Старая няня скончалась в дни траура по Александру III. В просвещённых провинциальных кругах люди, не зараженные революционными настроениями, с печалью переживали безвременную смерть императора не только не выводившего свою страну на тропу войны за тринадцать лет правления, но и сдерживавшего воинственные порывы европейских государств своим авторитетом и неожиданным сближением с республиканской Францией. Консервативные меры начальных лет его царствования были с лихвой перекрыты деятельностью прогрессивной, принесшей стране пользу. Он заменил подушную подать на разные сборы, павшие, в основном, на богатые слои населения, учредил Крестьянский банк, основал Министерство земледелия, развивал промышленность, оживил железнодорожное строительство на окраинах империи, за Уралом; по указу Александра Александровича были повсеместно открыты церковноприходские, промышленные и ремесленные школы. Будучи по природе бережливым, он улучшил финансы России. Всевластные губернаторы почувствовали на своём загривке тяжёлую руку императора. Только за эти благие дела второй сын Освободителя заслуживал уважения нравственно здоровой России, не принимавшей чужие и чуждые, сиюминутные учения.
Вот почему так болезненно воспринял Василий Фёдорович слова пятнадцатилетней дочери, когда Подсинск узнал о кончине императора: «Слава богу, взрывать не пришлось. Но ничего, наследника уж точно достанут». При этих словах ни злорадства, ни иного чувства ни в голосе, ни на лице девушки. Отец был настолько поражён услышанным, что сразу не нашёлся с ответом. Проводил растерянным взглядом прямую, резко сужающуюся от угловатых плеч к талии спину Феодоры, осыпанную чёрными локонами, выбившимися из власяной копны на затылке. По размышлению понял, какую оплошность допустил, закрывая глаза на интерес дочери к ссыльным народовольцам. Честный человек Скорых смотрел на вечерние посиделки в избах, где стала пропадать Феодора, как на целомудренное соединение образованной молодёжи с целью поговорить о Шиллере, о славе, о любви. Выходит, он опасно ошибался.
К его удивлению, дочь не стала устраивать сцену, когда он, собравшись с духом, превозмогая вдруг охватившую его неуверенность в себе, запретил Феодоре проводить вечера у ссыльных: «Хорошо, отец». Феодора слово сдержала: с тех пор в те избы-ловушки ни ногой. Однако как-то в краеведческом музее застал Василий Фёдорович дочь о чём-то вполголоса спорящей с одним из тех – бородатого кудрявца с интеллигентным лицом, в косоворотке. Дочь обещала не заходить в избы. Музей не изба. Она всё понимает буквально. Ладно, поговорим на эту тему позже.
Позже, однако, всё не наступало. Сам оттягивал в ожидании какого-то «удобного случая». Не заметил, как пошёл Феодоре восемнадцатый год. Она закончила гимназию и определилась учительницей школу большого, богатого села Шушенское, что в сотне вёрст вверх по Енисею. В одном из первых писем дочь писала, что сдружилась с молодой четой ссыльных. «Володя и Наденька, умницы. Они социал-демократы. Рядом с ними бывшие её подсинские знакомцы, из сосланных на поселение, кажутся просто смешными, какими-то ряжеными. Супруги много смеются над друзьями народа и её заразили смехом, не поверишь, отец».
Штабс-капитан сделал попытку представить смеющуюся Феодору. Неузнаваемое лицо получилось. Но откровение дочери его успокоили. Эти социал-демократы, насколько ему было известно, террор отвергали. Если дочь вместо Библии станет читать их… как его?.. Маркса, полбеды: виселица, а пуще того – казнь души – ей не грозят. Перебесится, выйдет замуж, а там дети, другие интересы, словом.
Три года спустя, дочь, время от времени наведывающаяся домой, приехала с поклажей. Пояснила:
-Скучно стало в Шушенском: Владимир и Надя уехали в Петербург; после них другие, из наших, кажутся просто нулями, ничтожествами, а тамошние пейзане – хуже буржуа. Всех бы!..
- Погоди, погоди, дочка! Что значит «из наших»?
