Верстах в двадцати от Подсинска, вверх по Енисею, по правому увалистому берегу, белели между сосен, будто вечный снег, известняковые породы. Подземные воды изъели каменную толщу, образовав карстовые пустоты с выходами на поверхность. Верхние пещеры хранили следы первых насельников благодатного края. Бытовой мусор, утрамбованный ногами жильцов, бывало, одаривал копателей бронзовыми изделиями – кривым ножом, кубком, орнаментированным блюдом, женскими украшениями. На выровненных участках стен бурой охрой были изображены сцены охоты, рыбной ловли, мирной жизни. Отдельные гроты содержали в боковых нишах черепа европеоидной формы. Не прародиной ли арийских племён была «Сибирская Италия»?
Естественные коридоры, щели, лазы соединяли пустоты, иногда размером с большой зал, в один бесконечный лабиринт. С потолков свисали гроздья сталактитов, Сталактоны, будто столбы хаотически расставленных колоннад, подпирали своды пещер. В свете факелов вспыхивали кристаллы горной породы. Вода, струящаяся под ногами, текущая по стенам, капающая с потолка, дробила пламя на мириады огней, покрывалась золотой рябью. Подземные водоёмы пугали бездной. Подсинцы и гости города, ради любопытства (а кто и с корыстной целью), совали нос в освещаемые дневным светом полости карстовой толщи. Смельчаки углублялись, бывало, в лабиринт с факелами и лампами. Но после того, как исчезли без следа несколько подгулявших компаний, потом экспедиция, организованная музеем, сразу за ней – поисковая группа, подземный город стал пользоваться недоброй славой. Молва населила его тенями владельцев бронзы и колесниц, не пускающих в свои мрачные чертоги новых людей непонятного, враждебного им мира.
Здесь нашли свою общую территорию отец и дети Скорых. В усадьбе они были не одни. На безлюдье замыкались силовые линии трёх душ. Они не углублялись в лабиринт далеко, после того как Феодора однажды чуть не заблудилась. Они вышла сама навстречу бросившемуся искать её отцу, чем-то сильно взволнованная, но не испуганная. На вопросы отвечала, отводя глаза, одной фразой: «Нет, нет, ничего, ничего!». И до конца дня оставалась молчаливой; сидела на обломке скалы, обратив глаза вдаль. Отец понял – смотрела в себя.
Они раз и навсегда выбрали сухую пещеру среди сосен, вблизи шипящего ключа. Бивуак разбивали при входе. Костёр разводили под открытым небом. Спальное место Никанор огораживал старыми вожжами. Был уверен, что запах лошадиного пота отпугивает ядовитых змей. До своего приюта добирались лодкой, сначала выгребая против медленного течения вдоль левого берега Енисея, затем круто беря поперёк реки к заводи. Там оставляли судёнышко и поднимались по увалу к пещере. С облюбованной пещерой было связано опасное приключение.
Тогда Скорых, находясь в лодке без детей, сделал поворот к правому берегу примерно на версту выше их пещеры. И доверился сильной струе, подмывающей увал. А на пути, в известняковой стене, находилась карстовая щель. Издали она выглядела вертикальной трещиной в белом камне. Вблизи оказалась достаточно широкой для лодки. Туда с силой устремлялись речные струи, подмывающие крутой берег. Василий Фёдорович спохватился в последнее мгновенье, с трудом отгрёб в сторону, в сердцах выругался: «У, чёртова пасть!» С тех пор он пересекал реку ниже по реке.
Первую вылазку на природу с ночёвкой в их пещере Василий Фёдорович с детьми сделал в то лето, когда Феодора закончила пра-гимназию, а Никанор ещё только-только из детского возраста выходил. Мальчик с первого раза пристрастился к рыбной ловле. Чего только не было в его ящике под рыбацкие снасти, пополняемом приобретённым на рынках и при обмене у тех, кто видится издалека, также сделанным собственными умелыми руками! По каким-то соображениям Никанор брал с собой то один набор снастей, то другой. Взрослые с глубочайшим почтением к знатоку доверяли его выбору. И так же благоговейно принимали удочки из его рук с насаженной им же наживкой на крючок; занимали указываемые им места – над проточной водой, над омутом. Он знал, где какая рыба клюёт лучше. Рядовым ловцам оставалось только следить за поплавком, переживать, когда начинал дёргаться поплавок и гнуться удилище, и спрашивать, если добыча оказывалась каким-то чудом на берегу: «Никанорка, гляди-ка, кто мне попался!?»
И уху варить никому не доверял брат Феодоры. Рыба у него в кипятке не разваривалась, от юшки исходил аромат трав, которые собирали подсинские беглецы на речном склоне. Открылся здесь в младшем Скорых ещё один талант.
Как-то девушка, ковыряясь ножом в полу пещеры, добыла кинжал необычной формы: лезвие от рукоятки было прямым, лишь на конце круто искривлялось, образуя подобие крючка. Взрослые начали гадать о его принадлежности. «Хирургический скальпель», - предположил Василий Фёдорович. Феодора не согласилась: «По-моему, боевой нож. Если его воткнуть в живот и силой вырвать, с кишками прощайся.». Никанора заинтересовало другое: «Какая-то бронза. Необычная. В сплаве не вижу олова». – «Вообще, как тут можно что-либо увидеть простым глазом?» - удивился отец. Никанор пожал плечами: «Не знаю. Я просто вижу, и всё».
