В Москве вторая отечественная железная дорога закончилась. Александр Корнин пересл на почтовые. Кибитка, запряжённая тремя рысаками, рванула с места от Рогожской заставы навстречу зимнему солнцу. Седока приятно волновала предстоящая встреча с родными в Уфе, которых не видел добрых семь лет. Поглядывая по сторонам, профессионально оценивал ландшафт. Он знал, во что вскоре превратится эта полоса земли вдоль дороги Москва – Нижний Новгород. И себя видел здесь. Эти мысли скрашивали разлуку с Англией, которая стала для него фантастической страной будущего – машинной страной наступающего века механизмов, его, инженера Корнина времени.
Проехать Нижегородскую землю и не завернуть в Ивановку!? Как можно! Александр встречался с тёткой до института. Антонина и племянник нашли общий язык на теме любви к отеческим гробам. И вот теперь инженер Корнин въезжает в знакомый двор в предвкушении встречи с «бабулей», как просила звать её тётка. Радостная неожиданность: на крыльце встречают родного гостя двое – старшие Борисовичи, брат и сестра. От неожиданности сын не сразу узнаёт отца.
Вскоре за накрытым столом старики наперебой посвящают своего «англичанина» в семейные перемены. «Дело Корниных» полностью в руках Бориса. Золотопромышленник руководит компанией из Уфы, посадив в Борисовке директором прииска и управляющим остатками имения Степана Михайловича. Зачинатель же переезда из Ивановки на Ашу-реку, решил остаться здесь, на родном пепелище, навсегда. Правда, нижегородская вотчина на пепелище не похожа, но так любовно называют старые семейные гнёзда сентиментальные русские помещики. Башкирское имение, которое казалось раем на земле, приняло для его первого хозяина облик преддверия ада. Природный землелюб, не в силах сдерживаться, живописал сыну в ядовито-ярких красках, невольно сгущаемых, картину окрестностей Борисовки и само село. В заключение добавил:
- Я пока жив и, даст Бог, поживу ещё, силы чувствую. Да только мир мой привычный умер. Не узнаю ничего, всё чужое - от Урала до Варшавы. Когда ездил на поиски Игнатия – убедился. Только здесь, в Ивановке, узнаётся былое, милое сердцу. Спасибо Антонине. Боюсь за околицу шагу ступить. Думаю, возвращусь, ан и тут какие-нибудь… золотоискатели объявятся. Тебе, молодому, меня не понять. Ты живёшь в своём мире, новом. И вид Борисовка тебя не покоробит. Подумаешь: доход даёт, а по грибы можно и в другой лесочек сходить. Леса в России, слава богу, много. И прав будешь. Сын отца не понимает.
- Очень даже тебя понимаю, батюшка, - горячо возразил Александр. – Я не одобряю действий брата. Он, если ты не преувеличиваешь, капиталист худшего образца. Боюсь, Россия обречена на власть буржуазии русского типа: ради прибыли ничего и никого вокруг не жалеть, не беречь – aprèsnousledeluge, - (и «бабуле» перевёл), - после нас хоть потоп. Тем более что дары природы кажутся неисчерпаемы. Действительно, всё даже воображением не объять: леса, речные и озёрные воды, заливные луга… Что ещё? Да всего не перечесть! Я сам сторонник техническиех устройств, просто преклоняюсь перед машинами. Знаешь, чем меня пленила Англия? Там, возьмём, фабрика - корпуса, печь и котёл, машины, труба, склады - всё во дворе, компактно, чисто, а сразу за заводским забором – подстриженный зелёный газон, словно ты в центре Лондона, в Гайд-парке. Железнодорожный мост через реку – часть пейзажа. Тоже тоннель, шлюзы канала. Старые терриконы возле шахт покрывают дёрном, вот тебе горка взамен той, что срыта. У нас так, видно, никогда не будет. Борисам Корниным некогда выкорчевать пень от поваленного дерева; они спешат производство расширять. Что делать, спрашиваешь? Да перевоспитывать борис-корниных твёрдыми законами: загадил шахтными отвалами чернозём – плати десятикратно за потраву, вылизывай языком! А то и прав лишать на земле трудиться, наглецов – в цепи!