Феодора напряглась, выпрямила спину, сидя на стуле в кабинете напротив отца:
-«Наши» – это марксисты. Я в партию вступила.
– Вот как! Не спешу поздравлять. Что это за партия такая, в которой двое умниц, по твоим словам, остальные – нули, ничтожества? Вы так, не дай Бог, возьмёте власть, всех нулями сделаете, а Россию ничтожной. А!?
- Не придирайся к словам, отец.
- Ладно, признаю их литературным изыском. Тогда скажи, на кого вы собираетесь в борьбе против буржуазии опираться в стране, на девять десятых крестьянской? То есть, по твоим словам, состоящей из тех, кто хуже буржуа?
- На пролетариат, господин офицер его императорского величества.
- На рабочих? Да настоящий рабочий, дочка, местом своим дорожит, положением гордится. Заработок рабочего позволяет семью в довольстве и сытости содержать да ещё незамужних сестёр. На что ему ваша революция?
- Успокойся, отец, революция будет не наша, социал-демократическая. Она будет общая, когда твой разлюбезный царь с компанией сам страну к ней подведёт. Эту колымагу под названием Россия понесёт взбесившаяся сила, и перепуганные седоки только «спасибо» скажут тому, кто схватит брошенные вожжи и усмирит стихию.
- Не надёжней ли добиваться цели эволюционным путём? Мы ведь русские. У нас революции быть не может, у нас бунт, бессмысленный и беспощадный.
- Скажи ещё – верноподданно ждать реформ сверху! Да, были такие: при Иване Третьем, Петре, любимом твоём Александре Николаевиче. Ни один из них начатые преобразования до конца не довёл. А Екатерина и её либерал-внучек даже и не начали объявленное как следует, на корню погубили. Не-ет, отец, больше нет веры тем, кто наверху.
- Ну, дочка, ты подкована! С тобой спорить бесполезно… Чем заняться думаешь? Ту силу, сиречь народ, станешь бесить?
Феодора не посчитала нужным заметить в голосе отца иронию:
- Что у нас здесь? Трехклассное училище, приходские, ещё воскресные школы. Где-нибудь устроюсь. Надеюсь, георгиевский кавалер поможет.
Всё чаще разговоры с дочерью становились для Василия Фёдоровича трудным делом. Она ставила его в тупик прямым, не мигающим взглядом карих глаз. В такие минуты штабс-капитану казалось, что Феодора – это только внешняя оболочка, а под ней Елица, смотрит из глубины узких зрачков дочери. Кто всё-таки перед ним, Феодора или Елица? Или сразу обе, в одной оболочке? Или отдельное, новое существо из смеси плоти матери и дочери, двух душ, двух устремлений, чей судьбоносный вектор показывает в грозную неизвестность?
Иногда приходила кощунственная мысль, любит ли он дочь? И спешил ответить: а как же, конечно, она мне дорога. Совместная жизнь в последние одиннадцать лет отшумевшего века приблизили дочь к отцу. Одна мысль отравляла его отцовское чувство. Появилась она ещё при жизни Павлихи.
Хозяин усадьбы читал по ночам в постели. Как-то попался ему толстый роман в переводе с французского. На его страницах домашний врач объяснил своему пациенту причину, по которой тот, старый отец, не узнавал в своём единственном сыне ни себя, ни жену Марго. Но видел в нём некоего барона, из круга их общих знакомых, убитого им на дуэли из-за девицы Марго. Последняя досталась в жёны победителю. Года через два родила. И вот загадка: сын удачливого дуэлянта, ну, вылитый покойник. «Наукой замечена одна странность, дорогой граф, - важно говорил доктор. – Случается, женщина производит на свет ребёнка, не похожего ни на отца, ни на мать, ни на кого-либо из родственников с той и с другой стороны. И даже, простите за фривольность, ни с кем из друзей дома, вхожих в будуар девицы перед выданьем, ни малейшего сходства в новорожденном не усматривается. И вдруг открывается удивительная вещь: некий знакомец нашей мадемуазель, исчезнувший задолго до того, как она отдала руку и сердце другому, оказывается той «второй каплей воды», с которой младенец, вполне законный, образует пару. Потрясающе! Где ключ к этой загадке? Наука сейчас бессильна дать ответ. Но есть подсказка: будто бы здесь играет роль некое желание… Ну, вы меня понимаете, герцог… такое легкомысленное мечтание во время зачатия о другом в качестве мужа и отца … Я обязан быть откровенным, я учёный… Словом, воображаемый образ переходит на плод».
