Вы здесь

Глава IV. Смута под Куполом Веры.

И сегодня, когда пишутся эти строки, старожилы многолюдного кишлака Сарай помнят рассказы своих дедов о прибытии на  окраину эмирата знаменитого  путника.

Гостеприимный амлекдар на изысканном русско-французско-узбекском с включением туркменских слов настоял, чтобы  славный гость из Бухары и его слуга остановились в  резиденции Алимхана. Дворцовые строения раскинулись среди кущ диковинных деревьев у подножия небольшого холма с Арком между кишлаком и высоким берегом Амударьи. За  широкой рекой виднелся низкий  афганский берег.  Лучшего места для отдыха невозможно было представить.

Спустя несколько дней в стороне закатного солнца показались на розовой воде чёрные каюки. Речная флотилия медленно осиливала течение Амударьи. Только к ночи подошли суда к пристани под обрывистым берегом. Наутро человек от амлекдара пришёл сообщить знаменитому поэту, что ему назначена аудиенция у эмира в кофейном павильоне. Эмир! Вот как! Тимур велел Якубу извлечь из перемётной сумы единственное своё одеяние, приличествующее случаю – белую арабскую рубаху до пят, накрутил белую же чалму и был готов. Саид Алимхан, в белом халате, при орденах, возлежал в кресле размером с большой диван. Редкое кресло обычных размеров и конструкции выдерживало его тучного тела.

Эмир задал разговору за кофе лёгкий, светский тон. Поговорили о значении Благородной Бухары в мусульманском мире, о новой поэзии. Сейид справился, над чем работает сейчас домуллоИскандеров, одобрил  намерение  внука  улема объехать страну по следам деда, чтобы во всеоружии впечатлений завершить повесть о нём. Вспомнили общих знакомых литературного круга Бухары. 

Когда Искандеров назвал Айни, эмир, щуря  близко поставленные к переносице умные глаза,  заметил:

- Садриддин больно горяч, решителен, драчлив. Такие типы способны  в одночасье  отказаться от своих идеалов, сменить богов. Припомните моё слово. Сломает его власть. Нет, я не о себе говорю… Мне ведь править Бухарой недолго осталось. Бухара только и была независима при императорах. А большевизм – не царизм. Либералов большевики не потерпят. У Ленина с Троцким нет принципов. Их идея всемирной пролетарской революции Западом отвергнута. Не примут её и на Востоке.  Но Востоку легче навязать её силой, во всяком случае, слабым среднеазиатским ханствам. В Туркестане красные не остановятся…  Знаете что, перебирайтесь-ка с семьёй сюда. Здесь  спокойно. Бухара уже не годится для тихой жизни, там не комфортно,  скоро станет  опасно выходить из дому. Беззаконие набирает силу. Подумайте. Многие будут сожалеть (и я в  их числе), если узбекская литература потеряет вас.

Эти слова запомнятся поэту.

 

Глубокой осенью, по возвращении в Бухру, как обычно,  Тимур засел за работу над рукописью, не дожидаясь «особого настроения». Медленно стекали чернила со стального пера на  зеленоватую бумагу. Неспешно исписывались страницы. Кабинетную работу он прервал  в конце марта.  Летние месяцы  предназначались для странствий  по бекствам эмирата, не затронутым военными действиями и беспорядками. Мариам то оставалась в Бухаре  хранить детей и  усадьбу, то выезжала всем домом по настоянию мужа в безопасное  место.  Наиболее мирным  Искандеров посчитал Сарай, своеобразное Царское село Мангытов.

