Солнце ещё глубоко за горизонтом. Светится сам воздух, и под открытым небом нет теней. В это время на скамейке у «фонтана с Венерой» во внутреннем дворике «Русского дома» Тимур Искандеров, наслаждаясь утренней прохладой, допивает кофе перед прогулкой по ещё пустынным улицам Благородной Бухары. Потом пыль окрасит в жёлтый цвет и жгучее солнце, и небо, и всё на земле, появятся синие тени, загустеют, станут совсем чёрными под деревьями, под навесами веранд. Солнечный день отведён поэтом для работы в кабинете, выходящим окном в сад. Звуки, доносящиеся из женской половины дома, глушат персидские ковры на стенах. Они появились при покойной бабушке Фатимы. В остальном интерьер кабинета сохранил память деда Захира. Сын знаменитого улема, Искандер, кабинетом не пользовался…
Время после заката солнца Тимур старался проводить в кругу семьи или где-нибудь в залитом огнями, людном помещении – в театре, у друзей на вечеринке, в клубе, куда набивалась богема. Ночь его томила, угнетала. Звёздное небо своим грозным молчанием не вызывало в нём поэтического вдохновения. Он выезжал из дому засветло и возвращался в закрытом экипаже; к его возвращению в доме зажигались все лампы. Тимур после омовения и намаза шёл в постель под надёжный бок жены. Короткий, глубокий сон подготавливал его к радостному восприятию утра. Едва брезжило, он сразу вскакивал с постели, исполненный ожидания чего-то чудесного, что непременно случится сегодня с ним. Осторожно прикрыв за собой дверь спальни, чтобы не разбудить Мариам, ополаскивался в чаше фонтана, творил торопливо, по привычке, намаз, одевался, затем готовил кофе на спиртовке и выходил с чашкой к фонтану.
В тот летний день выбор его пал на длинную арабскую рубаху выбеленного полотна и белый пышный тюрбан. Эта одежда очень шла его высокой, плоской, узкоплечей фигуре. Худощавое лицо с небольшой заостренной бородкой, затронутой сединой, могло принадлежать и учителю медресе. Но глаза выдавали – поэт! Такая бушевала стихия переживаний в их золотистой глубине.
В проёме калитки показался нанятый с вечера извозчик. Перед тем, как выйти на улицу, Тимур завернул в кабинет. С вечера он оставил на видном месте папку из потёртой на углах красной кожи, с ремнём для ношения на плече. В ней хранились рисунки улема. Один из них Тимур оставил в папке, перекинул ремень через голову. Остальные рисунки сложил на столе.
Экипаж покатил в сторону главного перекрёстка шахристана, мимо купольных базаров и бань. Впереди открылась площадь с выходящим на неё парадным фасадом медресе Абдулазиз-хана на восточной стороне. Напротив школы в глубине квартала с домами состоятельных горожан возвышалось самое величественное сооружение Благородной Бухары - минарет Калян. Массивный, из жжённого кирпича, сужающийся к верху столб соединял землю с небом, пристанище смертных с приютом бессмертных душ и царящего над всеми Аллаха. Трудно было оторвать глаза от царственной колонны. Но вниманием завладели базарный купол Таки-Зараган и медресе Улугбека за ним. Ни одно узбекское имя не производило на поэта такого впечатления, как то, которым нарекли пять столетий назад внука Железного Хромца. Когда-то эллинский мудрец Платон мечтал об идеальном правителе-философе. И такой появился почти через две тысячи лет в восточной деспотии. Ему пришлось совмещать работу по созданию «Новых астрономических таблиц» с управлением огромной державой из Самарканда. В годы его правления почти прекратились военные действия, оживились торговля и ремёсла; наука и искусства процветали. Однако во все годы правления Улугбек сталкивался с сильной оппозицией со стороны религиозных лидеров ислама, резиденцией которых была Бухара. Именно поэтому Улугбек построил здесь одно из основанных им медресе. И не удержался - бросил своим недругам вызов в виде афоризма, позже вырезанного на двери медресе: «Стремление к знаниям - обязанность каждого мусульманина и мусульманки». Там же появились и другие, продиктованные им слова: «Над кругом людей, осведомленных в книжной мудрости, да будут каждый день открыты двери Божьих благословений». Увы, эти изречения не стали заклинаниями, охраняющими от насильственной смерти… Но Улугбек стал светочем для друзей святого солнца, муз и разума. И среди них в своё время оказался Тимур Искандеров, поэт Божьей милостью, писавший на русском и фарси, самостоятельно переводивший свои сочинения на таджикский и узбекский языки. Не было для него в Бухаре места более волнующего воображение, чем создание великого звездочёта. Оно уже появлялось перед глазами фрагментами прямоугольного монументального портала в звёздной росписи по общему синему фону.
