Ночью собрались к фронту, не проехали и 10 километров, остановились, потом повернули обратно, получив сведения о том, что мы остались в окружении, немец уже около Смоленска. Некоторые не верили этим сообщениям, говорили, что, видимо, высажено несколько крупных десантов у нас в тылу. Так или иначе, но правдоподобность подтверждалась усиленным движением машин, людей других частей в обратный путь на Смоленск.
Наш полк свернул с большой дороги влево, следуя по глухой дороге лесом. Ночью в лесу особенно темно. Немецкие самолеты чаще обычного стали пролетать на Смоленск, некоторые разгружались от бомб, сбрасывали их на дорогу, где было скопление отступающих наших войск. Нельзя представить, что творилось на большой дороге, мчались машины, шли люди к фронту вперед, их останавливали идущие обратно, смешивались и в панике бежали обратно, попадая под действие немецкой авиации. По дороге «столпотворение Вавилонское»! Никто ничего не знал, а все бежали назад, заражая друг друга паникой. По дороге сплошной пожар!
Наш полк вышел из леса в поле, где попадались кое-где кустарники и овраги. Машины шли без света, тихим ходом, не догоняя даже тракторов. Выехали на гору севернее Смоленска в 5 - 6 километрах. От оглушительных гулов тракторных моторов, лязганья гусениц не слышно было моторов немецких бомбардировщиков, которые пролетали над нами в глубь нашей страны. Сидя в кузове машины, я смотрел в сторону Смоленска, где в это время одна за другой вспыхнули три красные ракеты, рассекая ночную темноту ярким светом. После этого раздалось несколько сильных взрывов, и в городе вспыхнул пожар. Машины остановились, были слышны орудийные выстрелы, очевидно, наших зениток, а может быть, со стороны немецких десантов, высаженных в нескольких местах.
Мы повернули влево по дороге и через несколько минут передние машины остановились, впереди была дамба через широкий и глубокий овраг. Потом тронулись, а через 2 – 3 минуты оглушительный, с треском взрыв впереди, и первая машина взлетела в воздух.. После этого взрыв такой же силы в центре колонны, потом еще и еще… Это вел минометный огонь немецкий десант из ближайшего леса, заранее взяв прицел.
Моя машина была у самой дамбы, я соскочил и кубарем покатился вниз, где уже валялись машины и люди. Остальная колонна ринулась назад и в сторону. Снаряды рвались вдоль дороги, меняя направления. В темноте я услышал голос фельдшера Лешки, который вместе с машиной свалился под откос. Он отделался легким ушибом плеча, оказывая помощь тяжело раненому товарищу. Лешка звал меня. Я, узнав его голос в темноте, пополз еще ниже по дамбе, где был Лешка. Помог ему оказать помощь раненому, которого вынесли из оврага, положили на первую попавшуюся машину, а сами остались, рассчитывая попасть на другую. Перевязав еще несколько раненых, мы с ним пошли вслед уходившей нашей колонны, но ее не видно было, мы попали между колонны другой части. Здесь ехали на машинах, шли пешком, некоторые скакали на лошадях верхом и на подводах. Все были панически настроены, никто не думал обнаружить десант и уничтожить, а обгоняя друг друга бежали назад, т. е. на восток. Мы с Лешкой попали в самую гущу толпы, где были смешаны люди, машины, тракторы, и в темноте чуть не попали под утюжку трактора. Пытались сесть на какую-либо машину, но никто не пускал, считая нас «чужими». Воспользовавшись затором машин в одном месте, мы нахально забрались на одну из машин с продовольствием, несмотря на категорические возражения здесь сидевших людей.
