Арина с каждым днём всё сильнее проникалась чувством обязанности перед человеком, поражённым чудовищным заболеванием. Он был не одним из многих больных, он занимал особое место в её душе, и это усиливало её чувство. В отличии от его матери, которая могла только сопереживать по-матерински (а этим всё сказано), девушка, как медицинский работник, всё-таки могла оказаться ему полезней. Почему могла? Она может! Она будет ему полезна. Пусть несколько месяцев. А вдруг случится чудо? Сколько раз приходилось ей видеть, как не лекарства, а уход спасал безнадёжных больных! Ведь ему так хорошо в часы, проведённые с ней, она видит. Он ожил, стал выпрямляться, голос его обретает прежнюю звучность. И как ей раньше не пришло в голову предложить себя Юшину?
Главный врач не сразу принял доводы девушки:
- У вас нет опыта работы с прокажёнными. Обучать вас некогда и некому. От вас, простите, будет мало пользы. А вот вреда… Себе, себе вреда вы можете нанести много, непоправимого. А вдруг заразитесь! - и стал стращать. – Вы не знаете, мадемуазель, что такое лепра. Завтра я проведу вас по палатам, а потом уж, ежели не сбежите за ворота сразу же, ещё подумаю.
У Юшина был верный метод отбора медперсонала.
Она не сбежала. На следующий день после экскурсии по палатам, где размещались больные с самыми тяжёлыми формами заболевания, Арина в полном бессилии едва доплелась до кабинета главврача. Рухнув на кушетку, откинулась спиной к белой стене, слилась с ней халатом и меловым лицом. Перед глазами плыли безносые лица и львиные маски, кисти рук, лишённые всех пальцев, бурые, заскорузлые от гноя бинты, изуродованные язвами ноги. Преследовал запах гниющего, но при этом живого ещё тела, не похожий на трупный дух, от этого не менее тошнотворный. Будто издалека доносился голос Юшина:
- Сначала в вашу кровь, мадемуазель, попадает некая симпатичная, с виду в микроскоп, бактерия. У неё, подлой, длительный инкубационный период, когда образуются плотные розовые узлы на коже, вроде шёлковых заплаток сначала, потом в органах и тканях. Они изъязвляются, поражают нервные стволы, и вы в конце концов наблюдаете то, что сегодня изволили узреть в пятом корпусе. Отправляйтесь-ка, мадемуазель, в Ташкент за назначением.
Арина осталась в Асхабаде на должности старшей сестры лепрозория. Её обязанностью стало обслуживание прокажённых на первой стадии заболевания. В их число входил Искандер. Поступок фельдшерицы ещё больше расположил к ней Юшина. Он заглянул к ней в номер, проворчал делано: «Не гоже молодой особе жить в отеле, даже таком шикарном, хе-хе. Не откажите нам с супругой разделить их печальный приют». Домик Юшиных находился на садовой окраине города, примыкающей к оврагу. Дети главного врача разъехались по России, и двое пожилых людей нашли им замену в милой, покладистой девушке. Йима остался на прежнем месте, гордый тем, что ему доверили возделывать грядки с луком, растением на Горе неведомым. Теперь баранина без лука в рот ему не шла.
Юшин не уставал повторять своим подчинённым: «Никто точно не знает природу проказы, неизвестно, как она передаётся. Без нужды не прикасайтесь к больным, не дышите рот в рот. При процедурах – маска, перчатка, щипцы, пинцет. Потом мойте руки, чаще мойте руки, мойте их постоянно!» Сам же ничего из этого не исполнял, неделями не менял халат.
Появление Арины среди медицинского персонала пошло Искандеру на пользу. Она часто заглядывала мимоходом в его половину флигеля для «избранных» пациентов, похожую на кабинет учёного. Он понемногу стал подступать к составлению антологии персидской, таджикской и узбекской литератур. К этому занятию умело подвела его мать. Появлялась она в лепрозории довольно часто, а письма от неё Искандер получал чуть ли каждый день. Фатима Самсоновна перевезла сюда из Бухары целую библиотеку, ожидая, когда сын выйдет из депрессии. И, кажется, лёд тронулся. Лучшие, наиболее удачные часы творчества выпадали Искандеру обычно после визита к нему Арины. Больные и медицинские работники вдруг услышали, как он смеётся, спорит, о чём-то просит. Ничего такого не исходило раньше от этой одинокой, мрачной, подавленной и молчаливой фигуры. Однажды вечером с веранды флигелька раздалось пение под чанг:
Как полон я любви, как чуден милой лик,
Как много я б сказал и как мой нем язык!
Не странно ль, Господи? От жажды изнываю,
А тут же предо мной течёт живой родник.
