Феодору с другими, осуждёнными на казнь, расстреляли на закате. Тела лишь присыпали землёй. Ночью она выбралась из ямы, ощущая сильное жжение в правом боку. Пуля ударила по касательной в ребро, не задев артерий. Раненая зажала рану тампоном из подола рубашки, добралась до ближайшей хижины. Сердобольная хозяйка приютила русскую. Она же выделила ей немного динаров и подсказала, в каком направлении наиболее безопасно выбраться из страны, занятой врагами. В Горня-Радгоне, словенском городке на Муре, жил её племянник Милован. Феодора направилась зимними дорогами на север, выдавая себя за черногорку.
Милован, служивший в местной полиции, оказался молодым деятельным мечтателем авантюрного склада характера. У него не вызвала сомнений рекомендация тётки, переданная Феодорой на словах. Эта некрасивая женщина с волевым лицом не походила на женщин его круга, ограниченных интересами быта. Унтер-офицер почувствовал себя польщённым просьбой оказать небезопасную услугу существу высшей породы. Он воодушевился и предложил свой план: «Вы владеете немецким языком, фрау? Слабо? Не беда. Нас, славян, под австрийцами много, все разные. Кое-как по-немецки изъясняемся. Выдавайте себя в любом месте за кого угодно, только не местной жительницей. Называйтесь какой-нибудь русинкой что ли, из Лемберга, в крайнем случае. Они аж за Карпатами живут, и вас ни в чём не заподозрят. Мы свободно проедем через всю страну к швейцарской границе, а там до Франции рукой подать. Жаль, не могу сопровождать вас дальше Граца. Служба, знаете ли».
В эти дни через австрийский город Грац, административный центр земли Штирии, перебрасывалась железной дорогой из Галиции на итальянский фронт пехотное соединение. Состояло оно исключительно из русинов, местных жителей прикарпатской стороны. Рядовые, и командиры этой особой части называли себя украинцами по убеждению. Не было среди «инородцев» двуединой империи более верноподданных короны Габсбургов, чем то греко-католическое меньшинство коренных жителей Карпатской Руси, которое в народе называли австроукраинцами. Покупаемые привилегиями или по слабоволию, поддавшись искусной пропаганде венской власти, как огня боявшейся москвофильских настроений на славянском востоке лоскутной империи, они отреклись от русского имени, от единой Руси. Их светочем стала единая Украина, которую необходимо освободить от главного врага всех угнетённых украинцев. Таким врагом названа была Россия, москаль в образе апокалипсического зверя, его язык, культура, православие. Наиболее преданные идее влились в подразделения украинских сечевых стрельцов (уссовцев). При занятии Галиции в первый год войны русскими войсками одни из них погибли, другие разбежались. Когда царские войска оставили Львов, Вена нашла иное применение для уцелевших уссовцев.
Война позволила австро-венгерским властям расправляться с Галицкими русинами-москвофилами по «беззаконию военного времени». И верные Вене австроукраинцы не теряли времени, чтобы избавиться от врагов их бредовой идеи вэлыкой дэржавы без москалей, под патронажем Вены. Вот почему при отступлении русской армии из Галиции с мест поднялся и двинулся на восток почти миллион беженцев-русинов. Оставшиеся дома подверглись преследованиям и расправам. Профессиональные доносчики, ещё до войны подготовленные спецслужбами выявлять неблагонадёжных, составляли списки людей, подозреваемых в симпатиях к русским. Их хватали и расстреливали без суда, казнили через повешение. Занималась этим местная жандармерия с привлечением к грязной работе воинских подразделений, если казни были массовыми и карательные действия охватывали большую территорию. Хотя в то время Европы и мир в целом трудно было удивить проливаемой человеческой кровью и горами трупов, всё же Вена не хотела ославиться умерщвлением целыми сёлами и пригородами своих безоружных пасынков на восточной окраине империи. Ведь неизвестно, чем война закончится. Победители могут и счётец предъявить за уничтожение мирного населения. В мудрейших головах венских гуманистов родилась идея концентрационных лагерей. Необязательно убивать невольников, достаточно не препятствовать «естественной убыли». Решили размещать лагеря в глубине собственно Австрии, чтобы лишить заключённых соблазна побегов и помощи единомышленников извне. Притом, случись вдруг новое нашествие «московской орды» в Галицию, русские не найдут среди местного населения наиболее верных союзников, прошедших лагерную школу ненависти. Разногласия возникли при обсуждении, кого ставить в охрану. Логика подсказывала – сечевых стрельцов. Австрийские украинцы ни одного москвофила за колючую проволоку не выпустят. Отборную команду оперативно сняли с Восточного фронта и повезли на запад. Но тут возникла необходимость в свежих войсках для итальянского фронта. Австрийцы из готских семей да мадьяры требовались на востоке. Только они могли выдерживать натиск русских. Венские головы решили: пусть сечевики докажут заявленное ими лыцарство на потомках гордых римлян.