Проехали километров 10, стало светать, машины остановились около небольшого лесочка. Мы с Лешей встали и пошли искать «своих» людей. Пройдя между колонны стоявших машин, к великой радости нашли две «наших» машины, где был и Васильев, бывший начштаба. Машины стали разъезжаться, кто вперед, кто в лес, «а кто по дрова». Нашей части собралось 7 машин, нужно было ожидать следующих, а также тракторов и орудий. А возможно, они прошли вперед. Все же мы поставили свои машины в лесок, а сами пошли на дорогу встречать своих однополчан. Рядом было село, полуразрушенное бомбардировщиками, видно, здесь была воинская часть. На дороге стоял отряд милиции человек 12. Они останавливали обоз и людей, но на них никто не обращал внимания. Машины не останавливаясь мчались куда-то в даль, где нет немецкого духу. И какая же была беспомощность! Неразбериха! Неорганизованность! Бежали и сами не знали куда.
Послышались взрывы бомб и звуки моторов немецких бомбардировщиков. Мы побежали в лес к своим машинам. Самолеты непрерывно в течение нескольких часов, чередуясь, бомбили по дороге и окраине леса. Находящиеся в лесу воинские части (вернее, неорганизованная толпа) в панике бежали в разных направлениях по лесам. И, попадая под автоматный и минометный обстрел немецких десантов, метались по лесу, ища выхода, как рыба, попавшая в невод и прижатая к берегу.
Мы просидели в лесу несколько часов в окопах, дожидаясь своих людей, которых встречали специально выделенные посты и оставленные на перекрестках дорог. Не дождавшись никого, даже и своих постов, сели на машины и поехали вслед уходившим на восток колоннам. Немецкие самолеты не переставали патрулировать дорогу, а потому часто машины останавливались, а люди бежали в лес, пока самолеты пройдут или сделают «разгрузку» на дороге.
Когда проехали лес, впереди раскинулось ржаное поле на протяжении 5 – 6 километров вдоль дороги. Высокую рожь с крупным колосом качало ветром, и поле представляло собой морские волны, среди которых время от времени виднелись черные и белые точки вдали, подобно парусным лодкам, то появляясь на поверхности воды, то куда-то исчезая. Это блуждали люди, старики, женщины и дети, в черных рубашках, белых платках и платьях. Они шли, бежали от разъяренного зверя, от разоренных домов, оглашая поля и леса криками, собирали разбежавшихся детей, матерей, братьев и сестер. Их пестрая одежда на фоне ржаного поля привлекала внимание немецких стервятников, которые, пикируя, бросали бомбы и строчили из пулеметов, уничтожая русских людей. Неистовые панические крики беззащитных людей заглушались гулом моторов и взрывами бомб, они не доходили до ушей стервятников, и каменные их сердца не чувствовали стонов несчастных. Многие их этих несчастных людей находили себе могилу в легкой тени качающейся ржи. Другие истекали кровью от ран, взывали о помощи, но зачастую оставались беспомощны, брошенные на произвол судьбы.
Люди бежали, обгоняя друг друга, надеясь убежать от врага, но, не пробежав и ¼ километра, опять падали на землю, прижатые огнем. Мы тоже торопились быстрее проехать безлесное поле в период затишья. Но самолеты настигали и, не допустив нас до леса ½ километра, стали бросать бомбы, машины остановились, сбившись в кучу, а люди разбегались по кюветам, овражкам и ползли вглубь моря ржи, единственное убежище от глаз беспощадного стервятника, но грозное оружие находило и там советских людей, и многие оставались лежать, до тех пор пока ранние зимние морозы подсекут стебли ржи, а сильные ветры положат истрепанные колосья на землю. Тогда соберется на пир вороний рой и будет выклевывать когда-то бывшие светлые, голубые, черные, кому-то милые глаза, потом станут делить между собой кожу, мышцы, а останки, т. е. кости, будут глодать бродячие собаки или случайно проходивший лесной зверь. И никто не узнает могилы «защитника» русской земли. Ибо он не защищал, а бежал все на восток и на восток! Он не мог опомниться и зацепиться за что-либо, а летел с обрыва в пропасть, где его ждала смерть. Будет он считаться без вести пропавшим, как и те, которые смертью храбрых пали на поле брани, но никто его не видел из вернувшихся, а он остался на земле, занятой врагом, в надругательство над его мертвым телом. И ему не ворон глаза выклевал, а фашист выколол, и изуродовал труп, священный труп!
