нагие Грации; ведь она и сама, должно быть, родом и воспитанием богиня, и она, должно быть... »
Так создаются театральные гении, а газеты оказываются прибежищем и источником доходов для всевозможных виршеплетов, научившихся «разражаться. высокопарными виршами». Философ даже дает «образчик таких виршей», чтобы у его адресата сложилось полное представление об этом газетном жанре:
На лицезрение миссис ***, исполнявшей роль ***
Тебе наскучил хор всех девяти Камен, -Xвалу тебе пою всех девяти взамен! О, сколь божественно твое очарованье! Кого не покорит очей твоих сиянье? С прелестной грацией твой каждый шаг исторг На лицах зрителей и слезы, и восторг! А слушать речь твою — высокое блаженство... О, Господи! Ты вся восторг и совершенство! Киприды жалобам так стал внимать Зевес Среди пафосских рощ, меж лиственных завес. И внемля сладости ее молений нежных, Одушевлялась плоть утесов безмятежных. Все очаровывал речей блаженный тон, Богинею любви Кронион был пленен!
Такие «вирши», по наблюдениям автора Писем, являются средством превознесения одних актеров и умаления достоинств других. Сам же он не питает вражды ни к той актрисе, которую хвалят, ни к той, которую этим принижают, и готов «покровительствовать им обеим». В доказательство, сообщает философ с иронией, — и та, и другая могут бывать у него дома «в любой вечер, когда у меня будет досуг, ...
54
но при условии, что они будут помнить свое место и, развлекая меня, останутся скромно стоять у порога».
Восемьдесят шестое письмо дает представление о еще одной составляющей содержания современной прессы Англии. Философ рассказывает о том, какой популярностью у англичан пользуются конские бега: «<.> Эта забава в большой моде и почете, и здешняя знать предается ей с большей страстью, нежели обитатели Явы петушиным боям, а туземцы Мадагаскара — бумажным змеям. Меня даже уверяли, что иные аристократы не хуже своих конюхов разбираются в подковах и гвоздях, а лошадь с мало-мальскими достоинствами никогда не будет нуждаться в знатном покровителе».
А пресса, в свою очередь, самым активным образом учитывает эту страсть англичан и подогревает ее. Философ снова не может удержаться от примера, чтобы яснее представить роль прессы в этом увлечении англичан, но явно прибегает к сочинительству (чего стоят только имена лошадей «его светлости» и «его сиятельства»): «Почти ежедневно газеты печатают описания этих состязаний. Вот одно из них: «Означенного числа бежали — Краб его светлости, Улитка его сиятельства и Пукало сквайра Кнутингхэма. Скакали сами хозяева. Такого наплыва знатной публики не было уже несколько сезонов. Вначале повел Краб, но Пукало вскоре пошел с ним голова в голову, однако Улитка, воспользовав-шись благоприятной переменой ветра, вырвалась вперед. Краб сошел, Пукало захромал, а Улитка достигла столба под общие рукоплескания».
Благодаря автору Писем мы имеем дело с одним из первых в европейской печати примеров жанра репортажа с места события. Не стоит при этом, однако, забывать, что этот репортаж дается у Голдсмита в литературном пересказе и не без иронии. Последнее подтверждается тем, как автор писем комментирует то, что ему довелось прочитать в газете: «Как видим, Улитка заслужила всеобщие рукоплескания, и, без сомнения, его сиятельство получил некоторую толику похвал, столь щедро расточавшихся Улитке. О солнце Китая! Что за величественное зрелище: государственный муж в жокейской шапочке, кожаных штанах и с хлыстом в зубах, приближается к столбу под одобрительные вопли грумов, жокеев, сводников, герцогов, выросших в конюшне, и дряхлых генералов!»
В описаниях конных скачек и гонок повозок автор оказывается далек от газетных восторгов по их поводу. В отличие от газет, китайский философ относится к происходящему как «к тому, что унижает человеческую природу и умаляет ее достоинство».
55
Из Письма CX можно узнать о том, что одной из самых важных особ в английском государственном механизме, наряду с государственным секретарем, казначеем и другими, является «издатель правительственной газеты».
Письмо CXIII рассказывает о том, как в Англии проходят «споры между людьми учеными». Благодаря средствам массовой информации они «здесь ведутся теперь гораздо лаконичнее, чем прежде. В свое время на фолиант отвечали фолиантом, а боец всю жизнь тратил на один-единственный поединок. Нынче же долгие споры не в моде: их решает эпиграмма или акростих, а воин, подобно внезапно напавшему татарину, либо сразу одерживает победу, либо пускается в бегство».
Печать значительно упростила механизм споров, заменив, к примеру, фолиант на эпиграмму или акростих (заметим, речь идет о спорах научных), сократила само время проведения таких споров.
Существование газет не только внесло коррективы в сроки проведения споров, а также в характер и размеры аргументов, но и повлияло на психологию участников: «<.> как рассуждает каждый из них: сегодня в газете появится мое имя, а завтра имя моего соперника. Публика, разумеется, станет о нас расспрашивать, и по крайней мере уличная чернь узнает про нас, хотя ничего достойного славы мы не совершили. Мне довелось читать о таком споре, случившемся здесь лет двадцать назад».
Автор Писем подробно излагает сущность спора между тремя литературными дарованиями, подчеркивая, что «все они успешно писали для театра, имена их упоминались чуть ли не в каждой газете, а сочинения имелись в любой кофейне». Однако появление четвертого, еще более талантливого автора, радикально повлияло на изменение их в образа в периодической печати: «<.> С того момента они стали мишенью для критики: не проходило буквально и дня, чтобы их не называли презренными писаками».
Кстати, из этого же письма можно узнать, насколько популярным и востребованным был жанр эпиграммы как средства ведения научного или литературного спора в описываемой эпохе и насколько он прижился в свое время в периодической печати. Верный себе, восточный философов приводит и образцы таких эпиграмм.
Необходимо отметить, что письма свои китайский философ посылает «Лянь Чи Альтанчжи — Фум Xоуму, первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине».
Так своеобразно проявилось концептуальное видение одного из ведущих писателей-просветителей современных ему средств массовой информации.
56