Искандера перевезли в бывшую столицу Кокандского ханства. Укреплённый дворец давно низложенных правителей новые хозяева приспособили под следственный изолятор НКВД. Туда поместили задержанного дурбина. На допросы водили ежедневно по вечерам, всегда к старшему майору. Память Искандера удержала многое, увиденное и услышанное в Кала-и Фату. Раннее развитие, природная наблюдательность помогли ему умело сопоставлять факты. Молодой человек оказался способен на глубокомысленные выводы. А работа с бумагами эмира вообще делала показания мирзы золотыми. Пленник разведслужбы НКВД уже знал, что он не является единственным свидетелем событий вокруг свергнутого эмира, но понимал, что его информация ценна тем, что её можно сравнивать с донесениями платных осведомителей из Кала-и Фату и рапортами засылавшихся шпионов (разведчиков, как называли их в СССР).
Сын известного поэта-либерала сотрудничал со следствием без хитрости. Искандер подкупал старшего майора каким-то старомодным отношением к чести, что когда-то с презрением отверг, но что тайно ценил откатившийся далеко от яблони, недостойный сын барона фон Рихтера. Как-то, закончив очередной допрос, следователь сказал:
- Не буду обманывать вас иллюзиями. Меня уже трясут, требуют передать ваше дело в суд. Следственный материал тянет минимум на пять лет лагерей. Будь вы в том отроческом возрасте, что сыновья бухэмира, когда они попали в наши руки…
- Дети Алимхана! - не сдержал возгласа Искандер. - Они живы?
- Двоих, Шахмурада и… запамятовал… отправили в Москву на перевоспитание. Сейчас они – обыкновенные советские люди. О прошлом не вспоминают, а мы не напоминаем. Да, очень жаль, что вы не в том возрасте, когда можно просить для вас интернат. Но не вешайте носа! Я направил рапорт куда надо. Есть маленькая надежда.
Ответ на рапорт старшего майора Рихтера из республиканской канцелярии НКВД пришёл к весне. Следователю по особо важным делам предписывалось лично доставить в Ташкент задержанного Искандера Тимуровича Тимурова (так впервые был назван Искандер Тимур оглы в официальной бумаге, напечатанной на русском языке). Рихтер, не сдерживая удовлетворения, признался, что надежда его окрепла.
- Не задирайте нос, Тимуров! Дело не в вас лично, а в вашей близости к экс-эмиру. Нас не может не настораживать его деятельность, направленная на организацию и финансовую поддержку бандформирований на территории среднеазиатских советских республик. Ваш курбаши Усманов, видимо, перебрался с частью сокровищ на южный берег Амударьи. Иначе чем объяснить оживление басмаческого движения? Откроюсь, в рапорте своём я предложил использовать вас в одном деле, которое русские называют «выбивать клин клином». Погодите, скоро узнаете. Складывайте вещички. Завтра выезжаем на «смотрины».
Наконец они в Ташкенте. Почти весь светлый день, пока Рихтер перемещался из кабинета в кабинет канцелярии, Искандер провёл в комнате цокольного этажа на лавке под надзором лейтенанта с наганом в кобуре на боку. Время от времени ему подавали чаю с халвой. Наконец старший майор привёл его под очи карлика с генеральскими петлицами. Был он чёрен и носат, с глазками мудрого грача. Искандер принял его за бухарского еврея. Так и оказалось: генерал Бухаров назвал Тимурова «земляком», долго расспрашивал о городе своей молодости. Неожиданно воскликнул:
– Отлично! Подпишитесь под отказом от бывшего бухэмира, как от вашего суверена и работодателя. Дайте расписку, что признаёте советскую власть на территории среднеазиатских республик. Словом, сделаете всё, что подскажет вам наш уважаемый товарищ Рихтер. Он ваш проводник в новой жизни, куратор вашей деятельности, вроде духовника, говоря по старинке. Но непосредственным вашим начальником будет капитан Шахмурад Алимов… - на последних словах Бухаров бросил выразительный взгляд на старшего майора и продолжил. - Вынужден просить вас об одном одолжении, - (Искандер внутренне усмехнулся: лицемерие или приём игры?) - Возможно, вы близко сойдётесь с капитаном. Он ваш земляк и, не исключено, вы встречались в Бухаре детьми. Об обстоятельствах, как вы оказались в СССР, – боже упаси! Легенда такова: вы перешли к нам добровольно, разочаровавшись в монархических идеалах. Конечно же, зайдёт разговор об общих знакомых. Вы поведаете ему о своей жизни под Кабулом, и капитан заинтересуется некими лицами. Пожалуйста, здесь можете быть откровенны. Мы в приватную беседу не вмешиваемся. Только не сгущайте красок. Запомните, частное лицо Сейид Алимханов вполне доволен своим положением эмигранта, торговца каракулем; жёны, дети здоровы. Вас зачислят в специальный батальон военным переводчиком с тюркских и иранских языков. Пока простым бойцом. Постараетесь – выслужите командирские знаки отличия. Вы ведь, не сомневаюсь, достаточно образованы. Иван Карлович, - обратился Бухаров к Рихтеру – документы на имя Искандера Тимуровича Тимурова получите в обычном окне.