Старый Корнин даже прослезился, услышав такие слова. Антонина же в словах племянника нашла для Отечества обидное.
- И что ты, Саша так аглийцев нахваливаешь? Они вон дружков своих, басурман под защиту берут. Не сегодня, так завтра турка нам войну объявит. Аглийцы только и ждут того.
- Всем всыплем! – воинственно выпалил Андрей Борисович оглушительным голосом. - Пусть только сунутся! Двенадцатый год забыли?
Александр с сомнением покачал головой:
- Боюсь, родные мои, двенадцатый год не повторится. Тогда к нам Бонапарт много подневольных привёл, а сейчас, если что, против нас вся Европа в охотку поднимется. От страха, что Россия крепнет и расширяется. Озадачил их Николай Павлович. И победит не тот, за кого Бог, а у кого штуцеры против гладкоствольных ружей и флот паровой против парусников, да железные дороги для быстрой переброски войск. Пока наши славные полки притопают к Таврическим берегам, к Дунаю, да под Карс, там, глядишь, уже ждут нас сытые, отдохнувшие були и лягушатники, и немецкие боровы. Только, надеюсь, всё-таки до большой войны дело не дойдёт. В британских деловых кругах замечено оживление. Пока громко не говорят, в газетах не пишут. Один знакомый инженер, провожая меня домой, намекнул, будто готовится совместный российско-британский проект в Причерноморье – строительство железной дороги. Не выгодно Европе с нами воевать.
Отец был иного мнения:
- Война с Европой непременно начнётся. Скоро. Франция нам не простит, что мы пощадили их Париж. Вот если бы сожгли, как они Москву, то простили бы. А Лондон пуще всего боится, как бы мы над градом Константина православный крест не подняли. Тогда конец их господству в Средиземном море. Жаль, стар я… А впрочем, ещё серебряную вилку в штопор скручиваю… К слову, о серебре. Помнишь, четверть блюдца тебе показывал? Ну, что брат Сергей нарубил? Так реликвия наша теперь здесь, в шкатулке, на моём столе в кабинете. И пара ей нашлась. От брата Игнатия … Не помню уже, сказывал тебе или только собирался… Брат мой, Игнатий Борисович, в католическом храме над Вислой лежит, под плитой. Латинскими буквами помечено: Корчевский. Адрес в той шкатулке найдёшь. Третий из нас, Сергей Борисович, Антонине обещал объявиться, коль жив будет. Остаётся ждать. А младший, Пётр, после войны с французами, полагаю, в черногорцы записался. Ежели Дмитрий Петрович Каракорич-Рус его сын, то искать надо в Цетинье. Всё об этом прописано в моём дневнике. Умру, не побрезгуй полистать. Род свой помнить надо. Грех забывать корни… Чуешь: Кор-нин икор-ни? Не зря это. В русском языке ничего зря не бывает.
Разговор о том, о сём затянулся за полночь. Когда расходились по комнатам, отец спросил сына:
- Ты надолго к нам? И вообще, каковы планы? Где служить будешь?
- Денька три погощу здесь, потом повидаю матушку, сестриц, братца. Кто там ещё? Ах, да, племянницы-племянники! В Борисовку заезжать… Не знаю. Надо бы тётку и Степана Михйловича повидать. Потом в Петербург двинусь службу искать. Скажу тебе по большому секрету, отец, высочайше одобрен уже план строительства железной дороги из Москвы в Нижний. Надеюсь устроиться.
Пройдя стажировку в Англии, Александр Корнин мог предлагать себя управлениям построек дорог в качестве практического инженера. К лету он устал гостить у родных. После Ивановки наведался в Брисовку и в Уфу. Везде встречали его под фанфары, обильным угощением, утомительным вниманием. Наконец вырвался из объятий родных, дал дёру в Санкт-Петербург, не завернув к отцу. В Министерстве публичных работ и общественных зданий, выпускник Института путей сообщения просил директора Департамента общих дел направить его на постройку железной дороги. Но мест не было даже на действующие дороги. Общая протяжённость российских «чугунок» тогда составляла от силы полторы тысячи вёрст. А специалистов по эксплуатации линии наготовили с избытком. От предложенного места в шоссейном департаменте проситель отказался. Он давно понял, что отвечало складу его цельной, деятельной натуры.