Подъезжать к святому месту на этот раз не стал. Впереди была встреча с эмиром. Опоздание исключалось. Бухарский «ванька» с немым вопросом оглядывается на седока. «Ворота Акра, через Регистан», - направляет его Искандеров, и пегая лошадка, повинуясь вознице, делает левый поворот, выбегая на магистральную улицу шахристана. Здесь многолюдно, тесно от арб, влекомых ишаками, навьюченных верблюдов, экипажей европейской конструкции, верховых, пешеходов. Какая смесь одежд и лиц, племён, наречий, состояний! – по-русски подумал Тимур.
Когда справа открылся вид на угловую, резко сужающуюся от подножия к верхней площадке башню цитадели, возница повернул экипаж в её сторону.
Тимур взглянул на циферблат наручных часов. Он мог позволить себе непродолжительную прогулку. Его занимал вопрос, насколько изменился северо-западный угол внутреннего города с тех пор, когда его дед, ещё не Захир-ага, ещё Корчевский, полураб, сделал рисунок карандашом, стоя на площади Регистан лицом к парадным воротам укреплённого холма Акр. «Сегодня свободен», - сказал он извозчику, расплатившись с ним серебряным рублём, хотя и двугривенного было много. И стал пробираться сквозь толпу, моментально собравшуюся поглазеть на знаменитого бухарца. Многие кланялись поэту, вызывающему восхищение строками своих рубаи и газелей. Даром что он хозяин «Русского дома», он коренной бухарец. И внешне, от чалмы и бородки до расшитых растительным узором чувяков под длинным подолом верхней рубашки он был человеком Востока. Красивый лицом и душой, молодой улем делал честь Куполу Веры, не обойденному ни великими именами творцов прекрасного, ни их творениями. Тимур отвечал на приветствия улыбкой и лёгким наклоном головы.
Оказавшись на свободе, он вынул из папки на плечевом ремне рисунок деда – угольный карандаш на пупыристой поверхности картона, некогда, видимо, белой, сейчас покрытой жёлтой патиной времени.
По прошествии восьмидесяти лет сохранился монументальный портал со стрельчатым проездом в Акр, с двумя столбообразными башнями по сторонам и соединяющей их на уровне второго яруса галереей. То же лёгкое помещение с террасами и колонками, поддерживающими навес, возвышалось над галереей. Стенка с остроугольными зубцами венчала крутой склон насыпного холма, только на рисунке он обнажён, а в натуре – кое-как, местами, облицован разнородным материалом, в основном, сырцовым кирпичом. Изменился профиль строений за стенкой. Арсенал, нарисованный в левом, нижнем углу картонки, теперь лежал в руинах (крошечная армия протектората снабжалась из арсеналов империи). Приёмная давно взятого Аллахом кушбеги Даниар-бека, изображённая напротив и подписанная, была перестроена до неузнаваемости. А вот пандус между ними, ведущий к распахнутым настежь воротам цитадели, похоже, даже не подновлялся за последние десятилетия. Ещё раз взглянув на рисунок, Искандеров спрятал его в папку и направился вверх по пандусу к воротам.
От парадного въезда в глубь многовековой укреплённой резиденции бухар-худатов гостя повёл крытый коридор, продуваемый приятным сквозняком. Здесь было сумрачно. После ослепительного солнца глаза не сразу обрели способность различать выбоины под ногами. В годы жизни Захир-аги, сказывали, здесь, на видном месте, висела декоративная, устрашающего вида кожаная плеть, символ власти эмира Насруллы. Был он типичным восточным деспотом, недаром прозвали его в народе кассабом, мясником. Нынешний эмир из той же династии Мангытов, по материнской линии Чингисхана, правившей Бухарой уже почти два века. Пять лет тому назад он занял престол, будучи выпускником Санкт-Петербургского кадетского корпуса. Привыкнув к европейскому быту, эмир Саид Алимхан занял с домочадцами отстроенный в четырёх верстах к северу от города дворец Ситора-и-Мохи Хоса, что значит «Звезда и Луна Хана». Восток и Запад совместились в его архитектуре и убранстве. Холм Арк эмир отдал своей матери и жёнам, ближайшим родственникам с их собственными гаремами и прислугой. Родственники жили под особым присмотром, ибо добрая сотня родных братьев, дядьёв и кузенов, согласитесь, - довольно опасное множество претендентов на завидный престол. Завидным же он стал тем, что, попав под покровительство и защиту царя, эмиры могли, не опасаясь вторжений соседей, разорительных войн, в тиши и достатке править своим народом, точно пасти овец в парке, где не водятся волки. Могли копить в тайниках золото и драгоценные каменья, что и делали последние правители весьма успешно, порождая враждебность неимущих. Естественное желание последних ограбить грабителей подогревалось невесть откуда появившимися профессиональными революционерами. А легенды о спрятанных сокровищах порождали неутомимых, бесстрастных искателей.