Когда новообращённый гражданин СССР Тимуров и товарищ Рихтер добирались поездом до Андижана, наставник просвещал подопечного:
- Этот стрелковый батальон был сформирован из коренных жителей среднеазиатских республик. Причём, туземцев тщательно отбирали среди преданных советской власти не за страх, а за совесть. Парни из рабочего сословия, в Туркестане малочисленного, беднейшие дехкане. Нашлись разночинные мусульмане, кто пострадал от басмачей и жаждал мести. Неплохо показали себя за Гиссарским хребтом. Там батальон пополнялся уйгурами, ойратами и монголами из приграничных аймаков. Роты и взводы батальона и сейчас отличаются по национальному признаку. Узбекской ротой командовал этот самый Шомурод, да, генерал ошибся, именно Шомурод. И не Алимов, а Олимов – белая ворона даже среди своих. Он из высшей аристократии, высше некуда - ханской крови; не поверите – Мангыт.
- Тот самый Шахмурад?! – воскликнул Искандер. - Старший сын Алимхана?
- Шомурод, - поправил чекист. У бухэмира старших не счесть от нескольких жён. Этот, самый толковый из детей, в наших руках с двадцатого года. Мы не сомневались, что Фрунзе утвердит расстрел пацана. Ан нет, отправил под конвоем в Москву. Ильич распорядился создать под таких, как наш высокородный пленник, особый интернат. Для перевоспитания в рабоче-крестьянском духе детей из знатных семей. Гениально задумано: сидит за партой какой-нибудь желторотый Рюрикович, а вокруг сироты тех, кто в этих Рюриковичей стрелял и сложил голову в борьбе с самодержавием! А! Да и воспитатели подобраны. Скажу уверенно: эксперимент удался. Во-первых, фига белоэмиграции: смотрите как ваши становятся нашими! Эти перевоспитанные, как правило, становятся патриотами советской родины. Возьмите того же Шомурода. Попал в окружение басмачей, но прорвался к красным. А мог бы под крылышко папочки. Его к ордену представляли, да не утвердили – принц всё-таки, хоть и бывший. Правда, повысили до начштаба.
- Вы же говорите, он советский командир.
Рихтер, отвернувшись, стал молча смотреть в окно.
Капитан Олимов унаследовал от отца склонность к полноте. Но, в отличие от молодого эмира Алимхана, Шомурод излишнюю плоть превращал в мышцы ежедневной гимнастикой. Сиденью автомобиля предпочитал кавалерийское седло, когда объезжал части батальона, расквартированные по кишлакам вокруг Андижана. Начштаба принял из рук Рихтера пакет из канцелярии Бухарова. Прочитав его, обратил потеплевшие глаза на Искандера: «Не часто мне майоры представляют бойцов. Сын нашего поэта? Польщён! Переводчики у нас служат при штабе. Старшина подыщет для бойца Тимурова место под крышей. Вечером прошу ко мне отужинать, товарищи». - «Спасибо, - отказался Рихтер, я немедленно отбываю, дела».