Арина, проходя ореховым садом, в то время голым, узнала голос Искандера. Он исполнял рубаи Омара Хайяма. Она приостановилась, впервые задумалась над недавно появившимся предчувствием. Ведь Искандер пел для неё и о ней. Понимает ли он сам это? Если ещё не осознал, скоро поймёт. Он ведь мужчина, не старый, одинокий, а женское общество, под стать ему, - одна она, сестра милосердия. Старое знакомство позволяет несколько большую вольность в поведении. Рано или поздно он влюбится в неё, и жизнь его превратится в ад. Её тоже. Арина не раз замечала, что Искандер подолгу не выпускает из рук предметов, которые она передаёт ему – коробку с лекарствами, кофейную чашку, книгу. Как-то поднял обороненный ею носовой платок с вышитым золотой нитью инициалом «А» и вроде бы по рассеянности сунул себе в карман. Он ещё ни разу не прикоснулся к обнажённой части её рук. Не забывает, что опасен для неё. Но когда-нибудь это невольно случится. И ощущение, которого он лишён, может повести его в мечтах по всему женскому телу… Боже, что же ей делать?! Взять расчёт, уехать с Йимой куда глаза глядят, пока Корнин занят своим проектом? Невозможно, Искандер погибнет от тоски быстрей, чем от болезни. А укоренение лепры в нём, удовлетворённо отметил Юшин, в последнее время замедлилось. Она не может фатально принимать развитие событий. Остаётся быть постоянно начеку, не давать возможности Искандеру переходить определённые границы. Он человек воспитанный. Без её поощрения на активный шаг не решится, не позволит себе в своём положении. Так и не выбрав линии поведения, Арина с тяжёлым сердцем, не заходя на этот раз к Искандеру, прошла к воротам лечебницы. За ними ждал её в экипаже доктор, чтобы ехать домой.
На следующий день Арина застала Искандера хмурым. Наверное, вчера он заметил её бегство мимо веранды в сторону ворот. Дулся целый день, потом прежние отношения восстановились. Но дружба между мужчиной и женщиной – это движение по лезвию ножа. Напряжение не отпускало Арину ни на миг, когда они оставались наедине. Знать бы заранее все те слова, жесты, выражение глаз, которые Искандер может расценить как поощрение к иным отношениям! Так длилось болезненно долго, по ощущению времени Ариной. Сады Асхабада окутались нежной зелёная дымкой. В ту пору случилось в лепрозории событие, нарушившее своеобразный покой закрытого заведения.
В доме для приезжих появилась молодая таджичка. Она закончила русскую школу и учила детей грамоте в Дюшанбе. Её муж, тоже учитель, неожиданно исчез из дома. По оставленной сумбурной записке можно было понять, что у беглеца обнаружилась проказа, он просит его не искать, он всё равно что мёртвый. Однако пропавший нашёлся в Асхабаде. Супруга заявила о своём решении остаться возле больного. Детей у них нет. Состоятельные родственники согласны оплачивать отдельное помещение для смешанной пары. Юшин попытался напугать её грозной бумагой: «После физического контакта с больным, милсьдарыня, вы по закону будете считаться прокажённой, тось, не выйдете отсюда никогда». - «Я хочу быть с мужем, я не могу оставить его одного», - стояла на своём дюшанбинка. И настояла. Юшин сдался. Он выделил учительской чете вторую половину флигелька, где размещался Искандер.
Проводив новосёлов к их жилью, главный врач заглянул к бухарцу. Там застал Арину. Она смазывала поясницу больного изобретённым ещё Авиценной снадобьем. Юшин устало расположился на диване, предрёк: «Ну, господа, уступил одним, теперь начнётся мода на семейные палаты. Лиха беда начало. А знаете, не так страшен чёрт, как его малютка, ха-ха! Вполне вероятно, что эта отчаянная женщина… Во какая любовь иногда случается!.. Эта женщина может до старости остаться здоровой. И нарожать здоровых детей. Только детей положено теперь из семьи инфицированного забирать. Ничего не поделаешь, закон! Да, мы совершенно не представляем, как передаётся проказа».
Если бы знал доктор Юшин, к чему приведёт его уступчивость! И как его монолог отразится на Захирове!
