После Ватерлоо захваченных офицеров армии Наполеона англичане и пруссаки передали королевской военной администрации. Среди пленных сразу выделилась группа подозрительных лиц, которые выдавали себя за французов. На допросах они путались в показаниях, называли вымышленных родителей и свидетелей. Правосудие не сомневалось: перед ними не граждане Франции, призванные под императорские знамёна бежавшим с острова Эльба Бонапартом, а иностранцы. Разговор с наёмниками в трибуналах был короток: каторжные работы.
Не избежал сурового приговора и гусарский полковник Серж Корсиканец, выдававший себя за провансальца. Ни удовлетворительный французский язык, ни внешность южанина не могли ввести в заблуждение опытных служителей армейской Фемиды. Корсиканец! Нет таких фамилий. Явно кличка участника тайного братства бонапартистов. Только как ни назвался бы лжец, он отметился в памяти многих знатных французских семей виновником гибели и позора элитного эскадрона королевских кирасир.
В истории утвердилось мнение, что опасный беглец с острова Эльба на пути от бухты Жуан до столицы не встретил сопротивления войск Бурбона. Это заблуждение. Стычки между «белыми с лилиями» и «трёхцветными» местами случались. На подступах к Парижу эскадрон императорских гусар атаковал подразделение тяжёлой королевской конницы. Кирасиры, все из благородных семей, были изрублены гусарами под командой дотоле неизвестного Сержа Корсиканца. Командир лёгких конников за этот успех получил из рук императора полковничьи эполеты. Уязвлённая родовая аристократия взяла на мстительную заметку дерзкого гусара. И когда истекли «сто дней» Бонапарта, верный его офицер не мог рассчитывать на снисхождение старой знати.
Полковник был приговорён к пяти годам неволи. На него, как и на всех арестантов, собранных в тюремном дворе Брюсселя, надели синие тиковые штаны и красную арестантскую куртку поверх батистовой офицерской рубахи. Ему остригли голову, но поленились сбрить чёрную щетину на запавших щеках. Оставили осуждённому добротный солдатский ранец с обиходными предметами. Среди них затесался осколок блюдца из белого благородного металла. Владелец сохранил заветное серебро в отнюдь не сытой жизни на острове Эльба. Поднялся с ним на борт брига «Непостоянный». Флагман исторической флотилии с Бонапартом на капитанском мостике тайно, глухой ночью, двинулся к Лазурному берегу, ведя за собой мелкие парусники. 1 марта 1815 года в бухте Жуан, в виду города Кан, высадилась «армия» в 1100 штыков, чтобы возродить Империю.
Пожилой жандармский офицер сопровождения осуждённых, носивший, по всем признакам, по ошибке мундир стража порядка и законности вместо сутаны кюре, проверяя поклажу нового подопечного, долго рассматривал обрубок серебряного блюдца с выцарапанным инициалом С.
- Это что?
- Семейная реликвия.
Предмет определялся как «режущий». Обещание «превосходительного каторжника» не употреблять его во зло не возымели действия на службиста. Он изъял опасный предмет, но обещал осуждённому возвратить реликвию в день освобождения.
Мужество покинуло презиравшего смерть кавалериста, наречённого неумолимой властью пятизначным номером, когда на нём, под затылком, заклёпывали ударами молотка железный ошейник. Прикованных к общей цепи прогрузили на длинную телегу и повезли в сторону моря. Решение покончить собой, как только представится возможность, казалось Номеру 11516 окончательным. Но долгая дорога способствовала созреванию другой мысли, более свойственной сильной и здоровой натуре Сергея, сына Борисова. Медленно уплывал за задок телеги мирный сельский пейзаж уже недоступной жизни. Двуногое существо с железным ошейником на шее, потерявшее право называться человеком, но, тем не менее, им ещё остающееся, всё сильнее проникалось желанием преодолеть соблазны самоубийства. Выжить во что бы то ни стало! Сделать эту цель своим маяком и двигаться на огонь надежды через унижения и боль, телесную и душевную.
Сена и морские воды Ла-Манша в месте встречи образуют узкий и глубокий, более тридцати километров, залив (губу, говорят поморы в России). На северной его стороне раскинул свои причалы и другие портовые сооружения Гавр – главные морские ворота Франции. Здесь же находился острог. Узилище и в стужу не отапливалось. Арестанты спали на голых досках, ели неизменный «сюп». Всегда в кандалах, часто прикованные за ногу цепью к ядру. За малейшую провинность надсмотрщики наказывали каторжников палками, карцером, хуже могильного склепа. На рассвете заключённых уводили из острога в порт – на разгрузку торговых судов, на работы в доках. Пуще смерти страшились галер. При кораблекрушениях гребцов некогда было расковывать, да и опасно для команды. И работа на вёслах по двадцать часов с утки изнуряла до скорой смерти.
