При непрерывных войнах с турками и внутренних распрях основной доход Старопивской обители обеспечивала лечебница. Она получила известность заметно большим числом выздоравливающих от ран, чем в госпиталях других женских монастырей, которые в Черногории традиционно посвящали себя уходу за ранеными и больными. Может быть, причиной тому были действительно особые свойства минеральной воды. Или выздоровлению от недугов способствовал подвижный, свежий воздух. Или правила гигиены, заведённые здесь в незапамятные времена первой настоятельницей, говорили, помешанной на чистоте. Знали местные инокини, как никто из знахарок Црной Горы, лечение травами и приготовление снадобий. И знания свои оставляли наследницам богоугодного дела в виде записей, что хранились в ризнице Успенского храма. Милосердные сёстры с ног валились, но не роптали. За лечение и уход инокини денег не брали. Но спасённые ими, избавленные от боли были благодарны и по возможности щедры.
Из последней Русско-турецкой войны Черногория вышла в числе победительниц. Ветхие стамбульские бумажки, ограничивающие её независимость, были отправлены из архива канцелярии князя на самые дальние полки государственного хранилища старых актов. Территория воинственного народа увеличилась почти вдвое за счёт плодородных долин с посёлками Подгорица и Никшич, истинно райского ожерелья Скадорского озера и берега Адриатического моря, на котором форты порта Бар хранили следы ядер, выпущенных с кораблей флотилии Сенявина в 1806 году. Вместе с тем монастырские госпитали оказались переполненными ранеными как никогда.
Мать Сергия вспомнила о письме архиерея, переданном ей кучером при доставке в монастырь молодой вдовы. В нём затесалось сведение о её службе сестрой милосердия. Опытная сестра стала для игуменьи находкой. Лекарь из Никшича появлялся в обители один раз в месяц. Поэтому вся ответственность по уходу за ранеными легла на Елицу ещё до того, как она приняла постриг под именем сестры Арсении.
Удивительное превращения происходили в ней, когда она переступала порог госпиталя. Её окаменевшая душа при виде ран на мужском теле начинала излучать такую энергию, что мертвеющая ткань оживала, наполнялась здоровой кровью. Конечно, это лишь поэтическое объяснение благому влиянию сестры милосердия на ожидающего смерти, как избавления от мук. В действительности сестра Арсения достигала успеха при уходе за ранеными полной отдачей делу, на которую её благословили и которое оказалось её личным выбором. Она следовать заветам основательницы монастыря , ибо сама была чистоплотной, жадной до свежего воздуха и ключевой воды. Тайна лечебных трав открылась ей легко, благодаря природной наклонности, а что касается новых лекарств, она выдавала таблетки и порошки, растворы строго по предписаниям армейских лекарей. И, главное, быстро завоевавшая авторитет среди товарок новая сестра по какому-то наитию всегда оказывалась рядом с тем, кто в ней, на грани жизни и смерти, нуждался. Она умела выбрать наилучшее средство помощи, ободрить, внушить веру в благоприятный исход кризиса. Когда кто-нибудь испускал последний вздох на её руках, на соседних койках говорили: «Бедняга, припоздал к нашей. Раньше бы». Выжившие под надзором сестры Арсении и свидетели её искусства разносили молву о целительных руках черницы, когда-то побывавшей в лапах дьявола, но вырвавшейся и нашедшей приют у Бога. Неизвестно, откуда пошёл слух, мол, была Елица в мирской жизни колдуньей (недаром имя её языческое) и сумела оживить убитого на войне мужа. От него понесла, но Господь велел вернуть павшего в могилу, а колдунье отмаливать грех в Старопивском монастыре служением страждущим. Для этого оставлены ей способности целительницы. Чёрную магию она превращала в белую. Такая вот белиберда. Но православные верили.
Частые, кровавые войны становились преданием. Поток раненых с полей сражений сходил на нет. Бытовые же раны уважения не вызывают. Лишившись раненных в боях мужчин, душа Арсении вновь стала каменеть и наполняться пустотой. Только умелые её руки привычно продолжали приносить облегчение страждущим, а пуще того, слава непревзойдённой целительницы стала универсальным снадобьем. Девять из десяти исцелялись твёрдой верой в искусство матери Арсении, которую спасённые ею про себя и шёпотом в доверительных беседах называли Елицей.
Она оставалась бессребреницей, когда дело касалось ветеранов, скорбящих старыми ранами. Однако её отношение к «кровавым жертвам быта», стоявшим в очереди у ворот обители, изменилось. Это стало заметно после того, как скончалась игуменья Сергия, и митрополит благословил мать Арсению, ставшей к тому времени блюстительницей госпиталя, настоятельницей Старопивского монастыря. Каждая койка в госпитале для раненых этой категории стала оцениваться серебром в зависимости от доходов пациента. С тех пор монастырь начал богатеть, превращаясь в одного из уважаемых клиентов государственного банка. На Цетиньском поле удалось приобрести оливковую рощу. Улов рыбацкой флотилии, базирующееся в Боко-Которской бухте, шёл на столы всех двадцати монастырей страны и на вывоз в Австрийские владения.
