В 1921 году, будучи уже восемнадцатилетним, я считал себя в семье полным хозяином. Имея земельный надел на трех человек и хотя неважную лошаденку, я вовремя посеял яровые да еще нанялся сеять и обрабатывать поля на две души за сенокос у соседки Зноевой Фед<осьи> и в отъезд за сенокос сеять яровые у Ефима Кузнецова, родственника матери в деревне Костоломовской (Сибирь). Весна 1921 года была ранняя, сухая, полевые работы и сев яровых начался рано, так что я до Пасхи, которая была в тот год 22 апреля (старого стиля), сумел закончить сев яровых у всех трех хозяйств на четыре с половиной души. Мой дедушка, живший в деревне Шашовы, один имевший хорошую лошадь, еще сам обрабатывал свой земельный душевой надел, хотя здоровье у него в 65-летнем возрасте было уже неважное. В свободное время дедушка давал мне лошадь для вывозки навоза и пахоты, а под осень и <для> уборки хлеба и вспашки под озимые. За что я ему был очень благодарен.
Помню, осенью того же года, когда была закончена уборка хлеба с полей и сев озимых, и мы с матерью помогали измолотить хлеб, дедушка предложил нам, чтобы мы после завершения всей работы у себя и у соседки продали свою лошадь и к зиме переехали с имеющимся у нас скотом к нему на жительство.
(л. 32 об.) В этом случае дедушка отдает нам все имеющееся у него имущество в наше распоряжение, в пользование лошадь по своему усмотрению, а после его смерти все имущество, половину дома с пристройками мне, как внуку, в наследственное дарение. Мать, зная пылкий характер отца, и недостойное его поведение долгие годы, вплоть о смерти матери в 1920 году, и возможную неуживчивость при нашем вселении к нему на жительство, на предложение дедушки не согласилась, сославшись на то, что дома лес портится, постройка разваливается и нужно как-то строить дом, да и дочь еще не на полных ногах. Да и я на переезд к дедушке не согласился.
Наступила зима 1921 года. Я занялся вывозкой изгороди и дров себе и соседям, чтобы немного заработать для семьи. Ездил в лес каждый день, кроме воскресенья, иногда привозил и не толстых бревен на слеги, нужные в будущем для постройки. Ввиду нашего отказа на переезд дедушка той же осенью 1921 года пригласил к себе на жительство сестру моей матери с мужем, которые сразу же согласились и переехали к нему, став полными хозяевами в доме дедушки. Зять дедушки (мой дядя) на хорошей лошади дедушки стал ездить зимой в Котлас за грузами. Покупал там овес, который возил и перепродавал в Верхней Тойме. Вырученные деньги от перевозок грузов, возки пассажиров и перепродажи овса полностью клал себе в карман. Кормил сено и овес лошади из запасов,
(л. 33) имевшихся у дедушки. Видя, что зять стремится только лишь для себя, дедушка стал обижаться, так как ему приходилось пользоваться всем из чужих рук, да и положение складывалось в жизни хуже, чем он жил один. Весной 1922 года жизнь дедушки с дочерью и зятем обострилась, возникли скандалы, и перед самым яровым севом разгневанный дедушка предложил зятю убраться восвояси. Зять, недовольный <тем>, что переезд его на жительство к тестю не увенчался успехом и имущество старика, которое он хотел прибрать к себе после недолгой его жизни, ускользнуло из рук, по возвращении домой с согласия своей жены подал в суд на тестя иск о взыскании с него расходов по переездам и за содержание дедушки в течение восьми месяцев. Суд, не разобравшись в сути дела, присудил в пользу просителя с дедушки сорок пудов хлеба, так как в то время во всех делах, денежных расчетах, был хлеб. Такого количества дедушка из своего урожая не имел. В уплату дедушка добровольно отдал зятю большую гуменную стаю, баню и хороший амбар-двойню с погребом, которые зять перевез к себе в деревню на купленной своей лошади зимой 1922 года.
После расчета с зятем дедушка, будучи больным и чувствуя, что долго не проживет, пригласил писаря и свидетелей и в присутствии их сделал завещание на пользование мне, как его внуку, всем имуществом, оставшимся после его смерти, чтобы я додержал его до смерти и похоронил.
(л. 33 об.) С осени 1922 и до февраля 1923 года мы с сестрой Наташей ежедневно посменно вечером к ночи ходили к дедушке, топили печки, кормили лошадь и корову. В феврале месяце дедушка лошадь продал за 60 пудов ржи П. В. Шаньгину, которую <мы> хотели взять себе, но взять не спешили, так как своя не была продана, а продав ее, пошли к дедушке, а лошадь он уже продал, и Шаньгин уже свозил хлеб дедушке в амбар. Душка пожалел, что поспешил с продажей лошади, оставив нас без нее, но делать было уже нечего. Чувствуя, что жить ему осталось немного, и его больного <обирает> соседка Матреха, с которой он жил долго как с женой; в наше отсутствие <она> днем приходила и стала прибирать себе, что попало под руку: зерно, муку, посуду, мебель; <он> стал проситься на жительство к нам. Мы перевезли его к себе домой, увезли остаток хлеба и угнали корову. Дедушка жил у нас только шесть недель и в начале апреля 1923 года в возрасте 70 лет умер. Дом и имущество в нем мы заперли и часто ходили проверять.
После похорон дедушки сестра матери, несмотря на то, что за свою зимнюю поездку к нему на жительство по существу ограбила его, предъявила требование о разделе оставшегося имущества: половины жилого дома, мебели и др. Мать, как старшая дочь покойного отца, не стала с ней спорить, добровольно отдала половину скотского двора с подвалом и горенкой над ней, часть мебели, а себе взяла половину жилого дома с избой и горницей над ней, мостовые настилы, половину мебели, железный ход, телегу, конскую упряжь, зимние пошевни, сани, соху, борону и другой сельхозинвентарь.