Светлый день перебивались орехами с кустов лещины и ягодами, наливались до «не могу» чаем. Трапезничали уже на закате, один раз в день. За ухой или печёной в золе рыбой, за чаем велась неторопливая беседа обо всём понемножку. Ничего не происходило такого, что вызывает сильную радость, остаётся навсегда глубоко проникающими впечатлениями. Но каждый из троих, оглядываясь впоследствии на те летние дни, мог назвать их лучшими в жизни. Не из таких ли настроений возник образ рая и был записан во все священные книги рано родившихся народов?
Дети нередко приставали к отцу, чтобы он рассказывал о былом. Свою собственную историю штабс-капитан излагал добросовестно. Не касался он только тайны происхождения Феодоры. А она никаких вопросов на эту тему не задавала. Отец не знал, насколько была просвещена дочь Павлихой. Когда хронология личной жизни во всех вариантах подходила к завершению, дети всё чаще стали спрашивать о дедушке и его отце. Что касается Фёдора Сергеевича, его тема быстро иссякла. И пришло время выхода на сцену рода Скорых легендарного уже Сергея Борисовича. Внук его стал в тупик: «Знаете что, дети, погодите немного. Мне надо заглянуть в кое-какие бумаги». И опять оставил на «потом». Опять что-то помешало.
Но открылась иная тайна.
В день совершеннолетия Феодоры ни она, ни Василий Фёдорович не вспомнили о шкатулке с украшениями Елицы. Как спрятала её Павлиха в чулане в день переселения в новый дом, так и покоился этот небольшой, квадратной формы плоский чемоданчик, похожий на этюдник, среди забытых предметов. Но как-то дочь, войдя к отцу, молча протянула ему случайно обнаруженную вещь. «Открыть?» - спросил отец. - «Мне всё равно». И вышла из кабинета.
Ключик, конечно, затерялся. Скорых справился с замком, ковырнув в скважине обыкновенным шилом, поднял крышку. Под ней оказались женские украшения. Но не они завладели вниманием штабс-капитана. Дно шкатулки, по всей площади квадрата занимала пластина из твёрдого дерева. По её центру был врезан сектор белого металла, точь в точь такой, что вырубил гусарской саблей дед Василия Фёдоровича из серебряного блюдца. И здесь была выцарапана буква, «П». Фёдор Сергеевич рассказывал сыну о младшем брате своего отца. Звали его Петром. Выходит, он родоначальник Каракоричей-Русов (недаром Рус). Кем тогда приходится Петру, сыну Борисову, черногорский генерал? Получается, внук. Постой, постой, не спеши, штабс-капитан, рассуждай трезво. О, Боже! Елица, дочь генерала! Неужели… Нет, кровосмешения не произошло, Православная Церковь позволяет вступать в брак даже двоюродным, а тут родство совсем дальнее. И всё-таки, всё-таки… Откинувшись к спинке кресла, увидел подсинец на белёной стене между верхней кромкой обоев и деревянным потолком наплывающую на него неумолимо дымчатую тень женщины, в которой угадывалась его невенчанная жена одной ночи, молодая лицом и фигурой, как в те дни, но совершенно седая.
Василий Фёдорович решил пока не посвящать дочь в своё открытие. А там видно будет. Предать этот факт забвению навсегда? Имеет ли он на это право? Он ответственен не только перед потомками, но и перед предками. Надо вернуть украшения на место, а саму шкатулку не запирать, не прятать; пусть стоит за стеклянными дверцами книжного шкафа. Дойдут у Феодоры руки до ей содержимого, появятся вопросы, что ж, ничего таить штабс-капитан не будет. Так и сделал. Подумав, реликвию в кожаном футляре Скорых присоединил к реликвии Каракоричей-Русов. Ведь, кроме Феодоры, у него нет прямого потомства.
К разговору о драгоценностях матери Феодора вернулась не скоро - накануне своей поездки в Нижегородское имение Марии Александровой. Дочь Всилия Фёдоровича, не дождавшись своей спасительницы под крышей отцовского дома, решила, что она – Магомет, а Маша, с которой её сравняла молодость, - та самя Гора, к торой пора начать путь, потому что нет никакой надежды заполучить её в Подсинске.
В тот день Скорых чем-то занимался во дворе, когда Феодора проходила из сада в дом. Приостановилась. Подумала. «Папик… Так ты считаешь, что я могу распоряжаться теми… драгоценностями?». У Василия Фёдоровича готов был сорваться с языка встречный вопрос – «мамы?». Но он сдержался. Они по-прежнему никак не называли женщину, которая родила Феодору. Дочь опередила отца: «В чемоданчике Павлихи». – «Разумеется, украшения твои». – «Спасибо, папик». Этот разговор сразу вылетел из головы штабс-капитана. Она была занята тогда другими мыслями. Феодора же, собираясь в путь, в драгоценностях рыться не стала. Мельком заглянула под крышку шкатулки и уложила её в дорожный чемодан.