Тонкая внутренняя стенка отделяла Искандера от соседей. Теперь, посещая своего друга, Арина нередко находила его возбуждённым. Такое состояние обычно сменялось подавленностью, переходящей в раздражение. Даже с Ариной Искандер стал допускать интеллигентские грубости. Она терпела. Это тоже было её обязанностью по отношению к больным. Речь Искандера пополнилась фразами, не свойственными человеку его уровня: «Да-а, повезло учителю с учительницей», «Представляете, они гуляют по саду, сцепившись пальчиками!», «Арина, он её целует взасос!»… Неужели сын улема расчётливо подкрадывался к ней со стороны, надёжно защищённой, казалось, обоюдным табу? Очень уж походили на прозрачные намёки эти и подобные им высказывания. Арина убеждала себя, что поведение Искандера лишено какого-либо расчёта. Он выше этого. Он благороден, но не может справиться с природными позывами, они сильнее рассудка, руководствующегося нравственными правилами.
Арина, живя у Юшиных, иногда, утомившись, оставалась на ночь в корпусе для приезжих. Однажды весенним утром, переодеваясь в дневное платье, увидела себя в створке распахнутого наружу окна, как в зеркале. Голое мальчишечье тело – едва заметная грудь, узкие бёдра. А ведь уже исполнилось двадцать лет, перестарка! И вдруг увидела Искандера. Обернулась – в номере никого нет. Вновь посмотрела перед собой – да он не в стекле, он за окном, в кустах цветущей жимолости. Узнаётся по очертанию фигуры. Лицо не Искандера. Ни одного, присущего ему признака утончённой души в этом лице. Лицо самца, заметившего самку. Арина прикрыла грудь и живот ночной рубашкой, вышла из поля зрения того, кто был Искандером до того, как заглянул в комнату из сада.
Арпина в тот день с трудом заставила себя подойти к флигельку. Двери оказались запертыми изнутри. Постучала. Не открыл. Сказала через дверь: «Я на вас не зла, мой друг, не казнитесь. Всё между нами остаётся по-прежнему. До завтра».
«Завтра» выручила Фатима Самсоновна. Она впервые приехала с Тимуром. Мальчик был напряжён до предела. Но отмяк, не найдя на лице дорого ему человека признаков страшной болезни, рисуемых литературой и молвой. Бабушка, готовая к худшему, повеселела. Тимур увлёк отца разговорами о поэзии, как бывало раньше, в счастливой жизни. Сначала Искандер слушал его с интересом, сам пускался в рассуждения, но скоро потерял к этой теме интерес. Устал от переживаний дня, решили родные. Бабушка и внук расположились в номерах для приезжих. Встречу их в зале по разные стороны перегородок Арина обставила с возможным в таких условиях комфортом. Время от времени подсаживалась к Захировым со стороны больного, но в общем разговоре соблюдала меру.
На следующий день Искандер вышел к своим скучным. Ничего его не занимало, как ни старались мать и сын. На лице его появлялось выражение человека, пресыщенного общением с гостями и ждущего, когда его оставят в покое. Арине пришло на ум изменить обстановку встречи. Она выбрала аллею, плотно засаженную с двух сторон кустами жимолости. Получила от Юшина разрешение на прогулки Искандера и Фатимы Самсоновны с Тимуром по внешним сторонам аллеи, не пересекая её. Получился аналог комнаты свиданий под открытым небом. Хитрая затея себя оправдала. Юшин похвалил: «Однако у вас, мадемуазель, голова!». Вообще, в лечебнице он Арину не выделял. Зато дома она становилась ему и его жене «дочкой».
Вдова улема сразу заметила, что сын её оживляется при виде Арины. И Тимур, похоже, заметил. Он стал задумчив, чаще молчал, уступив бабушке паузы в семейной беседе, становившиеся всё продолжительнее. Последним вечером, проводив глазами спину отца, удаляющуюся в сторону флигеля с Ариной, он сказал грустно: «Пора нам домой, большая мама».
Утром Арина вышла за ворота провожать бухарцев. Экипаж уже был подан от трактира. Тимур холодным поклоном простился с Ариной, и зашёл за коляску, оставив женщин наедине. Появился Йима с мешком на лямке, полез к извозчику на облучок. Его наставница загодя просила Закирову довести своего подопечного до Бухары. Оттуда оказией отправить в Ташкент. От него-де Корнину скоро будет больше пользы, чем лечебнице.
Фатима вдруг порывисто обхватила своими точёными пальцами запястья девушки, зашептала страстно, с рыдающими нотками в голосе:
- Не оставляйте его, умоляю! Вы – единственное его спасение. Ни сын, ни мать… Будьте ему всегда сестрой, да, моей дочкой. Я состоятельна, я впишу вас в завещание. Вы унаследуете много, в равной доле с Тимуром. Будьте милосердны.
Арина не нашлась, что ответить, да бедная мать и не ждала ответа, она его боялась.
Коляска нырнула в овраг, вскоре появилась на противоположном, городском склоне. Пара лошадей тяжело брала подъём, будто везла камни, что вновь заполнили душу Фатимы.