В ясные дни от восхода солнца до полудня Старопивский женский монастырь узнаётся издалека по белому пятну на тёмно-синей стене гор. В XV веке его возвели в углублении левого борта каньона Пивы, оставив между каменной оградой обители и вертикальной стеной пропасти дорожку для проезда телегой из Никшича в долину Дрины и обратно. Лишь два встречных всадника могли разминуться на ней без риска одного из них сорваться в ущелье. Предание сохранило попытку турецкого отряда пройти мимо монастыря, заодно взять трофеи, в том числе самые соблазнительные. Не учли янычары, что ограда сложена из кварцевого песчаника высотой в три человеческих роста, дубовые ворота обиты полосами меди, а за ними - кипит вода в чанах, приготовлены горки булыжников. Черницы владели аркебузами и фальконетами не хуже мужчин-черногорцев, которым в детстве служит игрушками оружие отцов.
Пробраться в монастырь с тыла невозможно: его строения прижимаются боками и задами к горной вертикали. С потерей османами Балкан, оборонительные качества поднебесной обители потеряли прежнее значение. Теперь жители окрестных селений, задирая голову, видят не укрытие от врагов, а образ рукотворной красоты в окружении прекрасных Божьих творений – неба, живописных складок земной поверхности, растительности, текучих вод. Приближаясь к горному гнезду христовых невест замысловато вьющимся серпантином, путник, избавленный от тревог, может наслаждаться белёным сооружением строгих форм и классических пропорций в красной, голубой и зеленовато-серой оправе из дикого камня. Скала разбита трещинами на крупные блоки. Местами одета тёмной, неприхотливой зеленью. Над ней и вокруг неё голые утёсы расчёсывают острыми зубцами пряди облаков в небе такой насыщенной синевы, какой просто быть не может.
В один из летних дней 1879 года ворота обители распахнулись перед крытым тарантасом. Хмурый возница направил усталых лошадей по песчаной аллее в объезд храма, который возвышался круглой башней под конической крышей над центральной частью квадратного двора. С трёх сторон, если смотреть от ворот, двор охватывало сплошное П-образное строение. Задние его стенки упирались в скалу, а фасады смотрели оконцами и дверьми сквозь сплошную аркаду на храм.
Кельи христовых невест занимали средний корпус – напротив паперти храма. Узкие двери были окрашены мелом. Сверху наносили чёрный крест, к устрашению бесов. Такую же клетушку, в углу, на стыке сестринского корпуса с трапезной, выбрала себе игуменья. Вход в неё указывала скамейка у колонны, высеченная из цельной глыбы песчаника. Для отдохновения сестёр и богомольцев, напротив дверей черниц, перед аркадой, в тени кустов мирта, служили грубо отёсанные каменные глыбы.
Мать Сергия была предупреждена архиереем о скорой доставке под её опеку молодой плужанки, родившей без мужа. Грешницы не из простых. И с характером не простым, дошли слухи. С детства она была дика, отличалась непокорностью, за что родители её, крещённую Еленой, звали языческим именем – Елицей (колючее и хмурое создание). Так привыкли к нему что забыли христианское.
Услышав шорох колёс по песку подъездной аллеи и топот копыт, игуменья вышла в галерею, шурша рясой, пропитанной дымом ладана. Молча приняла пакет из рук кучера, который, ответив мирским поклоном на уставной поклон настоятельницы, помог выбраться из-под тента женщине, одетой во всё чёрное с головы до пят.
На её «мир вам, мать игуменья» хозяйка обители сурово заглянула в душу грешницы. И была сбита с толку. Обычно проницательная старуха находила у искавших спасения за святыми стенами или искреннее раскаяние о содеянном, или тоску отверженных близкими и обществом. Последние бегут от мучительной людской молвы, но преступлением против божьих заповедей свой проступок не считают. Иногда в горном монастыре пытается скрыться на время преступница, чтобы при удобном случае вновь взяться за своё. А тут матери Сергии открылась своеобразная душа. Она как бы исполнила своё земное предназначение и удовлетворилась достигнутым. Не раскаивается, но и не упорствует в своём поступке. Она свободна от какого-либо отношения к нему, решительно отстранилась от всего прошлого.