После бомбежки кто остался невредим или легко раненый, побежали быстро в лес, надеясь найти убежище. Добежав до опушки леса, мы услышали голос Васильева, бывшего начштаба, который был с нами в числе тех, что ехали на семи машинах, видимо, он созывал разбежавшихся людей, но мы не дослышали его слов, как раздался зловещий свист мины, а вслед за ним оглушительный взрыв в нескольких метрах от нас, дробя осколками деревья. В моем поле зрения было три человека кроме меня, но лес был насыщен тысячами душ. В это время я лежал, ожидая очередного взрыва, который незамедлительно последовал, и мина разорвалась немного дальше влево, где нам идти. Двое встали и убежали по лесу, а я вместе с Лешей остался. Миномет не переставал действовать, это стрелял немецкий десант. Вскоре недалеко в стороне затрещал автомат, мы поднялись и побежали не зная куда, но держим курс на восток. Добежав до глубокого оврага в лесу, я предложил Лешке спуститься на дно оврага и там идти шагом, потому что уже не в состоянии был бежать, а мины все рвались по лесу в разных направлениях.
Спустившись в овраг, я пошел, вытирая пот, тяжело дыша, а Лешка еще шел по косогору, как вдруг раздался оглушительный взрыв и завизжали осколки, кроша деревья, я лежал уже на земле, идти было некуда, не знаешь, где тебя ожидает смерть. Поднявшись, я посмотрел в то место, где был Лешка, но его не оказалось, он, видимо, где-то ушел. Пройдя несколько расстояния, я свистнул, и в этот момент последовала пулеметная очередь в нескольких десятках метров от меня, я прилег на землю и вылез ползком из оврага, стал всматриваться в просветы леса, в ту сторону, откуда были выстрелы, и заметил несколько немцев. Спустившись в овраг, пошел быстро опять на восток, так как в руки немцам попадаться не хотелось, а отбиваться нечем. Но идти куда? Оставаться до ночи? А ночь что даст? Надо идти, может быть, своих найду, ибо пройдя лес, все будут на виду, а лесу конец есть. Пошел, прислушиваясь и посматривая по сторонам.
Пройдя лесной массив, я пробежал небольшую поляну, пригибаясь низко к земле. Преодолев расстояние около километра, остановился у двух близко стоявших рядом деревьев толщиной около метра, породу которых не старался определить, несмотря на то что в домашней обстановке, будучи в лесу, обращал внимание на каждое дерево, определяя, на что оно пригодно и какой породы. Тополь на лодку, а кору с него на поплавки к сетке. Дуб на столбы для сарая и настил для погреба и омшаника. Сосну на доски для пола и т. д. Но теперь мне ничего не нужно было, кроме досок на гроб, но за собой его таскать тяжело, а сидеть у гроба ждать смерти позорно!
Я был погружен в размышление: куда идти? Народу много было, остался один. Мысли были оборваны гулом юнкерсов, идущих с тяжелым смертоносным грузом на восток. Подняв голову кверху, не снимая каски, я увидел три тройки немецких самолетов с черными крестами на крыльях, и тут я заметил, что стою возле толстых дубов, ибо листья этих деревьев были с художественными вырезками. После этого я увидел три человеческие фигуры, перебегающие поляну, направляясь ко мне. В них я узнал своих, в том числе был и Алешка. Они мне рассказали, что попали под обстрел десантников. И у всех была горькая обида, что несколько немцев гоняют тысячи неорганизованной толпы по нашей советской земле и лесам. Какая же глупость! Какой стыд!
