Описывая новоселье Скорых, после его возвращения в Подсинск из Сары-Таш, автор романа упомянул об отношении Георгиевского кавалера к долгу, как к нравственной обязанности, что побудило его без колебаний на некоторое время оставить родных. Пришло время рассказать об этом.
Тогда фельдъегерь доставил отставному штабс-капитану Скорых пакет из Петербурга. Василий Фёдорович как раз собрался в тот день подступиться к дашинсундуку с твёрдым намерением ознакомиться, наконец, с записками деда, гусара и художника. Верно говорят, не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. Нежданное письмо отложило намеченное вторжение в недра семейной реликвии «на завтра», в русском исполнении. Вскрыв пакет, Скорых долго изучал лист бумаги, исписанный с одной стороны. Потом сжёг его вместе с конвертом в печи.
Не много времени понадобилось ему, чтобы обойти сослуживцев по Красноярскому полку, людей отчаянных. Разослал письма иногородним товарищам, которым доверял. Просил откликнуться на красноярский почтамт и назначил в три названных дня сбор согласных в «нашем трактире», не сомневаясь в их понятливости. Лёгких на подъём за Уралом набралось с дюжину.
Граф Игнатьев наконец-то отозвался на настойчивые запросы Корнина. Сообщил, что вынужден удалиться на спокойное житьё. Такова монаршая воля. У него остались прежние связи, которые он постарается использовать, коль появится нужда для тех, кто был рядом с ним на службе России. Граф советовал Корнину не напоминать о нём в переговорах с официальными лицами генерал-губернаторства. Это теперь может навредить делу. Николай Павлович очерчивал своё участие в предстоящей экспедиции Корнина щедрым денежным взносом (простите, чем могу…) Человек чести испытывал чувство вины перед учёным этнографом.
Видимо, слухи о конкретных шагах в сторону Индии всесильного графа, ставшего министром внутренних дел, достигли ушей Уайт-холла. И царь-миротворец посчитал за благо усыпить британского льва отстранением от дел творца наступательной восточной политики. Владычицу морей едва уговорили признать права России на Памир. Александр III наградил графа одним из высших орденов империи и поблагодарил за верную службу Отечеству.
Корнин так и не попал на приём к хозяину Туркестана. По возвращении его высокопревосходительства в Ташкент, рослый генерал и маленький полковник обсудить его письмо известного этнографа.
«Мы не можем дать согласие на вооружённую экспедицию на Памир, - сказал вышагивающий из угла в угол огромного кабинета генерал-губернатор, выслушав доклад своего заместителя. – Однако можем не обратить на неё внимание, если люди Корнина не станут часто палить из ружей. Вот что мы сделаем… Переговорите-ка с глазу на глаз с толковыми, исполнительными офицерами из ваших горных стрелков. Вдруг охотники найдутся. Обязательно найдутся, такой уж это народ! Пусть каждый отобранный возьмёт по семейным обстоятельствам отпуск на лето и начинает мелькать перед глазами Корнина, дескать, слушок пошёл по Ташкенту, любезный Александр Александрович, желаю быть вам полезен. А в горах их первая задача – не дать устроителю предприятия своевольничать. Я бы на это не решился, но, понимаете, то лекарство, о котором пишет наш проситель. Его необходимо добыть. Только в России несколько лепрозориев».
Маленький полковник с мнением начальника согласился.
Весной у Корнина «под ружьём» оказалось с треть взвода охотников, считая вместе с теми, кого привёз из-за Урала Скорых. И неожиданно нашёлся надёжный проводник. Когда сборы охотников подходили к завершению, фрау Лихтеншталь остановила на входе в гостиницу странного визитёра – одетого по простонародному синеглазого юношу, небольшого роста, плечистого. Рукава верхней одежды были коротки для его длинных рук. Он расстегнул армяк и показал немке серебряную пластину с выгравированными адресами - назначения и отбытия, с именами отправителя и получателя живой посылки. Введённый хозяйкой к Корнину, он вынул из внутреннего кармана конверт и со словами «Йима уже не больной» протянул письмо изумлённому постояльцу отеля.
Но вернёмся на несколько недель назад.