Старая охотница на тонкости женской натуры оказалась близка к истине. Елица оставила за стеной монастыря, которую воздвигла в своей душе намного раньше, чем проехала в тарантасе ворота, всё свое прошлое. Там осталась и дочь, которую она видела всего ничего, до передачи кормилице и затем под надзор Павлихи. Образы былого стали такими же далёкими и чужими, как фараоны в своих гробницах. Ни сожаления о них, ни желания хотя бы ради любопытства приблизиться к ним. Тот русский… Да, был ли он? Какая разница.! Ей выпал небесный дар – встретится с Фомой на земле ещё раз, её невозможное желание материализовалось. И в этом, с Божьей помощью или дьявола, есть её заслуга. Такое повториться не может. Так о чём ещё мечтать! Мечта исполнилась. Остаётся смиренно ждать конца своего земного существования, а там – рай или ад - как Отец Небесный рассудит.
Озадаченная, мать Сергия пошла по галерее в сторону свободной кельи. Елица последовала за ней, приняв от кучера небольшую поклажу. Крайняя в жилом ряду келья оказалась каморкой, вытянутой в глубину строения. Половину её занимала узкая лежанка. Напротив нашлось место столику и низкому комоду. Сразу за дверью, справа, под оконцем, стоял на табурете тазик с кувшином. Восточный угол, слева от входа, был отдан божнице с лампадой. Под ней выделялся на сером каменном полу красный коврик. Келья, отданная Елице, соседствовал через стенку с лечебницей. Дальше, по оси госпиталя, располагались хозяйственные постройки, тянувшиеся к внешней ограде. Пространство между храмом и этим крылом строения заполнял абрикосовый сад, разбитый на привезённой из долины почве. Апсиду небольшого храма опоясывал цветник. Цветы росли по сторонам подъездной аллеи. Этот двор и утёсы над ним суждено видеть Елице до конца своих дней. Она дала обет не выходить за ворота.
Оставшись для настоятельницы во многом загадкой, племянница генерала тем самым задела болезненную струну во властной старухе. Мать Сергия лишилась уверенности в себе, ощутила нечто вроде робости перед сложной натурой, не вмещающейся в её обычные умозрительные схемы. Но срывать на ней свою досаду придирками и дополнительными уроками было неосмотрительно: некое лицо из Цетинье, пожелавшее остаться неизвестным, пожертвовало на обитель большую сумму денег.
Неожиданное богатство оживило вздыхавшую прежде над горстью грошей дохиаршу, которая ведала казной. Теперь можно было приступить к давней задумке матери Сергии – поставить на широкую ногу торговлю водой из бьющего на монастырском участке ключа. Вода, признанная в народе святой, обладала приятным кисловатым привкусом и шипела, обещая исцеление от всех хворей. Хозяйка обители не была алчной. Горный монастырь, владевший, помимо той воды лишь голым камнем, нуждался в пропитании и средствах на поддержание благолепия церкви, также, в медицинских средствах для лечебницы. На какие только ухищрения не пускалась настоятельница! Хотя съестного и на своих не хватало, в монастыре выпекали какие-то «особые» просфоры. Эти отменные хлебцы, с привкусом лесного ореха, и монастырское абрикосовое варенье, тоже «особое», в маленьких деревянных баночках с крышкой, разносили по богатым дворам окрестных селений. Одариваемая пастви набивала сумки черниц ответными щедрыми подношениями. Хорошо расходились в праздники вышиваемые инокинями скатерти и полотенца, воздухи, кошельки – бисером и золотой нитью. Работали в трапезной за общим длинным столом, в кельях, под деревьями сада, сидя на валунах, на лоскутных покрывалах. При этом пели стихиры, да так божественно, сладостно-печально, что проезжий молодец останавливал коня возле ворот, чувствуя томление во всём теле от духовного пения не девиц, не женщин, но равноангельского пола. Такими они становились после пострига. Помимо работ, дающих малую прибыль, мать игуменья благословляла надёжных сестёр на сбор по дорогам страны пожертвований на храм.
Новая послушница тоже сделала богатое пожертвование утварью православного богослужения: от кадила и панагии до аналоя и жертвенника с предметами для совершения проскомидии. Растратив, как видимо, было ею задумано, до последнего динара собственные сбережения, она поставила себя в полную зависимость от монастыря, будто отсекая последние пути к отступлению в мир. Когда приняла постриг, в её личной собственности оказались лишь одеяния черницы - две длинные рубашки, льняная и шерстяная, верхняя накидка из шкуры козочки, кожаный пояс, кукуль, то есть шапочка конической формы, и покров на голову и плечи, вроде капюшона. Всё чёрного цвета. Экономка выдала ей пару грубых башмаков на любую погоду, а молитвенник у плужанки был свой.
Ни в чём ином она не нуждалась.