К счастью для русского, выдающего себя за француза-провансальца, даже здесь он почти освободился от настойчивого, соблазнительного зова смерти. А телом был крепок, несмотря на кажущуюся хрупкость небольшой фигуры. Часто его товарищи по несчастью (по сравнению с ним – голиафы) падали в изнеможении под мешком с грузом, у забиваемой вручную сваи; не выдерживли многочасовой плотницкой работы в доках. Его же тонкие, перевитые железными мускулами руки не знали усталости. Недостаток физической силы он возмещал природной выносливостью. Притом, научился расходовать энергию так, чтобы её хватало от сна до сна, короткого, но глубокого, всегда для него целительного.
При остроге была школа. Когда заболевал какой-нибудь учитель-монах из обители, содержащей школу, тюремное начальство обязывало экс-полковника вести занятия. Получалось вроде отпуска, способствующего восстановлению сил. От изнурительной работы, от беспросветных мыслей выручала также способность к рисованию. Каторжане для обогревания под открытым небом в ненастные дни разводили, где разрешалось, костры. Уголёк из золы годился для росписи стен и других подходящих поверхностей в минуты отдыха колодников. Тюремное начальство заметило эту способность Номера 11516 и, бывало, заказывало «парсуны» с себя, предоставляя дешёвому (очень дешёвому) художнику какое-нибудь свободное помещение тюрьмы под временную мастерскую.
Ещё Корсиканец отыскал «наощупь» верный способ коротать время – не замечать его. Серж-Сергей не считал дни, не делал ногтём по вечерам царапин на досках нар, чем занимались многие из его соседей по заточению; не заглядывал мысленно в будущее, даже в завтрашний день. Календарь для него перестал существовать. Какой сегодня день? Число? Месяц? А год?.. Не всё ли равно! Вдруг оказалось: третье лето миновало с того дня, когда удар молотка под затылком отозвался в мозгу болью отнюдь не физической.
То осеннее утро выдалось пасмурным, холодным. Только каторжные погодой не интересовались. Те, для кого каждая минута существования – жестокая, бескомпромиссная война со всем тем, что олицетворяет тюрьму, способны ощущать лишь очень сильную боль и очень сильный голод. В заключении тупеет не только ум, тупеет каждая клетка организма. Какое значение имеет погода, если в твоём распоряжении в дождь, снег, стужу, при палящих лучах солнца, ветре неизменные штаны да куртка, рубаха из грубого холста, шарф жгутом, похожий на корабельный канат, башмаки, подбитые гвоздями, нелепая шапчонка?
Когда надсмотрщик с палкой на плече, вместо того чтобы соединить заключённого Номер 11516 цепью с другими каторжниками перед выходом со двора острога, велел ему следовать за ним, конвоируемый подумал, что ждёт его карцер и двойные кандалы. За что? Гадать не хотелось. Просто пришла его очередь. Но вместо карцера он оказался в кордегардии. Проходя через сумрачную прихожую, заметил боковым зрением человека в офицерском мундире без погон. Лица не разглядел: ранний посетитель сидел спиной к окну, а свеча на столике перед ним была экономно потушена дежурным жандармом.
В кабинете начальника, кроме самого хозяина в полковничьих эполетах, находились двое в штатском, не из тюремной команды. Каждого из здешних Сергей знал в лицо.
Неожиданно начальник, глядя в бумагу, выложенную на стол, обратился к арестанту, подтверждает ли он своё имя, названное им на суде, - Серж Корсиканец. Номер 11516 подтвердил по форме. Тем же скучным голосом, не поднимая глаз, жандармский полковник объявил:
- Решением Королевского суда вы с сегодняшнего дня освобождены. Двое в штатском, глядя на хозяина острога, согласно кивнули. Полковник сдвинул на край стола раскрытую, большого формата книгу и чернильницу с пером:
- Распишитесь здесь.
Сергей, сын Борисов, машинально повиновался. Он не был взволнован. Лишь удивлён: «Неужели пять лет прошло? Нет, года два-три…». Видимо, вид у него был для сидящих забавным, когда, с трудом расписавшись в книге, выпрямился и вытянул руки по швам. Королевские чины многозначительно переглянулись. Полковник повторил:
- Свободны. Возьмите паспорт. Да берите же! Ступайте!
