Павла Корнина революция освободила от родителей. Вечером, накануне катастрофы, родители и прискакавшая верхом из Александровки тётя Маша уединились в отцовском кабинете. Павлушу отправили в сад. Спустя какое-то время, окликнули из окна. Войдя в дом, подросток заметил, что оружейная кладовка открыта. Ружья были расставлены под окнами гостиной, а патроны свалены горкой на столе. Мария Александровна курила у раскрытого окна. Матушка собирала гимназический ранец. Отец ходил из угла в угол по комнате.
При виде сына, ставшего в дверях, подошёл к нему: «Павел, может статься… Словом, переночуешь на выселках у Василисы. Ну, не прощаемся. Просто, доброй ночи». Тут подошла Арина Николаевна, молча обняла сына, поцеловала в лоб: «Ступай!» Голос её был странен, пугал. Тётя Маша подала от окна прощальный знак рукой с зажатой в пальцах папироской.
На рассвете мальчика разбудили ружейные выстрелы. Они доносились со стороны усадьбы. Во дворе заголосили молодки: «Пожар, пожар! У наших! Барин с барыней!» Властная Василиса на дочек прикрикнула, помогла Павлику собраться. На околицу Ивановки пробирались огородами. За ними начиналась роща, которой вышли на дорогу, ведущую в Арзамас. Попутной телегой добрались до уездной столицы.
Василиса оставила подопечного в доме, где до поджогов помещичьих усадеб на правобережье Средней Волги квартировал два учебных года гимназист Корнин. Квартира принадлежала вдовому и бездетному учителю истории Седову. Он боготворил своего учёного коллегу Александра Александровича и согласился оставить беглеца у себя, пока не объявятся родители. Ждали долго. Никого из домашних Павел никогда больше не увидит. Старик и подросток зажили вдвоём.
Когда гимназию упразднили и в том же здании открыли школу, историк остался при ней завхозом. Он ничего не знал о рабочем движении. Опекаемый им подросток продолжил учебу возле него. Однажды Седов принёс домой весть, что Корнины, после разгрома усадьбы «восставшими крестьянами», были осуждены по статье «контрреволюционная деятельность» и оказались в губернской тюрьме. Александр Александрович жив. Арина Николаевна скончалась от тифа весной девятнадцатого. Тётя Маша была застрелена при защите усадьбы. На пожарище обнаружили обгоревшие кости. Вот так расправились с наставницей её детей благодарные представители горячо любимого ею народа, за который юная ещё Маша едва не пошла на каторгу. А в Александровке остался без досмотра Иван Тимофеевич.
Странное действие оказало на пятнадцатилетнего Павла Корнина известие о смерти матери в заключении, о заточении отца. Не было ни обычных в таком случае ни слёз, ни следов молчаливого отчаяния. Трагическая участь близких ускорила его взросление. Он стал всё чаще проявлять самостоятельность. Накануне нового учебного года заявил, что хватит с него немецкого языка и алгебры, что желает зарабатывать себе на хлеб трудом. Седов не возражал. Ему всё трудней удавалось сводить концы с концами. Искать места не пришлось. В последнее время Павел мог часами простаивать на рынке возле рядов с изделиями из кожи. Тут же работали кожевники, изготавливая подпояску и конскую сбрую. Как-то на любознательного мальчишку обратил внимание мастер: «Чё зыришь без толку? Бери струмент, работай!» Парень не стал ждать повторного приглашения. Руки у него оказались ловкими, будто сызмала знали это ремесло. Через какое-то время к нему подошёл тот же мастер, удивился, оглядев уздечку, которую успел сработать малец-зевака: «Будет с тебя толк, паря! Айда к нам. Пока учеником».
Не долго длилось учение. Однажды Корнин заявил опекуну: «Хватит с меня вожжей. Хочу галантерею работать. Это моё. Я художник». – Седова осенило: «Так у меня старший брат галантерейщик! У него до революции своё дельце в Первопрестольной было, где-то под Китайгородской стеной. Не знаю, жив ли. Съезди-ка, разведай».
Скоро в Арзамас пришло письмо от Павла: «Нашёлся ваш братец. Велел кланяться и даёт знать, что пристроил меня к делу в своей артели».
Владения Седова выходили плоским фасадом большого красного здания на Кривой переулок, отступив от тротуара на расстояние палисадника, застроенного дощатыми лавками. На верхнем этаже жил сам Седов, в восемнадцатом году национализированный, с подселёнными к бывшему хозяину предприятия семейными мастерами. Внизу располагались мастерские, где укладывался на ночь вповалку холостой рабочий люд. Женатые занимали подсобные строения на задах фабрички-усадьбы. Частное предприятие, назвавшись с наступлением Военного коммунизма артелью «Красный труд», изготовляло кожанки для комиссаров и ремни для бойцов Красной армии. Когда на фронтах затихло, царские галантерейщики понемногу стали возвращаться к художественной выделки кожи. Павел появился здесь вовремя.
Старший Седов, с бородкой клинышком, с «клубничным» (по цвету и пористости) носом, доверяя рекомендации брата, ввёл упразднённого дворянина в мещанскую семью, состоящую сплошь из женщин, - дородной супруги и дочерей, замужних и девиц. Сыновей разобрали армии всех цветов, ни один из них не вернётся в Китай-город. Юного ивановца хозяин представил коротко: «Вот вам новый сын и братец, бабы». Из-за тесноты поселил его в чулане с окном.
Весной большевики дали волю частнику и назвали это отступление от идеалов пролетарской революции нэпом. Тут Седов развернулся. На ступенчатом аттике здания открылась под содранным кумачом и обновилась вывеска «Седов и сыновья. Золотая галантерея». Вновь потянулись к известным на всю Москву лавкам рабы красивых вещей, как состоятельные, так и ограниченные в средствах. Какая смесь одежд и лиц… и так далее. Уверенные в своей вечности буржуи-непманы в котелках, их жёны в модных юбчонках выше колен под соболями до пят, в шляпках-каскетках. Пролетарские писатели, поэтически жаждущие жить хорошо и, если позволят гонорары,ещё лучше. Неистребимые никакими революциями природные франты всех сословий, обретшие после денежной реформы возможность приобрести на последние серебряные рублики присмотренное портмоне с выпуклой золочёной монограммой под голой девицей, тоже с выпуклостями. Удачливый извозчик, понимающий, что жизненный успех зависит от выделки сбруи. Новая знать с партбилетами. Командиры РККА с россыпью геометрических знаков отличия и звёзд по петлицам на форменных воротничках, завораживаемые скрипом настоящей кожи. Работницы-комсомолки в красных косынках и кофточках в широкую полоску, бессильные перед буржуазным соблазном в виде сумочки на плечевом ремешке.
Вся эта названная (и неназванная из-за своей бесконечности) публика, демонстрируя покупку завистникам, сначала с гордостью говорила, хвастаясь перед ещё не отоваренными: «От Седова». Вскоре стала прибавлять: «Корнина работа».