По утрам новая игуменья после молитвы посещала лечебницу. В сопровождении сестёр она обходила палаты, каждого успевала перекрестить. Для больных такой «терапии» было достаточно, чтобы уверенно чувствовать себя жильцом в этом мире. В дальнейшем её участии в лечении пациентов не было необходимости. Всё остальное сестры милосердия и госпитальная прислуга делали добросовестно под мистическим влиянием игуменьи. Медленное шествие по анфиладе палат проходило в торжественном молчании. Дорожка из цветной шерсти глушила шаги, шелестели рясы. Сухая, невысокая, в чёрном иноческом одеянии, мать Арсения, даже лишившись молодых красок и свежести, долго оставалась красива неподвижным лицом, словно выточенном из мела. Жизни ему придавали только прикрытые тяжёлыми увядшими веками глаза под высокими арками не седеющих бровей. В них уже не было блеска влажной вишни. Большая радужка высохла, потемнела, и в глубине узкого зрачка тлеющий огонёк мог неожиданно коротко вспыхнуть, пугая окружающих. Сёстры и пациенты лечебницы, богомольцы и любопытствующие гости всё реже слышали её голос. На прямые вопросы мать Арсения отвечала коротко или мимикой лица, жестом; распоряжения отдавала в полслова. Ни о чём не спрашивала сама, ничего не просила. Поговаривали, она готовится к молчальничеству, как к форме аскетического самоотречения. Только игуменья ни к чему не готовилась. Всё в ней происходило само собой.
Человек не властен над своими воспоминаниями. Они сильнее любой воли. Если их гнать от себя заклинаниями, они становятся навязчивыми. Желающим уйти от какой-либо мысли помогает молитва. К ней и прибегала сестра Арсения, чтобы освободиться от прошлого, с одной просьбой, называя только одно имя, моля о покровительстве Неба лишь одной душе. Ни в келье, лёжа на половичке ничком под божницей, ни на каменном полу храма, ни в другом каком-либо месте, где заставала её неотложная необходимость помолиться, ни разу она не сказала «Господи, помилуй мя», не просила о матери и отце, о Феодоре, о других родственниках.
Одна находка в лабиринтах памяти укрепила её не меньше, чем вера. Она воочию увидела себя, поднимающуюся из тени к утреннему солнцу по крутому косогору, густо поросшему крупными ромашками, осыпанными росой. Над ровным верхом горки только чистое небо, вызолоченное низким, невидимым ещё солнцем. Вот-вот появится перед глазами, брызнет в лицо, ослепит. Но раньше, чем увидела Елица утреннее солнце, показался из-за горки Фома в расстёгнутом офицерском кителе, с картузом в одной руке и букетом ромашек в другой. Он улыбается, улыбка красит его крупное, большеносое, с низкими, острыми скулами и квадратным, раздвоенным подбородком лицо, которое все, в один голос, считали некрасивым, а для Елицы оно самое прекрасное… Стоит жить, чтобы видеть его иногда как живого! Так и проходят для сестры, потом матери Арсении дни – в церковных службах, на которые приезжает снизу священник, благословляя прислуживать кого-нибудь из сестёр старше пятидесяти лет, в работе по монастырскому хозяйству. В одном не приходится призывать Арсении себе на помощь ни Бога, ни Фому – когда она видит рану на теле мужчины. Ведь тогда в каждом из них – Фома. Он остаётся с ней, пока она колдует над раной.
Долгие годы нежеланные сны мучили затворницу (она ни разу не нарушила обет – не вышла за ворота обители). И во сне она пыталась отвлечься молитвой, бежать к раненым, но не могла произнести ни слова, и ноги не повиновались. А незваные участники её сновидений лезли в глаза, хватали её за руки, говорили соблазнительные речи. Она боялась засыпать, оттягивала этот момент, сколько могла. Одно время пыталась молиться по ночам в келье до потери сознания и действительно забывалась на коврике на несколько чёрных часов без сновидений. Ночь без отдыха изнуряла перед длинным днём, наполненным работами и страхами перед новой ночью. Потом научилась заказывать себе сновидения и, видимо, достигла в том успеха. Однако время от времени по ночам обитель оглашалась криком, исполненным такой мирской страсти, что черницы, пробуждаясь, брали двери келеек на внутренние крючки и в страхе перед бесами творили отговорные молитвы.