После этого пошли вместе с Лешкой, а за нами те два товарища, что были с ним. Пройдя километра два вдоль глубокого оврага с отлогими краями, на которых росли редкие кусты молодых побегов дуба, клена, колючего терновника и проч., я предложил своим спутникам спуститься в овраг для маскировки, так как густой лес кончался, они пренебрегли моим предложением, ибо внизу была грязь от сочившихся родников. Лешка бросил шутку: «Что за дело лежать убитому в грязи, там тебя и ворон не станет клевать». Недалеко раздался сильный взрыв бомбы, через минуту-две еще и еще, все ближе и ближе. Мы усилили шаги, и когда увидели самолеты, я бросился в овраг и стал спускаться вниз, приглашая с собой товарищей. Самолетов налетело несколько троек, стали бомбить дорогу, по которой шли наши отступающие войска в хаотическом беспорядке. В это время самолеты сделали разворот и стали бомбить кустарники и опушку леса в том месте, где мы были. Бомбы ложились в нескольких метрах, заглушая и засыпая землей овраг. После стали прочесывать пулеметной очередью. Потом открыли минометный огонь десантники по бегущим в лес с дороги солдатам и беженцам-эвакуированным , в ½ килом. от нас. Снаряды ложились все ближе и ближе, стали перелетать через нас, и вдруг один снаряд с оглушительным взрывом упал на косогоре на другой стороне оврага, с неистовым свистом разбрасывая вокруг осколки. Я прижался к земле, ожидая, что вот-вот вонзится в голову осколок и мученье кончится. Грохот стал умолкать, я поднялся и позвал Лешку, но он не отзывался, я крикнул громче, ответа не было. Неужели он?.. И сердце сжалось от боли, предчувствуя что-то страшное…
Пошел по косогору вверх, где оставил Лешку, пройдя несколько метров, я остолбенел и стоял как статуя, как изваяние, у меня в ту минуту не было ничего живого! Передо мной лежал Лешка с разможженным открытым черепом, лицо окровавлено, руки широко раскинуты в стороны. Куст молодых деревцов, около которого лежал Лешка, был обрызган кровью молодого 20-летнего парня, начинающего жить, мечтать, дерзать. Я зарыдал как ребенок, мне было сильно жаль. У него осталась дома мать, 7-летняя сестренка, отец умер два года тому назад. Вспомнил, как он мне рассказывал о своем плане жизни, когда мы ехали в вагоне из Сталинграда, он после войны думал поступить в мединститут, быть врачом, а потом жениться и жить семьей.
Я не мог вымолвить ни слова, горло спазматически сжалось. И мысленно мог только произнести слова, когда-то мною продекламированные на сцене в Тарапатинском клубе, о венгерском графе-революционере, повешенном монархом: «Едва двадцатая весна настала для него, и надо покинуть жизнь. Не смерть страшна младому сердцу – в ней отрада! Но ужасно перед людской толпой качаться, вороны жадные слетятся, и над опыленной головой голодный рой и станет драться». Я еще раз взглянул на обезображенное лицо и голову Лешки, на его труп, и сквозь слезы и рыдания промолвил: «Прощай, Лешка». И пошел с поникшей головой, представляя в своем воображении разможженную голову Лешки, мысленно обвиняя его за упрямство, что не сошел в овраг. Но кто знает, где найдешь смерть!
Оставшись опять в одиночестве, хотя я знал – в лесу тысячи людей, я почувствовал себя беспомощным среди глухого, безразличного к людскому стону и горю дремучего леса, который за каждым деревом, кустом таит смерть! Я шел тихо, задумавшись, день был жаркий, мучила жажда. Увидя внизу оврага небольшую яму с водой, спустился вниз и стал пить воду, в которой тысячи видимых существ (инфузорий) и миллионы невидимых микробов сновало в разных направлениях и разной формы. Вода имела неприятный запах, но сила жажды толкала на риск заразиться, и я жадно глотал воду.
Утолив жажду и чувствуя отвратительную, вонючую отрыжку, я вспомнил, как дома пил только кипяченую воду и пропагандировал это мероприятие среди населения, а здесь пришлось пить явно непригодную воду. Но тогда я боролся за долгую жизнь, а сейчас отвоевывал у судьбы часть или даже только минуты продления жизни. Я не думал, что пройдет инкубационный период заразной болезни: тифа, паратифа, холеры, дизентерии – 5-10 дней – и потом заболею, ибо при таких условиях каждую минуту грозила смерть, и смерть бесславная, ничем не оправданная. День только начинается, а смертей видел много! И все же от жажды умереть не хотелось.
