На купленной лошади мало пришлось поработать дома, поездить в лес за дровами, изгородью. Еще шла война с интервентами на Севере, фронт требовал подвозки боеприпасов и продовольствия. Объявленная трудгужповинность еще не была снята, она касалась трудоспособных мужчин и годных в транспорт лошадей. Солдаты местной комендатуры с винтовками ходили по деревням и высылали людей с лошадьми в транспорт. За грузами выезжали в Красноборск, а оттуда везли груз: неочищенные просо, рожь, пшеницу, ящики с патронами, ружьями и разобранные пулеметы в Верхнюю Тойму, а оттуда все увозили на Пинежский фронт. Возили эти же грузы в деревню Чащовица под Верхней Тоймой, а оттуда в село Яковлевское и Тулгас. Часть черевковцев с лошадьми и грузом на изнуренных животных насильно была угнана до Усть-Ваги и на обратном пути домой потеряла
(л. 30 об.) лошадей в дороге от бескормицы с санями и упряжью. Несмотря на то, что мне шел только семнадцатый год и лошадь была малосильная, пришлось до весенней распутицы съездить семь раз в Красноборск за грузом, возить его в Верхнюю Тойму и раз в Чащовицу, а на обратном пути из села Ягрыш возить раненых солдат в Черевково, в лазарет, устроенный в доме М. Гусева, что в одной версте выше села.
В то время по деревням собирали для фронта теплые вещи: носки, рукавицы и продовольствие. Время было голодное, ссыпали семена для ярового сева, чтобы их не съели, делили зерно, отобранное у зажиточных крестьян среди бедняков. Делили мануфактуру, платки и т. п., которую власти изредка давали на сотню хозяйств поочередно. Так, шелковый платок, выданный нашей деревне, был разрезан на четыре части и отдан четырем хозяйствам, а впоследствии из каждой части были сшиты табачные кисеты.
В 1920 году кончилась война с интервентами, вернулись солдаты домой, и жить стало легче, хотя деревня за два года войны обеднела. В 1919 году братана Василия призвали на действительную службу в армию, но наша семья еще с 1917 года жила от семьи дяди отдельно в нижней передней избе дома, а семья дяди в большой отставной избе, в которой до ухода братана в армию очень часто зимой устраивались игрища молодежи. Наши семьи в то время находились под опекой. Наши опекуны, дедушка по матери и А. А. Шашков, посоветовали, чтобы наши
(л. 31) семьи поделили дом, пристройки и имеющийся лес, хотя братана Василия дома и не было, что и было сделано. По разделу нашей семье по жеребью достался левый бок нежилого дома, сорок бревен лесу, овин и скотский прируб, но поскольку жилой избы не досталось, дядина <семья> согласилась до постройки своего дома <позволить> жить нам в передней избе дома. Земля по семьям у нас была разделена еще раньше, также разделены шесть полос распашек в Согре по три полосы каждой семье. Пока шла война на Севере, а работников в наших семьях не было, а также в нашей семье не было и лошади три года, а ближняя земля обрабатывалась наемными людьми, то распашки в Согре пустовали и зарастали травой и сорняками, и их пришлось вновь распахивать. Наша семья имела малосильную лошаденку, на которой было невозможно распахать заросшие распашки, и чтобы хоть одну из них привести в порядок и засеять рожью, наняла распахивать полосу А. А. Яковлева (Котому) за две пачки махорки. Пахарь наточив лемех вятской сохи как бритву, вспахал ночью ее, а мы с сестрой несколько раз боронили и вытрясывали кочку. Вторую полосу, которая была раскопана отцом по левую сторону проезжей улицы за год до его смерти, в 1909 году, мы решили с матерью вновь раскопать. Днем копали копорулями вдвоем, а вечером мать уходила домой поправлять дела по хозяйству и доить корову, а я с лошадью оставался в поле на ночь, копал, вырубал появившийся кустарник, расчищал канавы между полосами
(л. 31 об.) от ивняка, сжигал кустарник и на пепелище спал в канаве, спасаясь от комаров. Утром рано вставал, запрягал отдохнувшего конька в соху-едомку и вспахивал вскопанную площадь полосы до прихода матери из дома с продуктами. За неделю полосу в 500 квадратных сажен распахали и под осень обе полосы засеяли рожью. Третью, смежную, полосу разработать не хватило сил, так как настала пора сенокоса. Дядина <семья> свои три полосы не распахивала, хотя лошадь и была, так как братан Василий был в армии, а Евгений еще был подростком четырнадцати лет и с трудом мог пахать свою надельную землю. Наши труды в Согре не пропали напрасно. На двух распаханных полосах уродилось 35 суслонов ржи, с которых мы намолотили 16 мер зерна (мера – 4 пуда 30 фунтов) или по 2 пуда 10 фунтов с суслона. Такой урожай хлеба редко снимали даже на удобренной навозом земле на ближних полях.
Деревня преображалась. По окончании войны и интервенции на Севере вернувшиеся солдаты домой из более обеспеченных семей возили лес из леса, покупали купеческий лес, заготовленный в Уфтюге и приплавленный в затон Толоконка. Стали строить новые дома. Утрами и днями был слышен во всех деревнях стук топоров. Поднималась и культурная жизнь. В селе открыли клуб, часто учителя ставили спектакли. По деревням ходили люди, выявляли неграмотных и малограмотных, создавали кружки и по пять-шесть человек неграмотных учили вечерами грамоте. Разносили по деревням читать книги из библиотеки и проводили подписку среди крестьян
(л. 32) на «Крестьянскую газету», газету «Беднота», журнал<ы> «Сам себе агроном», «Лапоть», «Безбожник».