Корнин так разнообразил своё время от пробуждения на рассвете до падения в короткий сон без сновидений после захода солнца, что не оставалось ни минуты, чтобы пожалеть себя, одинокого пленника. Он не сидел на месте, хотя каждое движение в разряжённой атмосфере давалось с трудом, выматывало за день до полной потери сил. Только так заглушал страх перед болезнью, ужасной медленным отмиранием частей гниющего тела.
Поражённые каким-либо тяжёлым недугом уверены, что можно излечиться, передав заразу здоровым. Сначала Корнин в каждом встречном подозревал злой умысел. Однако скоро успокоился. Русский не видел, чтобы парсаты, даже с виду здоровые, обнимались или целовались. Даже родители и дети этого не делали. Когда он, бывало, машинально протягивал руку для приветствия, теряясь при встрече с прокажённым, туземец лишь склонял голову.
Туземцы быстро потеряли интерес к чужаку. Для них он был почти что немым. В Большой Дом его больше не приглашали. Иные жилища, с виду незатейливые и бедные, не вызывали желания заглянуть за полог на дверном проёме. Похоже было, здесь праздные визиты не приняты. По утрам простые общинники собирались у склада, где каждому выдавали дневную норму ячменя, хлопкового масла, соли, иногда овощей, очень редко фруктов и, раз в неделю, мороженой баранины. Тем же наделяли русского. Кроме того, он получал вязанку хвороста или камыша. Топлива хватало на готовку пищи один раз в день. Кое-как обогревалось жилище и закипал чайник, набитый льдом или снегом.
Корнин сблизился только с подростком, которого приставили к пленникам в первый день. Звали его Йима. Он прислуживал русскому, сопровождал его в обходах владений прокажённых, стал дельным подсказчиком в изучении местного наречия, законов, обрядов и Авесты. В селении всякий знал наизусть гимны и молитвы из Священной Книги, написанной на зендском языке. Этот древнейший в Бактриане язык заметно, чувствовал Корнин, отличался от разговорной речи жителей Горы. Так назвали презираемые всеми беглецы последний выступ земной тверди на границе её с небом.
Мифический мир Авесты был для изгоев реальным. О богах и ангелах-язатах, о героях древности говорили как о живущих сегодня, их имена давали новорожденным. Йима получил своё имя в честь культурного героя легендарных предков, пастуха и законодателя. Парсат, избираемый пожизненно в правители общины по признакам «львиного образа», принимал имя одного из шести бессмертных святых (амеша спента) приглавном из светлых духов. Ныне правил соплеменниками обладатель «львиной маски», который обнаружил в недрах Горы богатую залежь бирюзы. За это Собрание общинное нарекло его Гарвататом, что значит «благосостояние».
Ещё удалось Корнину в разговорах с Йимой приблизиться к тайне «предтечи» Александра Македонского. Время от времени якобы появлялся на Горе рыжеволосый гигант, с такими же синими глазами как у лучших представителей племени парсатов. Они называли его Вестником Агура-Мазды. Видели в нём предводителя светлых духов, в которого воплотился, закончив земную жизнь, блистательный Искандер Двурогий, завоеватель мира.
Разговорный язык жителей Горы Корнин с помощью Йимы усваивал быстро. С чтением дело продвигалось не столь успешно: Авеста была записана древнейшими иероглифами ещё не разделённого индо-иранского мира, до изобретения слогового индийского письма, до того, как персы приспособили к своему языку клинопись и стали пользоваться арамейским алфавитом. Малой общине не было нужды обзаводиться собственной письменностью. Библиотека парсатов состояла из одной книги, к тому же написанной на архаическом языке и поддающейся прочтению толькоизбранными. Последние толковали её и пересказывали соплеменникам понятной всем речью. Никто в мире речь их не понимал. В тесном селении легче было встретиться для разговора, чем писать друг другу послания. Разработкой письменности для парсатов занялся интереса ради Корнин, намериваясь когда-нибудь записать устное творчество аборигенов. Разнообразием оно не отличалось, сводилось к вариантам гимнов и разделов Авесты, построенным на реальных событиях в жизни новых поколений, их переживаниям и осмыслению меняющегося мира. Особенности быта туземцев, их архитектуру, национальное платье, методы хозяйствования, социальное устройство, религиозные праздники, лечебное дело описывал Корнин на русском языке.