А в то  время за высоким  дувалом Русского дома, за  воротами, взятыми на  замки,  происходили события, которые – придёт время – круто изменят судьбу поэта. Отказ Файзуллы Ходжаева и его сообщников от идеи конституционной монархии в эмирате соответствовал планам российских большевиков, взявших власть в  Туркестане.  Горстка  бухарских компартийцев, улизнув от  Алимхана в Ташкент, из-за частокола красноармейских штыков призывала оставшихся дома «рабов» к восстанию. Командующий Туркфронтом Михаил Фрунзе вызвался «организовать» в Бухаре революцию «низов» и оказать им помощь своими полками. Ленин утвердил сценарий войсковой операции. Недовольство народа эмиром ждать не приходилось, ибо народ всегда недоволен властью, которая не раздаёт бесплатно хлеб и не устраивает массовые зрелища. 

Прибывшему в Ташкент Ходжаеву  и местным младобухарским радикалам такая «революция» была единственным путём во власть. Ради этого они принарядились в «коммунистические одежды» - пошли на объединение с бухарской компартией. Без  либералов-джадистов её политические возможности были мизерны. «Великая августовская Бухарская революция» началась  27 числа 1920 г. с бунта в Керки, который «заметили» только в штабе Туркфронта.  На третий день Красная Армия, подавив сопротивление джиляу, галабатырей и сарбазов эмира  и сбросив на Акр несколько бомб с трофейного французского биплана, захватила Бухару. Фрунзе телеграфировал Ленину: «Над Регистаном развевается Красное Знамя мировой революции. Эмир с остатками приверженцев бежал».

 

Накануне штурма столицы, Тимур отправил Мариам с детьми, в сопровождении Якуба в Сарай. К концу сентября волнения в столице успокоились, новая власть союза радикальных джадидов и большевиков  установила «революционный порядок». Пост главы правительства самостоятельной Бухарской Республики получил, войдя в ЦК Компартии Бухары  местный интеллектуал,  молодой  лидер младобухарцев Файзулла Ходжаев.  Париж стоил обедни.  Этот маневр великого мастера компромиссов, коим показал себя сын миллионера, позволил ему проводить центристскую линию между большевиками с их «земношарными» замашками и сторонниками национально-патриотического курса. Разумеется, об этой тонкости Тимур знать не мог. Он поверил  словам старого друга, когда не без труда попал к нему на приём, желая выяснить, что ждёт Бухару и бухарцев при республике.  А Файзулла, уже разучившийся говорить на нормальном языке и  использующий даже в беседе с писателями  партийно-чиновничий жаргон,  поведал следующее:

- По своим политическим формам новое суверенное бухарское государство не станет подражать  РСФСР, хотя и назвалось Народной Советской Республикой. Мы  будем осуществлять народовластие через Советы. Мы разрабатываем Конституцию «бээнэсэр», - озвучил Председатель Совета народных назиров аббревиатуру. -  В сравнении с Конституцией «рэсэфэсээр» восемнадцатого года она более соответствует мировым демократическим стандартам. В ней не будет места диктатуре пролетариата. Мы сохраним частную собственность и право её наследования. У нас каждый будет волен распоряжаться своим  капиталом, заниматься торговлей, промышленным производством. Наделим всех граждан, в том числе  капиталистов, торговцев и землевладельцев, правом избирать и быть избранным. Судебные функции будут исполняться на основе шариата народными судами казиев. Вот так, Искандер-оглы! Впечатляет?.

Убеждённый монархист Искандеров, переварив услышанное, пришёл к выводу, что с таким политическим устройством любимой страны можно мириться. Бухара  переходила под контроль национальной армии. Полки  красного полководца Фрунзе покидали свободную страну. Конечно, жаль Алимхана. Под надзором русского царя сей правитель,  с  замашками мелкого тирана, но европейски образованный, в какой-то мере петербуржец, был не  из худших. Каковы-то будут в управлении независимой теперь страной народные назиры, одновременно младобухарцы, пантюркисты и большевики? Некоторые сомнения не помешали Тимуру принять решение о возвращении семьи из Сарая в Бухару.

