(л. 34)
Летом 1923 года, окончив службу в армии, вернулся домой братан Василий. Поскольку до ухода его на военную службу по произведенному разделу нашей земли досталась левая половина с нежилыми избами, и мы жили в избе, принадлежавшей его семье, и был обусловлен трехлетний срок проживания в ней, братан потребовал, чтобы мы начали строительство своего дома и освобождали место для постройки семье матери и отдельного для себя.
Братан под осень 1923 года снял верхнюю горницу над избой, в которой мы проживали, и поставил избу на огороде в четырех саженях от нашей левой половины дома. Номер для постройки дома нам был отведен еще весной 1923 года через дом соседа И. А. Зноева на краю деревни.
Зная, что предстоит большая работа по постройке себе жилья, я договорился перед сенокосом со своим дядей и соседом Н. А. Спиридоновым о скосе и уборке двух пожен у попа и псаломщика, о совместной работе на паях. Пожни мы убрали, выставили и свои сенокосы в лугу. У нас лошади не было, не было и у соседа, была она только у дяди, и все работы делали сообща. У нас оставался еще неубранным душевой надел за полоями в Меледихе на двоих с соседом Егором Семеновичем Спиридоновым. Не имея лошади, я упросил его, чтобы он убрал из третьей части урожая и мою половину общей с ним пожни. Сосед и его семейные согласились, и на мою долю досталось сена восемь возов, кроме
(л. 34 об.) выделенного количества за уборку. Сена мы наставили много. В начале зимы 1923 года подрядили четырех плотников – братьев Худяковых – срубить переднюю часть жилого дома из трех комнат с горницей наверху за 55 пудов хлеба на готовом питании и подвести постройку под крышу до начала распутицы (1 апреля). Эту плату за строительство при подряде обусловили, чтобы я, как хозяин постройки, все время находился при плотниках и в работе был подсобником.
В начале января 1924 года я с плотниками приступил к разворочке жилой части половины дома (стопы),[33] доставшейся мне по разделу от покойного дедушки в деревне Астафьевской, и перевозке стройматериалов домой, на место постройки дома. Для перевозки всего, что находилась в доме дедушки, я нанял братьев Зноевых, Павла и Леонида, за четыре воза сена, наставленного в Меледихе, которые на паре лошадей в течение десяти дней перевезли весь материал, включая камни для фундамента, вынутые из-под оклада развороченного дома. Вторая, левая, половина дома грозила падением, <она> принадлежала по наследству родственнице, проживающей в Умбе, а чтобы в случае ее падения не было несчастного случая и не зашивать тесом свод под крышей от ветров, была послана телеграмма наследнице о разрешении разворочки постройки. Разрешение было получено, и половина дома была разворочена за особую плату, а попутно плотниками была разломана и половина скотного двора дедушки, отданная матерью по разделу своей сестре Ольге с мужем Зноевым А. А., моим дядей по матери.
(л. 35) За разворочку своей части дома дедушки мы с матерью отдали плотникам овин дедушки, доставшийся по разделу, а дядя уплатил за разворочку двора с подвалом и горенкой над ним четыре пуда ржи, а садник мы распилили сообща на дрова. По окончании разворочки дома дедушки плотники приступили к разворочке стопы дома моего отца с тем, чтобы сконцентрировать весь стройматериал в одно место и начать строительство дома. Разворочку стопы произвели в один день. Перевозку доставшегося мне по разделу леса в количестве шестидесяти бревен, а также материала развороченной стопы дома я договорился перевезти с соседом, моим другом, Спиридоновым Вл. Е., и я совместно с ним за три дня на его хорошей лошади, за что он взял с меня два пуда ржи и толстый двухметровый чурак, нужный на распиловку для дверных косяков.