Разнообразие интересов разнообразило и способы их удовлетворения. Первого парсатоведа можно было видеть сидящим у раскрытой двери с Авестой на коленях. При свете огня в очаге, за опущенным пологом он записывал впечатления дня, новые слова и обороты речи арийского корня. Вызывая удивлённые взгляды хозяев, пленник обмерял размеченным шнуром строения посёлка, опрашивал прохожих. Буквально преследовал немногословных, скрытных жрецов – хранителей знаний, истории общины, её традиций и врачебных секретов. Спускался в рудники. И никто не останавливал чужака. Передвижения по владениям прокажённых происходили не столь в горизонтальной плоскости, сколько по вертикали. Спасибо Йиме, сажал своего подопечного на яка и тянул за чомбур в том направлении, куда указывал русский.
Однажды, обогнув гору, всадник и проводник оказались на пологом склоне, изрытом разработками бирюзы. Над каждой дудкой в кольце отвалов из разноцветного грунта, был сооружён ворот с бадьёй для спуска-подъёма людей, инструмента и горной породы с включениями желваков ценного ископаемого. При устьях шахт копошились рабочие в укороченных халатах, повязанные платками. Любопытство взяло верх над страхом остаться под землёй навсегда - Корнин залез в первую попавшуюся бадью и, ободряюще помахав Йиме рукой, дал знак бадейщику. Чтобы всё увиденное под землёй и наверху осмыслить, зарисовать и записать, пришлось наведываться в шахты не один раз. Заодно осмотрел карьер, снабжавший общину поделочным камнем, лазуритом. В обмен на него шла половина необходимого для нужд общинников товара снизу. Была ещё одна немаловажная статья дохода под названием мумиё. Места скопления универсальной лечебной смолы были известны немногим. Охотники передавали тайну только наследникам.
Этот склон, выполаживаясь, переходил в седловину между священной горой прокажённых и соседней вершиной. С северной стороны седловину замыкала подковообразная скалистая цепь, под которой скапливался зернистый снег, фирн, дающий начало леднику. При боковом освещении в скалистой цепи становился заметным арочный вход в пещеру. «Что там?» - «Нечистое место», - уклонился от подробного объяснения Йима. - «Можно его осмотреть?» - «Спрошу у старших».
Существование в абсолютно непригодных для жизни условиях вынудило учёных апологетов Агура-Мазды не вспоминать или вовсе исключить из учения многие его положения, приспособиться к иному, чем внизу, мировому порядку. Так, обязательная для древних парсатов тройка священных животных в каждом хозяйстве – корова, собака и петух – стала достоянием всей общины. Для жителей бесплодных скал каждый лишний рот, пасть, клюв действительно «лишний».В Авесте «Царство Света и Правды» - это «хорошо возделанное хлебное поле». Естественно, в своих проповедях атраваны стали избегать этой темы, усиливая Свет и Правду в собственных душах. По Книге в крайней степени нечист человеческий труп. Умерших предписывалось как можно скорее удалять от чистых стихий – воды, земли и особенно огня. Маздаисты оставляли обнажённых покойников в специальных каменных колодцах на съедение коршунам. Дэвамдля игрищ доставались обклёванные кости. Но среди ледников трупы не гнили, коршуны сюда не поднимались. Парсатыстали заливать умерших водой, уложив тело в скальном углублении на подстилку из камыша, чтобы нечистые останки не касались земли. Греховное соприкосновение с водой длится недолго. К утру труп оказывается закованным в вечный ледяной панцирь, а о льде в Авестене упоминается. Останки предков больше не интересуют потомков, ледяные гробы теряются под осыпями и ветровыми отложениями, а вот души почивших,фраваши, становятся предметом культа.