 

 Туркменский каюк, нанятый в Чарджоу за два полуимпериала,  долго поднимался вверх по Амударье. Наконец показалась пристань под высоким берегом.  Сарай  почти полностью обезлюдел. Лишь в отдельных домах теплилась жизнь. Представители старой власти куда-то исчезли, новую ещё не назначили. Тимур бросился  в  летнюю резиденцию эмира. В ней – ни жильцов, ни служителей.  Каких-либо  следов Мариам и детей, Якуба обнаружить не удалось.  В конце концов нашлись   свидетели массового бегства  жителей  в Афганистан. Погнали их слухи о зверствах красных бойцов Фрунзе и бухарских повстанцев в отношении имущих. А здесь все были зажиточными. В последние годы наехало много знати.   В конце лета   амлекдар получил  предписание  Сейида эвакуировать за реку все ценные вещи,  проживающую здесь родню эмира и его гостей. Кто-то видел, как  «китаянка» с детьми, с чёрноликим слугой, взошла на борт каюка. При слове «китаянка» сердце Тимура упало. Где искать родных?  

Искандеров в растерянности, не зная, что предпринять, поселился в покинутом доме. По утрам выходил к реке и долго смотрел в сторону заснеженных вершин Гиндукуша, окаймляющего с полуденной стороны долину Амударьи. Медленно двигались  воды великой реки, молчали бесчисленные зелёные острова между извилистых рукавов. Над одном из них, вытянутом вдоль реки на несколько миль, вились дымы. Там, говорили, таятся басмачи, налётчики амлекдара. У него повсюду уши. Однажды Тимуру подбросили подписанное им письмо. Оно  ослабило тревогу мужа и отца:  госпожа Мариам, её славные девочки и большой мальчик  находятся вместе с родственниками эмира в Ханабаде под покровительством  владыки Афганистана Амануллы-хана. Светлейший страну не покинул. Сейчас он собирает силы в восточных бекствах. Война не закончена. Поэтому семья прославленного поэта в большей безопасности за границей, чем если бы  оставалась дома.  Если уважаемый поэт согласен некоторое время подождать в Сарае, ему  будет предоставлено место на каюке, который в свой срок отчалит от  берега эмирата.

Такая оказия случилась. Посыльный каюк эмира доставил Тимура к Афганскому берегу. В крепости Кызылкала Искандеров заночевал, к вечеру второго дня достиг летней резиденции кабульских владык в окрестностях Ханабада. Там нашёл всех своих, опекаемых Якубом.        

Жена ведёт себя сдержанно, а слёзы текут ручьём из «китайских» глаз на увядшем  смуглом лице.  Девочки, по глазкам тоже «китаёзки», не скрывают радости. А вот сын… Тимур Искандер оглы не сразу узнаёт в высоком подростке Искандера Младшего. Сын держится отчуждённо. Что с ним?  Во всём облике – признаки раннего развития, в том числе на верхней губе, но особенно в оценивающем взгляде  «золотых» (говорила бабушка Фатима) глаз, доставшихся ему от персидских и славянских предков.

Вечером, когда отец и сын случайно отделились от других домашних, Искандер ни с того, ни с сего, как ребёнок (решил сначала Тимур), спросил: «Отец, почему ты не генерал?» - Долгая пауза, наконец, родитель находит слова, пытаясь отделаться шуткой: «Я, к твоему сведению, полный  генерал среди писателей. Меня, видишь ли, таковым признают, считают поэтом довольно высокого ранга. Я не мечтал о карьере военного».- Опять пауза, прерванная сыном: «Жаль. А при дворе ты мог бы что-нибудь делать?»  - «Могу ли я быть придворным поэтом? Это тебя интересует? Вряд ли… Нет. Точно нет! Я могу любить человека, всё равно, лодочник ли он на реке, старый слуга или сам эмир. Кстати, наш эмир мне люб, как говорят русские. Всякий из людей может стать героем моего сочинения. Но изо дня в день петь двору и воспевать двор за приглашение к столу!  Нет уж, уволь, не по мне это».