Я пошел на восток, ежеминутно прислушиваясь к гулу моторов, которые несли смертоносный груз и сбрасывали на дорогу по нашим войскам и мирным людям, бросившим родные места, дома и смешавшимся с военными, в беспорядке бежавшими на восток. В тот момент, когда пролетали самолеты, я падал в траву, под куст, а если в лесу, то плотно прижавшись к дереву неподвижно следил за пролетавшими «юнкерсами», «мистерами». Потом шел опять, видя в стороне недалеко огромные клубы дыма и языки пламени горящих машин с продовольствием, обмундированием и проч. военным имуществом, бежавших людей, которые с криками и стоном продолжали путь, оставив на дороге кого-либо из близких, родных жертвой фашистских стервятников.
Выйдя на поляну, я увидел массу людей, бежавших и идущих ускоренным шагом группами по 7-10 человек. Среди них я встретил солдат своей части, повара, шофера, воентехника Петухова и его земляка Мухина из Камышина, а также начальника особого отдела полка – Григорьева. Присоединившись к ним, пошел дальше. Заслышав гул моторов, все бежавшие как по команде попадали на землю, маскируясь травой, неподвижно лежали. Самолеты, сбросив бомбы на дорогу, стали прочесывать нас из пулеметов. Когда самолеты взяли курс на запад, наши зенитки, стоявшие в лесу, дали несколько выстрелов по ним.
Мы пошли по направлению зениток, это было километра два, надеясь пристроиться к ним, чтоб больше не бегать. Не дошли до зениток метров 200, как опять появились бомбардировщики и мы бросились в кусты, так как до лесу не дошли еще. Шли 9 троек самолетов, которые стали бомбить зенитчиков и всю окрестность. Упав почти на ровном месте между кустами, мы лежали втроем, накинув на себя плащ-палатку и прижавшись друг к другу, считали бомбы, которые летели с высоты и разрывались. При первом взрыве у меня на миг мелькнула четко оформившаяся мысль: «Эх, если бы окоп был!», а потом уже не было ни связных мыслей, ни чувств, ничего кроме жадно сосавшего сердце страха.
Я закрыл глаза, и в моем воображении предстали образы родной семьи: жены, сыновей и дочери. Мне хотелось крикнуть так сильно, чтоб они услышали и узнали о моей гибели. В это время вздрогнула вся земля, и казалось, меня подбросило куда-то высоко, и тут же стало забрасывать землей и вырванными кустарниками, заживо хороня нас под землей. Осколки, визжа, перелетая через нас, где-то глухо шлепали в траву или куст. Я лежал не шевелясь, чувствуя на себе тяжесть земли, мысленно следил за свистом спускающейся бомбы и последующим разрывом ее. К нашему счастью, бомбы не все разрывались, видимо, на немецких военных заводах кто-то работает и в нашу пользу. А может быть, это бомбы замедленного действия? Одна из них упала в 5-6 метрах от нас, и мы уже приготовились лететь в воздух, но к счастью она осталась неразорвавшейся, глубоко уйдя в землю. Прошло еще несколько томительных, нескончаемо долгих минут ожидания. Взрывы стали реже и, наконец, прекратились. Слышны были только пулеметные очереди и гул моторов удалявшихся стервятников.
Мы вылезли из-под наброшенной на нас земли и кустарников, побежали между огромными воронками, встречая на своем пути клочки одежды, куски человеческого мяса (часть руки, ноги), не веря себе, что живы остались. Добежав до зенитчиков, мы не застали никого, за исключением нескольких обезображенных трупов и изуродованных орудий. На переезде через небольшой ручеек, очень топкий, скопилось несколько машин и подвод и около сотни людей, они сбрасывали в ручеек для сооружения переправы все то, что было под руками. Тюки обмундирования, мешки с крупой и сахаром, но машины буксовали и колеса засасывало все глубже. Заслышав гул моторов, люди бросились бежать, оставляя все на произвол судьбы. Лес был далеко, и мы бросились в рожь и там стали расползаться как муравьи. Дорога была от нас в 1 ½ километра, по ней бесконечной вереницей шли люди, машины на восток, подвергаясь бомбардировке. Это было на закате солнца, и мы решили ожидать темноты, потом двигаться дальше. Сколько лишений за один день! Сколько их будет впереди? Усталость, голод, жажда давали себя чувствовать.