Парсаты были огнепоклонниками. Между Большим Домом и началом спуска к горным выработкам находилось святилище Агни – жертвенный очаг из глыб лазурита, открытый на восток и украшенный грубым рельефом крылатого солнца. Середину очага занимал валун со срезанным верхом. На этом своеобразном алтаре постоянно, под присмотром жреца-атравана в накидке из красных перьев петуха тлели головешки. Накануне равноденствия их заливали водой, которая вместе с огнём, землёй и воздухом представляла собой чистую стихию. В священное утро, когда силы света и силы тьмы уравновешиваются, главный атраван клал в жертвенный очаг охапку отборной арчи. Смолистые побеги вспыхивали от первого луча солнца. Жрец только перехватывал его линзой, выточенной из прозрачного камня и направлял в нужную сторону. Последователи Авесты относили горное стекло к чистейшим предметам.
Корнину довелось стать участником осеннего празднества Огня. Едва в серой мгле рассвета стали различимы лица и предметы, перед Большим Домом собрались все ходячие члены общины, взрослые, дети и старики, больные лепрой и здоровые вперемешку. Матери держали на руках послушных младенцев. Ученики жрецов разливали из узкогорлых небольших сосудов в подставляемые чаши дурманящий напиток хаома. Предки приготавливали его из наркотического растения Asclepiaasida. Здесь его заменила обыкновенная поганка, доставляемых снизу. Постепенно толпа возбуждалась, но ничего подобного пьяному буйству, какое приходилось видеть уроженцу Ивановки у кабака в соседней Александровке, не было.
Наконец в восточной стороне осветилась алым заснеженная грань далёкой вершины. Раздались мерные звуки большого барабана, и толпа с жертвенным бараном впереди, ведомым красными атраванами, стала перемещаться к святилищу бога Агни. Медленно спадает тень с жертвенного очага – от карниза к основанию, обнажая рельеф крылатого солнца. Главный жрец, проникнув в очаг через проём с восточной стороны, склоняется над алтарным камнем, и в охапке сухой арчипоявляются язычки живого огня. К алтарю подтаскивают барана, над ним слоняются головы в колпаках. Шипит пламя, отведав жертвенной крови. Освежёванный баран подвешен над огнём. В это время мужчины, под рокот бубнов, низкими голосами запевают гимн из Ясны, основной книги Авесты. Мрачное и торжественное начало. Постепенно к басам и баритонам присоединяются высокие голоса, вступают в хор женщины и дети. Мотив обретает радостную окраску, сообщая вышедшем из ночной тени горам о победе сил Света и Добра над Мраком и Злом.
Празднество длилось до ночи. Утренней порции хаомы парсатам хватило на весь день, чтобы раскованно предаваться пению и пляскам. Корнин ради интереса тоже сделал глоток горькой и вязкой жидкости, и ему показалось, что он способен разбежаться по площадке святилища, оттолкнуться от её края и взлететь, перемахнуть через горы. Сдержался. Но не отказал себе в удовольствии принять участие в мужской пляске. С упоением топтался на одном месте и протягивал руки к огню на жертвеннике, раскачиваясь и кружась в такт бубна. Жертвенного барана растащили по кусочкам, кости достались священной собаке. Не забыли угостить по-праздничному корову и петуха. Получил добавку к дневной порции и взятый вместе с пленниками як. Видимо, сердобольные парсаты с радости вспомнили, что он имеет отношение к священной корове.
Йима запомнил просьбу своего подопечного. Жрецы дали согласие на посещение чужаком пещеры над ледником. Им было на руку поразить воображение чужака. Ведь, спустившись к своим, он поведает нижнему миру, какие силы охраняют людей Горы. Кто после этого осмелится нарушить их границы!