 

С тяжёлым сердцем возвратился  Тимур в Бухару. Старая служанка, жившая здесь с детства, вела хозяйство, время от времени находя на кухонном столе деньги. Литераторы больше не собирались в «Русском доме», после того как  несколько раз безрезультатно постучали в запертые ворота. А вскоре Председатель Совета народных назиров выделил им помещение под клуб  в шахристане.  Тимур заставлял себя работать. Усаживался за дедов стол, выкладывал перед собой читый лист бумаги,  сравнивал записи улема со своими собственными, сделанными в  поездках по стране, но последнее время не писалось. И литры выпиваемого кофе не помогали. Всё чаще стала появляться за окном молчаливая седовласая женщина в чёрном. Тимур испугался: неужели он сходит с ума от тоски и ощущения бессилия?  Время от времени он наведывался в Ханабад тем же путём. В Сарае жил лодочник, который не делал вида перед бухарцем, что он простой перевозчик.

Афганский правитель выделил Мангытам в бессрочное пользование дворец Кала-и Фату в зелёной долине Чардех,  на тенистом берегу Кала-реки. Теперь путь к родным для Исканерова значительно удлинился. В условиях гражданской войны такие поездки были опасны,  но авторитет знаменитого поэта  служил надёжным пропуском через кордоны противоборствующих сторон.

К зиме двадцатого года эмир Алимхан восстановил свое влияние в восточных бекствах страны. Вооружённые отряды монархистов-басмачей захватили ряд городов.  Правящий в Бухаре националист с партбилетом, Файзулла Ходжаев, поспешил призвать на помощь Россию. В Ташкенте была организована  Гиссарская военная экспедиция. Её соединения весной рассеяли отряды Сейида Алимхана.  Номинально власть народных назиров распространилась на весь бывший эмират. Их главе, лидеру младобухарцев, пришлось мириться с гарнизонами Красной Армии, оставленными в стратегических пунктах на востоке страны под тем предлогом, что не все басмачи смирились с поражением.

В те дни, собравшись навестить своих, Тимур застал Сарай переполненным новой волной беженцев, теперь из восточных бекств. Каждый второй – знатный бухарец, известный Тимуру в лицо, их жёны, дети, слуги. Рябит от пёстрых генералов: начальник артиллерии куш-беги, тупчи-баши (или визирь),    главный казначей-дурбин, беки восточных провинций,  курбаши, адъютанты военачальников. 

Осунувшийся Алимхан приветливо подзывает  заметного в толпе Тимура:

- Сюда, сюда,  домулло Искандеров, -  в эмире проснулся петербуржец, заговорил по-русски, правильным языком. – Узнаёте, господа? Наш лучший поэт. Он с нами… Где ваши вещи? Вы отплываете на моём личном судне. Надо спешить. Красные  наступают. Завтра будут здесь, у них артиллерия, аэропланы.  Достойнейший Ибрагим-бек с трудом держит фронт. Такова судьба, делать нечего, надо бежать» Эта фраза, записанная придворным,  остаётся в анналах истории.           
            Для Искандерова с багажом нашлось место на каюке, перевёзшего  на южный берег Амударьи Алимхана с  личной охраной и остатками ценностей, которые удалось вывезти из Ситора-и-Мохи Хосаи и дворца старой ханши в цитадели Акр. Стовосьмидесятидвухлетнее  правление Бухарским эмиратом  Мангытами закончилось. Последний эмир превращался в частное лицо, в одного из гостей, ищущих убежище за пределами своей родины. Видит Аллах, Мангыты  верно служили суверенам, но империи Романовых больше нет. Нет и России, а то, что на её месте – страна, на верность которой он, Алимхан, не присягал.

Открытый выезд Тимура Искандерова  в Афганистан, притом, на каюке эмира при сотнях пар глаз,     в красной Бухаре не остался незамеченным.