Теперь голова у амнистированного пошла кругом. Надсмотрщик под локоть вывел его из кабинета и, велев дожидаться его в прихожей, вышел во двор.
- Серж! – шагнул к нему от окна человек в офицерском мундире без погон.
- … Не может быть!.. Шарль!
Освобождённого гусара уже тискал в объятиях седоволосый ветеран Старой Гвардии, с которым летом 1814 года группа бонапартистов отплыла из Кан в сторону острова Эльба. Последний раз они, оба полковники, виделись накануне сражения при Ватерлоо. Когда восторг встречи сменился оживлённым, осмысленным диалогом, русский узнал, что Шарля спас от мести роялистов высокородный племянник, граф д’Анкур. Любимец Людовика; увёз дядю в родовое имение на полуострове Бретань и продержал там несколько месяцев под честное слово, пока вокруг Бурбона не утихли страсти «ста дней». Получив свободу действий, Шарль занялся поисками участников высадки в бухте Жуан. Найти удалось немногих. В их числе оказался каторжник Номер 11516. Свободу его француз-полковник выменял на обещание племяннику не пытаться вызволить императора с острова Святой Елены - не компрометировать титулованную фамилию в глазах короля.
Разговор друзей-бонапартистов прервал вернувшийся надсмотрщик. Не расставаясь с палкой, он нёс на плече солдатский ранец экс-полковника. Следом за ним показался в дверях пожилой жандармский офицер сопровождения арестантов. В руке он держал предмет, размером с ладонь, завёрнутый в серую холстину и перевязанный шнурком. Приблизившись к амнистированному, протянул ему свёрток:
- Ваше серебро, месье полковник.
Через несколько часов нанятое Шарлем рыбачье судно выйдет из Гаврского порта вслед за солнцем в залив Сены. За мысом Аг баркас повернёт на юг, к берегам Бретани.
Граф д’Анкур, владелец титула и родового замка, вчерашнего каторжника невзлюбил заочно. Шарль представил его настоящим именем. Во мнении убеждённого роялиста, русские хоть и пригрели у себя дома высокородных беженцев из Франции после революции, таких как герцог де Ришелье, но унизили французов так, как не унижал их никто со времён 100-летней войны. Правда, граф несколько смягчился, когда увидел карандашные наброски нежеланного гостя. Даже снизошёл до заказа ему своего портрета Сергею раньше не приходилось писать масляными красками. Пришлось учиться на ходу. Работа затянулась. Увидев себя на холсте, граф окаменел лицом и молча удалился. Не качество исполнения было тому причиной. Рука художника невольно изобразила сущность молодой, с жесткой складкой рта, холодной натуры. Работа была отправлена в чулан. Новых заказов от хозяина имения на полуострове не последовало.
Борисову сыну претило быть нахлебником у кого-либо. К его удаче он пришёлся ко двору, точнее сказать к цеху, а по-русски, - к артели мастеров по восстановлению старых фресок. Неподалёку от замка д’Анкуров, в седловине между соседними холмами, располагалось аббатство, возведённое в романском стиле ещё при Карле Великом. Здесь находилась графская усыпальница. Древние фрески сильно потускнели, местами было невозможно понять, что на них изображено. Как-то, прогуливаясь по окрестностям, товарищи по высадке в бухте Жуан забрели в аббатство. Их внимание привлекли спорщики, сгрудившиеся у покрытой фресками стены. Сергей-Серж прислушался, дал совет. Кто-то из спорящих сначала возразил, но, подумав, последовал совету чужака. Когда на стене под рукой мастера появилось поверх старой краски свежее красочное пятно, раздались возгласы одобрения. С того дня гость Шарля зачастил в аббатство. Сначала работал как ученик – за символическую плату, скоро оказался среди помощников мастера. Пришёл день, когда со словами «позвольте, граф, расплатиться за стол и кров» он выложил перед своим благодетелем табачный кисет с луидорами. Разумеется, родовой аристократ от золота своего гостя надменно отказался. Тогда гость пожертвовал эти деньги домовому храму д’Анкуров. Представитель титулованной знати был вынужден невольно признать однодворца равным себе.
Жизнь в Бретани русского человека, нижегородца из служилого сословия, авантюрная, наполненная приключениями, закончилась, когда капитана Шарля, из младшей ветви д’Анкуров, отнесли в родовой склеп. Сергей-Серж, по приобретённой в остроге привычке не замечать течения времени, только тогда обратил внимание на календарь. Ого! Седьмой год пошёл, как он вышел из острога. А всего пробыл Сержем Корсиканцем более десяти лет. Пора к русскому имени возвращаться. Пора к своим.