Олимовы занимали часть бывшего господского дома. За ужином собралась вся маленькая семья. Хозяйка, русская женщина, несколько суетливая, была в ситцевом халатике без пуговицы на обтянутом нижней рубашкой чреве, обещающим скорый приплод. Дочка, которую мать назвала отроковицей, выглянула из-за двери, оценила гостя папиными, с эпикантусом, тёмными глазками и вышла к столу вся белая, кружевная. Капитан, послав за бойцом Тимуровым вестового, сбросил пропотевший мундир и, опрокинув у колодца бадью воды на вылепленное им из собственного естества рельефное тело палвана. Отёршись льняным полотенцем, облачился в летний бухарский халат. Новобранец Искандер появился в незатейливой форме бойца. Впервые в жизни он покрыл голову пилоткой, приняв её за род тюбетейки. Смущения за столом не чувствовал: он и при эмире едал.
Стол был русский: дымящиеся пельмени, дары огорода в первозданном виде, водка в графинчике из толстого стекла и бочковая селёдочка к ней, домашний морс из смородины, на который налегала отроковица, открывшая гостю не без жеманства своё имя - Софья.
Искандер с приятным удивлением отметил в уме, как быстро сближает чужих людей русский стол. Не яства, выставляемые на него, а то уникальное силовое поле, что возникает между участниками застолья, которые не столько едят, сколько между рюмками водочки под селёдочку скоро переходят на задушевный разговор. Такого понятия в иных языках нет, ибо русская задушевность совсем не то, что откровенность всяких там немцев. Что удивительно: русской без оговорок за тем ужином была одна Марья, но этого оказалось достаточным, чтобы русский дух безраздельно царил за столом. Или он здесь накапливался годами, приносимый каждым гостем, или остался от старых хозяев, столбовых дворян, и прислуги. Как бы там ни было, этот стол положил начало сближению двух бухарцев.
К самовару они, казалось, перебрали в воспоминаниях всех общих знакомых – из тех, кто бывал в Ситора-и-Мохи Хоса и одновременно был вхож в Русский дом, примелькался Искандеру, попадался на глаза или был представлен эмирову отпрыску. Одного только не коснулись – Алимхана. Видимо, и Шомурод в своё время был недвусмысленно предупреждён: об отце вспоминай – про себя – сколько душе угодно, а с языка – ни звука! Но Искандер весь вечер чувствовал, как мысленно ходит его командир вокруг да около запретной темы. И, пожалев собеседника, решился, когда, рассказывая о бегстве за Амударью, привёл внимавших ему Олимовых в долину Чардех. Как бы между прочим назвал эмира (только по имени), его близких, ставших почётными пленниками короля Афганистана. Боец службы военных толмачей не нарушил словесной инструкции Бухарова – описал идиллию, но, так подбирая слова, что умный человек догадывался о реальном положении вещей. Капитан слушал внимательно, опустив глаза, не выдавая чувств мимикой налитого лица с крепкими щеками. Софья приоткрыла ротик. Лукавые очи Марьи, цвета болотной ряски, выдавали и любопытство, когда она смотрела на гостя, и лёгкое беспокойство, когда переводила взгляд на мужа.
Уже в чистом тёмном небе пылали крупные звёзды, совсем как над Бухарой, когда мужчины вышли на крыльцо покурить. Шомурод присел на ступеньки. Искандер, отсидев ноги, стоя прислонился к перилам.
- Спасибо, - нарушил молчание капитан, - я не получал вестей от близких, ни тайным письмом, ни изустно. Правда, я отвык от семьи отца. Да и какая семья при гареме! Так, скопище кровных родственников. Ссорятся, интригуют, враждуют, состязаются за внимание хозяина. Что значит семья, я понял в России. Между мной и отцом настоящей близости тоже не было. Не уверен, что он помнил по именам своих сыновей. Моё сыновнее чувство в сегодняшнем для меня понятии появилось довольно поздно, когда отец навсегда ушёл из моей жизни, а рядом стоял Фрунзе и тыкал пальцем в бумагу: «Подпиши здесь!» Понимаешь, меня вынудили подписать отречение от отца. От отца! Не от трона Мангытов, не от прав на эмират. Это я бы сделал без истерики. Жизнь важнее. Можно поселиться среди ледников Памира и быть счастливым. Но отречься от отца, как от человека, зачавшего меня!.. Я подписал. Это самое тяжёлое воспоминание в моей жизни.