На этом месте романа Скорых отложил книгу и задумался, до рассвета.
После завтрака завёл разговор с Павлихой о том, о сём и ловко, вроде бы к месту спросил, как выглядел муж Елицы. Мамка Феодоры испуганно взглянула на человека, ставшего ей родным, отвернула лицо, стала в замешательстве протирать слезящиеся глаза углом: «Не помню; правда, не помню, старая я. Обыкновенный». Так и не добился Василий от Павлихи словесного портрета Фомы.
Незадолго до окончательного возвращения дочери в Подсинск, поздним зимнем вечером, когда дом угомонился, раздался стук в ворота. Хозяин, куривший на крыльце, спустился, снял запоры с калитки. Незнакомец в тулупе спросил Анну Фёдоровну Безымянную. Скорых впустил бродягу в дом. Усадил за стол в гостиной, сам подал щей, сел напротив, приготовившись слушать. Оказалось, ночной гость, отбывший каторгу, завернул в Подсинск, выполняя предсмертную волю товарища. На Заречье его направили сюда. Оглянуться бы Василию на приоткрытую кухонную дверь, но он был само внимание. Бывший каторжник в это время рассказывал бесстрастно, как его дружок Шурка Безымянный примерял на нарах шнур к своей шее. «Чё ему мешать, барин? Чай сам решил. У нас так издавна водится. Всунул, значит, башку кудрявую в петлю и сиганул вниз. Ещё успел крикнуть, что не виноват он».
Грохот упавшего тела заставил Скорых обернуться. Нюра прожила ещё с неделю. Не ела, с неохотой давала влить в себе в рот ложку-другую воды. Тело её опадало на глазах, и вместе с тем она становилась всё более похожа лицом на девушку Нюру. Она не плакала, не стонала; что-то иногда шептала - брат разобрать не мог. Только напоследок произнесла внятно: «Щас, щас приду…»
Похоронив сестру на родовом участке, Василий Фёдорович занялся усыновлением племянника. Никанор, которому шёл двенадцатый год, не помнил своего отца. Открывая для себя мир по мере взросления, мальчик видел в нём среди близких лиц единственного мужчину, дядю Васю. Сестра Феодора, старшая мальчика на девять лет, обращалась к нему «папа», и Никанор стал повторять за ней «папа». Нюра, устав поправлять сына, смирилась. Теперь Никанор Александрович Безымянный стал Никанором Васильевичем Скорых, и род художника через внучку продолжился по мужской линии.
Новая учительница трёхклассного училища заняла бывшую детскую комнату. Через стенку, в комнате Павлихи, гремел своими «железяками» (по определению сестры) ученик технической школы Никанор. Его увлечение металлическими изделиями и навело штабс-капитана на мысль отдать приёмного сына в наиболее приближенную к этой страсти техническую школу, а не в гимназию. Чем обрекать себя на тусклое служение какому-нибудь нелюбимому делу под чиновничьем мундиром, лучше стать отличным мастером. Может быть в инженеры выбьется, коли будет к тому способен.
С возвращением Феодоры под отчий кров в доме прибавилось жизни. Ведь какое-то время мужики оставались одни, а дом без женщин – не дом. Дочки Прокопия спешили, сделав положенную работу, убраться к себе. Уже замужняя Фёкла, способная стряпка, готовила на всю усадьбу, а бойкой, набравшейся премудрости в воскресной школе Тане, как нельзя лучше подходила роль горничной. С вселением молодой барыни она стала дневать и ночевать в господском доме.