В тот день у парадного входа в Большой дом собралась высшая знать парсатов. Все в парадных кафтанах широкого покроя. Изуродованные болезнью кисти рук спрятаны в рукавах. Воротники скрывают щёки и подбородок. Колпаки надвинуты на глаза. Тут же сам правитель, поддерживаемый с двух сторон приближёнными, также с «львиными» ликами. Подали паланкин на двоих. Хозяева учли физические возможности белого человека. Его усадили напротив Гарватата. Медленное шествие обогнуло гору. Миновали пологий склон, изрытый выработками, и двинулись наискосок, вверх от седловины к скалистой цепи. Процессия приближалась к арочному углублению в каменной стенке, черневшему за верхним краем ледника. Корнину вспомнились слова Йимы: нечистое место. Несколько человек из стражи и свиты, самые молодые и проворные, вырвались вперёд.
Вход в гору преграждала стенка из глыб льда. Носильщики опустили паланкин на землю, помогли Вестнику подняться на ноги. Дул свирепый ветер, заставляя и русского и горцев кутаться в одежды. Наконец проход во льду был пробит. Факельщик высек огонь на просмоленную паклю на конце короткой палки и шагнул в глубь горы. За ним двинулся правитель, жестом пригласив Корнина следовать за собой. Свита и стражники остались снаружи.
Извилистый ход вёл полого вниз. Хрустел под ногами ледяной щебень, трещала горящая смола. Изломанные тени возникали и исчезали как призраки. Коридор резко сузился и сразу раздался вширь и вверх, заканчиваясь просторной пещерой. Посредине грота отблескивали гранями, будто стеклянные, две большие призмы, напоминающие надгробия. Что-то темнело в глубине той и другой.
Гарватат сделал несколько плавных движений беспалыми руками, точно дирижёр невидимого и беззвучного оркестра, «пролаял» заклинание и прошёл вперёд. Повторив короткий обряд, дал знак спутнику подойти ближе. Факельщик поднял древнейший светильник над головой, на вытянутую руку. При таком положении огня стало различимо в деталях содержимое прозрачных глыб.
Не надгробия возвышались над расчищенном от камней центром грота. Это были саркофаги из кристально-чистого льда. Секрет их изготовления Корнин знал от Йимы.
Внутри одного из них находилось тело тонконогого молодого мужчины в дорожной куртке эпохи Ренессанса. Он словно мгновенье тому скончался. Бесцветные глаза были раскрыты, смотрели в потолок грота. Рыжеватая бородка и длинные усы покойника под острым, с горбиной, носом, выглядели ухоженными. Правитель стал говорить быстро-быстро. Александр понял только два слова: Марко Поло. «Видимо, спутник Марко Поло», - подумал.
Рассмотрев венецианца со всех сторон, тройка, с факельщиком, перешла ко второму гробу.
Глыба льда содержала средних лет бухарца, судя по покрою и расцветке халата. У него была огненно-рыжая борода. Рост и дородность покойника, черты лица, цвет открытых глаз – всё выдавало «корнинскую породу» первого и второго поколения. Из записок Андрея Борисовича его внук знал, что второй Борисович, Игнатий, был, словно близнец, схож со старшим братом Андреем. А по словам Фатимы Самсоновны, улем называл своего отца, Игнацы, «моё зеркало».
- Захир-ага! – вырвалось у Корнина. Он задыхался от волнения. Дальше мысленно. – Нашёлся! Что сказать родным?.. Надо дождаться Искандера. Ему решать.
- Улем, Захир-ага, - подхватил Гарватат. - Так себя называл второй Вестник Агура-Мазды.
По расчётам Корнина заканчивался октябрь, когда из долины Обихингоу стражники тропы принесли весть о приближении к посёлку каравана. Действительно, вскоре на площадку обмена товарами поднялась вереница навьюченных яков в сопровождении людей низа. Караван-баши оказалась женщина. В ней, даже закутанной с ног до головы в зимние одежды, Корнин узнал Арину. Искандера среди прибывших не было видно.