Не помогли выходцу из семьи золотопромышленников и давние знакомства на Николаевской железной дороге. В своё время состоятельный студент проводил на её постройке летние каникулы. Известность компании «Корнин и сын» позволяла ему протолкнуться в окружение главноуправляющего путями сообщения графа Клейнмихеля. Да юный уралец предпочёл начать карьеру дорожника рабочим на изысканиях линии и балластных грунтов. Следующим летом устроился кочегаром на паровозе. Затем прошёл практическую школу техника-пикетажиста, геодезиста на разбивках кривых, помощника инженера и машиниста. Словом, железную дорогу от изысканий до постройки включительно и пробной эксплуатации познал в институтские годы не только по учебникам. Корнин Младший и в Англии не стеснялся учиться у десятников и серьёзных рабочих, заслужив у начальства оценку дельного стажёра.
Старший брат сделал попытку соблазнить праздного после Англии инженера путей сообщения: «Бери-ка, Сашка, под свою опеку паровые машины на прииске». При этом посулил построить узкоколейку вдоль увала, от шахты к шахте, с ответвлением к фабрике. Младший ответил иронической улыбкой. Отверг он и предложение отца плюнуть на технические страсти и зажить помещиком в отдельном имении. Деньги на покупку такового нашлись бы.
Оставалось дожидаться вакансии или действовать самостоятельно, махнув рукой на министерство. Корнин выбрал второе и отправился во Псков. Там в то время находилось правление участка строящейся дороги Петербург-Варшава. Со стороны молодого инженера это была чистой воды авантюра. Рекомендательными письмами он не запасся. Никогда не думал о них, ибо ни во что не ставил. Ссылаться на богатых родственников считал ниже своего достоинства. Фамилия Корнин среди истинных хозяев дела на путях сообщения, то есть среди опытных специалистов, положительного впечатления произвести не могла. Наоборот, кичащийся рангом, добытым презренным металлом, в корпоративной среде железнодорожников, новой, уважающей себя касты, был обречён дважды доказывать свою дельность по сравнению с казённокоштным выпускником Института путей сообщения.
Неудача и здесь подстерегала его, с самой неожиданной стороны. В одежде он был что называется франтом, но стихийным, без самовлюблённости. Невинная особенность, однако в некоторых обстоятельствах весьма опасная. Ведь встречают по одёжке. Во что бы ни оделся этот молодой человек из уральской глубинки, всё на нём сидело как изделия лучших лондонских портных на денди. Истину изрекла матушка Александра Александровна, как-то отметив: «Сашку и в лаптях в столичных салонах за своего примут». После раздумий, во что бы облачиться в летнюю жару, остановился на чесучовой пиджачной паре и чесучовой же рубашке с отложным воротничком. Под цветовой тон приобрёл парусиновые сапоги и соломенную шляпу «боливар». Этот цветовой изыск и оказался роковым, хотя Корнин настроился на самую скромную должность, с чисто условным вознаграждением. Совсем без вознаграждения нельзя – дело принципа.
Пассажирские поезда ходили до Пскова ещё нерегулярно, но всегда можно было доехать балластным составом, следующим дальше.
Во Псков товарняк прибыл на рассвете. Единственным пассажиром оказался «чесучовый» искатель места. Его удовлетворили «класс» в виде паровоза и «купе» на троих, с кочегаром и машинистом. Поскольку помощник машиниста перед выездом скорбел животом после свадьбы дочери, барин вызвался заменить его у тормоза. Жаркая топка заставила добровольца сбросить пиджак. Кочегар, снующий от тендера к топке, обдавал его угольной пылью, но за короткую белую ночь ни пятнышка не пристало к золотистой чесуче.