Чем дальше в прошлое удалялась Нюра, тем меньше в хоромине Скорых оставалось черт подсинской избы, благодаря Феодоре. Под её надзором интерьер принял вид господского дома. Гостиная стала признанным городским салоном.
За круглым столом, под сияющей лампой, собирался по субботним вечерам цвет Подсинска, славного меценатами из просвещённых купцов. Частыми гостями были доктор Малинин и создатель прославленного на всю Сибирь этнографического музея, Николай Мартьянов. Захаживал основатель типографии, а в будущем газеты «Телеграф и почта» Фёдоров. Зачастил одно время негоциант из выкрестов Лев Львович, основатель торгового дома «Львов и дочь» на «золотом» тракте Красноярск – Хем-Белдыр. Партнёрша и наследница Юдифь, кудрявая, очень воспитанная барышня, не сводила восточных глаз со штабс-капитана. Бывали здесь педагоги и театральная публика, офицеры местного гарнизона. Одни испытывали потребность в умной беседе, другие приходили за свежими новостями, перегонявшими местную газету, третьи не пропускали суббот из-за моды бывать в доме героя Геок-Тепе.
Запретив некогда несовершеннолетней дочери посещать ссыльных борцов с самодержавием, штабс-капитан двери своего дома для них не закрыл. Но и самые неистовые революционеры понимали неуместность здесь пропаганды своих крайних взглядов. Это были, как правило, милые, образованные люди, многие из «хороших семейств», едва ли не каждый третий – дворянин, остальные – разночинцы. Власти не препятствовали просветительской деятельности ссыльных в гуманитарной и технической сферах. С такими «злоумышленниками», какими они становились в стенах гостеприимного дома, общение было благом.
Феодора старалась не пропускать субботние вечера. О чём бы ни говорили, она слушала внимательно, будто ставила задачу проникнуть в самую суть темы. Сама же вступала в беседу редко, лишь скупо отвечала, когда обращались непосредственно к ней. При этом, в разговоре о политике, об общественных течениях, пристрастий своих не высказывала, даже когда кто-нибудь больно задевал её кумиров и подвергал критике марксизм. Какие-то слухи о принадлежности дочери георгиевского кавалера к социал-демократии Подсинск не миновали, но никто не мог сказать ничего определённого.
В преддверии нового века Феодоре минул двадцать один год. Во мнении обывателей – перестарок. При всей широте своих взглядов Василий Фёдорович забеспокоился: заневестилась девица. Стал копаться в своей памяти. Не вспомнилось, чтобы дочь проявляла известный интерес при виде какого-либо мужчины. Конечно, она скрытна. Но природа сильнее воли, маска когда-нибудь да падает с лица, и невольный взгляд, жест, обронённое слово многое могут открыть. Нет, ничего, уличающего естественный интерес дочери к представителям сильного пола, не мог вспомнить штабс-капитан. Тогда подступился напрямую, улучив момент:
- У тебя есть кто-нибудь на примете? Скажи, дочка. Я не чужой, чай.
- Ты о замужестве? Не было печали… Вряд ли я когда-нибудь тебя обрадую.
- Никак в монашки собралась?
Задав этот вопрос, Василий Фёдорович похолодел: Елица, вновь Елица проявилась под оболочкой её дочери! Низкий голос Феодоры вернул его к действительности:
- Я к другому себя готовлю, папа. Там дети в тягость, да и не имеем мы права навязывать детям свою судьбу. И венчанный муж – обуза.
Хотя Павлиха заменяла Феодоре пятнадцать лет родную мать, душевной связи между ними не возникло. Поэтому отец стал для неё больше, чем отцом, и это позволяло большую откровенность между ними.
- А как же… природа, дочка?
- Природа в накладе не останется. Ей, полагаю всё равно, каким способом и где мужчина и женщина оформляют связь. Только зачем её оформлять на бумаге и глупым обрядом?
- Значит, ты выбираешь гражданский брак?
- Пусть брак, пусть гражданский. Только я ничего ещё не выбираю. И никто ещё мне предложение не делал. Не спешат женихи. Сама же избранника не вижу. В моих планах все страницы плотно исписаны. Для лишней строчки места нет.