В половине февраля 1924 года плотники приступили к установке камней под углы и капитальные стены дома и рубке стен. Мох для строительства был надран по заказу на Едоме, пришлось мне за ним ехать и рассчитываться хлебом. Мох оказался сырым и мерзлым, пришлось мне его сушить в бане ночами, чтобы не останавливать стройку, а днем помогать в работе плотникам. Нарубив четыре ряда стен дома, плотники посоветовали мне для удобства дальнейшей рубки стен настлать во всех трех нижних избах полы и
(л. 35 об.) потолки, которые от развороченного дома дедушки не нуждались в значительной переделке. Все настилы были на месте, лежали в штабелях на снегу, и при наступлении распутицы, слякоти и дождей их могло покоробить. С предложением плотников я согласился, и за настилы во всех трех избах договорились о дополнительной плате тремя пудами ржи. Перед началом стройки на питание плотникам смололи последний мешок ржи и мешок ячменя на муку и крупу, зарезали на мясо девятимесячного бычка, а для расчетов с плотниками пришлось продать корову дедушки за 28 пудов ржи, так как своего хлеба в наличии уже не было. Мать с пятнадцатилетней сестрой все время были заняты приготовлением пищи для работников, уходом за оставшейся своей коровой, да к тому же у матери был маленький ребенок, прижитый ей соседом. Не успели настлать полностью полы в двух передних избах, как со стороны соседки последовал протест, что дом возводим слишком близко к ее дому. Пришлось постройку остановить и добиваться у волостного правления отвода номера на том месте, где начато строительство дома. Уплатив за новый отвод номера в уплату гербового сбора один пуд ржи и напоив заместителя председателя ВИК пивом, <я> получил на руки новый отводной лист, и плотники возобновили работу. Строительство закончили до наступления (л. 36) распутицы и в начале Страстной недели перед ранней Пасхой дом закрыли гонтом в один пласт. Хотя недовольная соседка и угрожала, что с места сживу, и дом не удастся закрыть.
Все расчеты по строительству, покупке гвоздей, чаю, сахару и других продуктов производили за хлеб. Благодаря излишку выставленного по наделу сена и заработанного у попа и псаломщика, часть сена отдали плотникам в уплату за работу – два воза продали по три пуда за воз. Очень помогла рассчитаться корова, проданная за хлеб. Даже пришлось при окончательном расчете отдать молодому плотнику единственные суконные брюки флотского сукна, купленные за четыре пуда овса у меновщиков из Верхней Тоймы, остаться на Пасху в ватированном пиджаке покойного дедушки. Наступила Пасха, а у нас муки не только на пироги, но даже на сочни для них не было. Пришлось оторвать у коровы воз сена и выменять у Проньки Шляпы три пуда муки, и справлять праздник как все люди. У матери сохранился небольшой запас ржи, из которой Полька Киселиха сварила ведро пива, а я занял у Павла Ал. Спиридонова три рубля, купив за рубль двадцать бутылку водки, а в Фомино воскресенье собрали в гости плотников и, как следует, в благодарность их за всю работу угостили, и нами они остались очень довольны.
(л. 36 об.) Наступил праздник – 1 Мая 1924 года, и вслед за ним наступила пора полевых работ и ярового сева, а лошади у нас не было. Посоветовавшись с матерью, наняли пахать <и> сеять яровую дядю А. А. Зноева, помочь ему же выставить из трети сенокос, а за то, что мать и шестнадцатилетняя сестра будут помогать в уборке и его сенокоса, дядя должен осенью посеять в нашем хозяйстве рожь и собрать с поля весь урожай хлеба. Сам же я решил после окончания всех работ около нового дома: забивки проемов окон и дверей досками, лежней по оклад стен, осмола углов дома и зашивки досками коридора с двух сторон, уехать на заработки в г. Архангельск, а заработанные деньги высылать матери, которая могла на них нанять плотника, <чтобы> отделать и вставить рамы в окна в боковой избе и сложить печь из имеющегося старого кирпича, перевезенного из дома дедушки с тем, чтобы к зиме перебраться жить в свою избу.
Как-то в воскресный майский день, проходя по базару в Черевкове, встретили соседку Клавдию П. Худякову, которая отозвала меня в сторону и сказала: «Ты что же, Саша, построил себе новый дом, не собираешься ли жениться? Жениться еще успеешь, лучше бы вступил, как я, в комсомол. В ответ на смерть Ленина на днях подали заявления в ячейку, которую возглавляет временно Ваня Лапин, Саша Малков из вашей деревни, Паша Кобылин из Колотилихи, Миша Щипин из Коуровщины».