Вот так волею австрийского генерального штаба оказалась на вокзале Граца, столицы Штирии, сотня одного из трёх куреней стрелецкого легиона. И как раз в этот день распрощался здесь с Феодорой, не дожидаясь подхода поезда на Лустенау, унтер Милован.
Феодора перекусила у киоска кофе с галетами и прохаживалась вдоль перрона, расчётливо горбясь – уменьшая рост. Тем не менее патрульный офицер отметил в уме, что провинциалка, судя по давно вышедшим из моды пальто и шляпке, с небольшим баулом в руке, уже пропустила несколько поездов. Он не придал этому особого значения, но пути их случайно пересеклись.
- Фрау, - рука, обтянутая белой перчаткой у козырька, голос благожелательный. – Отошло несколько поездов в сторону Инсбрука, вы…
Ему показалось, провинциалка напряглась.
- Я… Я жду поезд на Лустен.
- Лустенау, - поправил офицер. - Вы там живёте? У вас странный выговор.
- Да… То есть нет, я просто путешествую.
- Неподходящее время для путешествий, фрау. У вас есть документы? Простите, война. А Лустенау на швейцарской границе.
Эти слова заглушил топот сапог. На перрон выходила колонна пехоты, при оружии, в шинелях австрийского образца, со знаками отличия на воротниках. Некоторые из свидетелей этого зрелища с удивлением пялились на тризуб, украшавший форменные фуражки. От колонны отделился командир в смушковой шапке и, подойдя к патрулю, остановился с вопросительным выражением на сухом лице в ожидании окончания разговора офицера с женщиной.
Австриец ждал ответа на свой вопрос. Теперь, пытливо глядя в побелевшее лицо провинциалки, он не сомневался, что с ней не всё ладно.
- У меня… Я оставила паспорт дома, герр офицер, забыла.
- Вот как! И где же ваш дом?
Феодора усилием воли пыталась сохранить спокойствие. Ей вспомнились наставления Милована.
- В Лемберге. Я русинка.
При этих словах представитель невиданного в Граце воинства вдруг зловеще ухмыльнулся, прищурился.
- Як, як? Повторить, землячко!
Феодора ощутила, что земля уходит из-под её ног.
- Русинка.
- Русинка? В нас так нэ кажуть. У Львови кажуть русынка. Ы! Слухай, москальска сучка, ты шпыгунка?
Феодора, осознав безвыходность своего положения, обрела внезапно ледяное спокойствие. Глядя в безжалостные глаза, повторила:
- Я – русинка!
Львовянин перевёл взгляд на австрийского офицера, терпеливо ожидавшего конца диалога на непонятном ему языке, и перешёл на немецкий:
- Позвольте представиться, герр капитан: сотник Мандюк. Воинское подразделение уссовцев направляется на итальянский фронт. Где мне найти представителя комендатуры? Что касается этой фрау, она рутенка, из москвофилов. Опасная особа. Советую конвоировать её в Талергоф.
Так Феодора услышала впервые это страшное слово.