Правление занимало старинную кордегардию полковых штабов окраинной Александровской слободы. Излишки ампира делали одноэтажное строение похожим на цветочный магазин. Здесь же находилась последняя за рекой Великой дистанция. Часть помещений – камеры гауптвахты – были приспособлены под жилые комнаты дипломированных постройщиков. Те только встали, ходили по зданию и двору в неглиже. Главный инженер, с впалым животом и выпирающими рёбрами, голый по пояс, чистил у рукомойника под кривой липой зубы, обмакивая тощий палец в банку с меловым порошком.
Мельком взглянув на просителя, согласного на любую должность, и определив, по одёжке, скучающего купчика, бросил забитым порошком ртом:
- Мест нет.
Услышав разговор, подскакал на одной ноге, натягивая узкую штанину на толстую ляжку, крепыш с залысинами в седом ёжике, с небритой щетиной. Представился участковым бухгалтером Андриенко. И – главному:
- Как же так, Иван Илларионович! Человек на любое согласен. Я с Рождества письмоводителя прошу. Не справляюсь.
Названный Иваном Илларионовичем недовольно поморщился (и чего влез!?):
- Ну, так бери! Двадцать пять рублей – красная цена твоему письмоводителю.
Андриенко просиял:
- Согласны?
- Нет, - не раздумывая ответил Корнин. – Я инженер практический, служить хочу по линии. Пусть рабочим, но по линии.
Кащей ухмыльнулся:
- Рабочим? У меня на этих должностях наследственные рабочие.
Несколько дней спустя Корнин оказался в Варшаве. И первым, кого он встретил, и здесь несолоно хлебавши, выходя из конторы дистанции, оказался старый знакомый по Лондону.
«Александр!» - «Мартин! Ты как здесь?».
Вскоре бывший стажёр и бывший наставник сидели в кафе. Мартин Грант несколько путано поведал Корнину свою историю. Он направлен некой британской компанией ознакомиться с опытом русских, начавших прокладывать железнодороржные пути в глубь Европы. Беспокоит, почему русские отказались от стандартной колеи. Скоро ему возвращаться домой. Компания на хорошем старте. Уже решено, она примет участие в строительстве железной дороги на юге России. Кстати, им нужны толковые инженеры, а Корнин зарекомендовал себя на Британских островах как классный специалист.
«Ну, решайся, Александр!»
Осенью последнего мирного года, перед Крымской войной, в Ивановку было доставлено письмо из Лондона без обратного адреса. Александр Андреевич винился перед отцом и тёткой, что отбыл в туманный Альбион, не предупредив их, не попрощавшись. Вынудили обстоятельства. Его приняли практическим инженером в поддерживаемую Правительством Её Величества королевы Виктории компанию по прокладке железных путей. Подробно об этом писать не может, сообщает только, что частая переписка некоторое время будет с ним невозможна.
Второе письмо пришло спустя полгода из Варны, порта на берегу Чёрного моря. Этот болгарский город находился во владениях Стамбула. Александр был немногословен. Сообщал, что занимается прокладкой временных путей, что работой в компании не доволен (его якобы в чём-то важном обманули), но не может с ней порвать сразу, так как связан по рукам и ногам условиями контракта.
Прочитав письмо вслух при Антонине, Андрей Борисович отнёс его в кабинет, прочёл ещё раз про себя и подошёл к большой карте Российской империи, висевшей на глухой стене напротив окна. Морской порт, названный сыном, был помечен булавкой с чёрным флажком. Газеты писали, что в окресностях Варны концентируется большой англо-франко-турецкий экспедиционный корпус, а в бухте – транспортные суда под охраной боевых пароходов.
Антонина, услышав голос брата, донёсшийся из кабинета, беспричинно обеспокоилась. Андрей сроду сам с собой не разговаривал. Подошла к дверям, прильнула ухом к щели рассохшейся наборной створки. Что он бормочет, не разобрать. И вдруг явственно: «Думай, Сашка, думай. Прокляну».