(л. 37) Я подумал и согласился. Написал заявление, а вечером, когда Кланька пришла к моей сестре посидеть, передал ей заявление. В июне месяце меня приняли в комсомол и выдали на руки билет, после чего всех комсомольцев отправили на комсомольский субботник на лесобазу Коптелово на выкатку из воды древесины, окорку балана и распиловку дров на срок три дня.
За работу на субботнике комсомольцы получили благодарность и по семь рублей денег каждый. Имея на руках комсомольский билет и заработав деньги на субботнике, я думал, что мне легче уехать в Архангельск и поступить на какую-либо работу, но моя мечта не осуществилась.
Вологодская губерния, в которую входила наша волость, разукрупнилась. Образовались две губернии: Вологодская с центром г. Вологда и Северодвинская с центром г. Великий Устюг. Прошло районирование, и наша волость <была> преобразована в районный центр, куда вошли 12 волостей: Устьи, Праводвинья и Леводвинья. В июле месяце состоялся I районный съезд Советов в селе Черевково, и избран состав районного Совета депутатов трудящихся. Первым председателем райисполкома был избран М. Ф. Гладких, уроженец из Ягрыша, секретарем – П. Подольский, секретарем райкома партии – И. Ф. Проурзин,[34] а секретарем <РК> РКСМ – Г. Воронцов.
Находясь дома, я в свободное время ходил с соседом Анат<олием> Спиридоновым в лесничество подшивать и переписывать кое-какие бумаги, за что он платил мне один рубль в неделю, но своей мечты о поездке в Архангельск не оставлял. Наконец-то, когда матери и дяде удалось сесть сенокосом на одну пожню всем наделом вдвоем, собрался и решил ехать.
(л. 37 об.) Пошел в райком к Воронцову, чтобы сняться с комсомольского учета и объяснить причину выезда, но Воронцов сказал, что я никуда не поеду, и он меня ехать не отпустит. «Что ты там будешь делать в Архангельске – спать под лодкой? <Ты> же не профсоюзный и на какую-либо работу устроиться трудно. Работу тебе найдем здесь, ведь ты же грамотный, пишешь хорошо. Приходи завтра ко мне, и вопрос будет решен». На другой день я пришел к Воронцову, и мы пошли с ним к председателю РИКа товарищу Гладких, который сказал, что аппарат еще полностью не укомплектован, и работа для меня найдется, нужно только написать заявление, а на какую работу, он с Воронцовым решит. Я тут же написал заявление, и предРИКа предложил мне должность регистратора в общий отдел по регистрации входящей и исходящей корреспонденции, рассылке всей исходящей корреспонденции из РИКа сельсоветам и организациям района. Ставка зарплаты была установлена по должности 10 рублей в месяц, на что я согласился. Так я поступил на работу в аппарат РИКа 11 августа 1924 года. Работа была не трудная, и я с ней быстро освоился. Проработав две недели, меня приняли в члены профсоюза совторгслужащих, а с 1 октября 1924 года выбрали сборщиком членских взносов и поручили по воскресным дням производить рыночный сбор с приезжающих на рынок с товарами мелких торговцев и кустарей с
(л. 38) оплатой мне за работу десяти процентов от общего сбора средств по выданным квитанциям. В зимние торговые праздничные дни и воскресенья сбор у меня из пятаков и гривенников иногда достигал 6-8 рублей, и за месяц прибавка к моей зарплате выражалась 2,50-3 рубля. А это для меня была большая сумма. Нужно сказать, что деньги в то время были дорогие. В обращении преимущественно было серебро в монетах 10, 15, 20 и 50 копеек. Редко попадали серебряные рубли и вновь выпущенные бумажные червонцы. Ставки зарплаты служащим были низкие. ПредРИКа получал 45 рублей, завотделом – 35 рублей, бухгалтер – 30 рублей, а счетоводы – 13 рублей 5 копеек в месяц.
Зато продукты были дешевые: мешок ржаной муки пяти пудов стоил 5 рублей, фунт сахару – 14 копеек, пачка папирос «Сафо» – 24 копейки, «Нева» – 20 копеек, «Пушки» – 12 копеек, фунт белого хлеба высшего сорта и с изюмом – 8 копеек, бутылка водки «рыковки» сорокаградусной (720 граммов) стоила дорого – 1 рубль 20 копеек.