Вечером сделалось затишье, за исключением пролетавших «юнкерсов» на выполнение ночных заданий, но темнота нас скрывала. Шли группой 7 человек. Недалеко было село, через которое шла дорога на Ярцево, районный центр Смоленщины. В дороге рассуждали между собой о войне, панике. Некоторые оправдывали свое паническое бегство внезапностью войны, не давшей организовать наши войска в боевой порядок. Другие высказывались, что вся неудача наша состоит в том, что у немцев сильная авиация, которая парализует действие нашей армии. Это, пожалуй, самое главное. И все сознавали свое бессилие, не зная, что предпринять и куда идти. В любом месте можно попасть в руки немецким десантникам и стать бессмысленной жертвой. Ведь каждый советский человек что-то должен сделать для обороны страны, вложить свой труд, знание, а если умереть, то «на людях». Ленин говорил, что нужно уметь не только наступать, но нужно уметь и отступать. Но у нас отступление не умелое, не организованное. Сейчас ночь, тихо. Но это не тишина покоя и сладкого сна, это та тишина, которая наступает после убийства, когда убийца убежал, а люди, видя истерзанный труп, стоят в оцепенении и молчат…
Пришли в село ночью, на площади собралось много машин и подвод, стали разъезжаться, ибо в это время на краю села взрыв снаряда, второй, третий, и толпа тронулась кто куда. Один из моих спутников предложил не идти вместе с обозом, а идти где-либо по обочине дороги. Другой предложил узнать прямее дорогу на Ярцево. Мы подошли к одному дому, где сидели женщины, местные жители. Они нам предложили кратчайший путь, вместо 15 километров по дороге 7 километров через луга, только два раза переходить неглубокую речку, извивающуюся большими зигзагами. Мы согласились сократить путь. Они нас вывели на тропку, по которой пешеходы ходят на базар в Ярцево.
Мы подошли к речке, попили свежей воды, разделись и перешли вброд на другой берег. Потом пошли гуськом по тропке. Пройдя километра 3, остановились у второго брода, сделали небольшой привал. Некоторые ребята стали закуривать, кто-то предупредил об осторожности с огнем. Последовал ответ: «Ну кто здесь может быть». И чиркнули спичку, вспыхнул незначительный огонек, осветив лицо прикуривавшего. В этот момент затрещала пулеметная очередь из кустов. Мы все бросились в воду и не переходя речку пошли вдоль в противоположную сторону, под прикрытием крутого берега дошли до глубокого места с крутыми берегами, стали придерживаться берега, вода доходила до шеи. Пулеметная очередь с перерывами прочесывала, видимо, кусты в стороне от нас, но иногда пули пролетали над нашими головами. Дойдя до мелкого места, окруженного кустарниками, мы вышли из воды и стали прислушиваться. Промочив одежду (белье и верхнее, гимнастерку и шаровары), стали чувствовать дрожь от холода. Посоветовавшись между собой, решили продолжать путь на Ярцево без дороги в темную, ориентируясь по звездам, держа направление на восток.
Перешли речку, пошли по высокой траве, шурша мокрыми шароварами. Пройдя километра 2, набрели на тракторную будку, в ней не оказалось никого. Походив в окружности, обнаружили землянку с закрытой дверью, решили постучать. Оттуда послышался мужской голос, потом дрожащий женский. Мы спросили, кто здесь в землянке и что это за будка, кому она принадлежит? Нам ответили, что это колхозная будка, а они сторожа плантации. Потом открыли дверь, мы зашли в землянку, при свете спички осмотрели ее содержимое, немного посидев со сторожами, получив от них маршрут на Ярцево, вышли. Начало светать, идти около 3х километров. Надо торопиться, чтобы до восхода солнца быть в Ярцево. Пошли быстро, за полчаса дошли, перешли мост, восход солнца.