На свою первую зарплату я купил мешок муки за 5 рублей, а на 3 рубля – грубошерстного сукна и подклад на полупальто. Наступила осень. Урожай сняли и обмолотили, хлеба намолотили немного, так как распашки в Согре бросили и запустошили. Наняли отстраивать внутри боковую избу плотника Вохминова за 6 рублей и печника Шаньгина Евгения из Ягрыша сложить печь с тем, чтобы к зиме попасть жить в свою избу. Прошла неделя после Покрова, работа с избой была закончена. Я, получив вторую зарплату, рассчитался с работниками, и мы семьей перешли жить
(л. 38 об.) в свой дом, освободив избу, в которой мы жили, семье дяди, а братан Василий с семьей уже жил с женой и родившимся сыном в своем доме, построенном из снятой горницы. После перехода из отставной избы, в которой проживала дядина <семья> до нашего переселения в дом, изба доставшаяся мне по наследству по разделу оказалась пустой. Приближались Святки, Рождество и Новый год. Молодежи в деревнях было много. С наступлением праздника Рождества для молодежи в деревнях устраивались вечерки и игрища. Деревенские ребята и девчата стали просить у меня и матери, чтобы разрешили в свободной избе сделать вечерку, поиграть и поплясать. Будучи холостым, я не стал возражать, и вечеринки стали проходить чуть не каждый день. Девчата мыли, убирали в избе, топили, а ребята приносили керосин для освещения. Расходились с вечеринки далеко за полночь. В деревне у нас было три служащих да трое комсомольцев. Собравшись как-то на вечерке, по предложению комсомолки К. Худяковой и соседа, секретаря прокурора, договорились об организации в избе избы-читальни, чтобы больше привлечь молодежь к культуре и развлечениям. Я против этого мероприятия возражать не стал и вместе с деревенскими ребятами под руководством Ив. Ег. Спиридонова на следующий вечер включился
(л. 39) в работу по оборудованию избы в культурный вид. Наносили своих скамеек, разобрали вторые полати и из них устроили пол для сцены. Купили сообща три куска обоев, оклеив ими стены сцены. Написали, кто мог, лозунги и стали по вечерам проводить репетиции для постановки спектаклей. Разучивали и пели революционные песни и разные стихотворения. Художественным руководителем был избран И. Е. Спиридонов. Я еще до вступления в комсомол участвовал в постановке спектаклей в сельском клубе и по договоренности с завклубом В. Вороновым достал у него во временное пользование часть париков, а комсомолка Кл. Худякова, обучавшая в деревнях неграмотных, достала из районной библиотеки для пользования передвижную библиотечку художественной и антирелигиозной литературы. Первый спектакль в нашей избе-читальне был поставлен на Масленой неделе (февраль 1925 года) – пьеса «Будь умней и чище сей» и пьеса «Цирюльник», исполнены песни и злободневные частушки. Молодежи и взрослых на спектакле было много. Билеты продавали от 1 до 3 копеек. На вырученные деньги покупали художественную литературу, плакаты и газеты. После спектаклей молодежь веселилась чуть не до утра, и в наш художественный коллектив вливались новые артисты из девчат и ребят. Ребята включались охотно, но вот привлечь девушку из семьи религиозных родителей было трудно, но их вовлекала К. П. Худякова.
(л. 39 об.) В весеннее и летнее время работа избы-читальни немного ослабевала, и художественная самодеятельность проводилась в воскресные и праздничные дни, и то вечерами. Но несмотря на это с осени 1924 года по март 1926 года было поставлено двенадцать спектаклей. В конце февраля 1926 года была поставлена четырехактная пьеса Островского «Смех и горе», в которой я играл роль Паникадилова. На постановке присутствовали предРИКа Федотов и секретарь райкома Трапезников. Спектакль прошел успешно, людей на нем было больше ста человек. В марте месяце избу пришлось продать на дрова соседу П. А. Спиридонову, и изба-читальня прекратила свою деятельность, просуществовав один год и шесть месяцев. О ней еще долгие годы вспоминали, и особенно молодежь.