Пришла весна, разлилась Медведица, потянуло меня на воду, захватив сеть, весло, я бежал к речке, спотыкаясь, как утки или гуси, завидев воду, торопятся друг перед другом, расправив крылья, готовы подняться и лететь, чтоб скорей испытать блаженство в свежей, холодной воде. Бегу, а мне кажется, еще далеко идти, ускоряю шаг, а сердце трепещет в груди, готово вырваться и лететь вперед. Сев в лодку, облегченно, глубоко вздохнув, озираю водные просторы, местами тихую зеркальную гладь, местами бурлящую пенистую воронку, которая, покружившись на месте, незаметно двигаясь, проплывает и исчезает, а на ее месте появляется другая, третья и т.д. без конца.
Въезжаю в лес, залитый весенней водой, которая соединила все озера между собой, выезжаю на поляну, где вода неподвижно стоит, отражая солнечные ручьи. Выбираю место для сетки в конце озера, где идет проток в речку или другое озеро, здесь всегда большой ход рыбы, особенно при убыли воды. Привязав за куст конец сетки, начинаю сбрасывать, одной рукой управляя лодкой, пересекая проток. Не успел сбросить конец сетки, как заходили поплавки в другом конце. Привязав второй конец, еду к ныряющим поплавкам, берусь за верхнюю веревочку и чувствую рывки крупной рыбы. Постепенно поднимаю сетку, показывается огромная голова с раскрытой зубастой пастью, выждав момент, подхватываю обеими руками, и большая щука очутилась в лодке, подпрыгивая и сильно ударяя хвостом о борт лодки. Не успел выпутать хищницу, как в другом месте потонули поплавки. Подъезжаю туда, поднимаю огромного голавля, а рядом с ним язь. Выпутав рыбу, отъехал в сторону, стал наблюдать за поплавками, вдруг поплавки дернуло, потом потонули, вынырнули и опять потонули. Потом в другом месте, в третьем, и я помчался выручать попавшую в неволю глупую рыбу. С каким восторженным настроением едешь домой с пудовым уловом. Так первый мой рыболовный день ознаменован был в Александровке.
На второй день я уехал в бригаду, ибо была посевная кампания, рыболовство поручил жене и Ване, которому в то время было 11 лет. Их улов был не меньше вчерашнего, но, по своей неопытности при выпутывании из сети большой щуки, пальцы жены оказались в пасти хищника и зажаты острыми зубами. От сильной боли жена стала кричать, но помочь некому. Ваня при помощи палки помог разжать пасть щуки, и жена освободила окровавленную руку. По прибытии домой вечером рыболовы встретили меня, наперебой хвастаясь уловом – в погребе на льду лежали 7 больших щук и несколько голавлей.
Страсть к рыбной ловле увеличилась, все свободное время и отпуск я проводил на речке. Большое пристрастие к этому имел старший сын Леня. С ним вместе мы стали совершенствовать и проявлять новаторство в этой области. Исследовали все места на речке, узнали, где какая рыба водится. И по заказу хозяйки могли поймать любую рыбу. Особенно мы пользовались своим методом, которым александровские рыбаки не занимались. Состоит он в следующем: сбрасываем сетку вдоль берега, заросшего травой, а потом едем по траве и выпугиваем рыбу. Обычно в траве водилась крупная рыба: щука, язь, голавль, судак, горбыль.
Однажды в сентябре во время отпуска я поехал на рыбалку. День был пасмурный, тихий, изредка накрапывал дождик. Я поехал в новые незнакомые мне места, в сторону Жирного. Еду вдоль берега тихонько, по временам пошевеливая траву, вдруг трава закачалась, это говорит, что в траве рыба есть. Обкидываю траву и выпугиваю рыбу в сеть. Вдруг в камыше в 30-40 метрах от меня я услыхал всплеск рыбы. Сбрасываю сеть, охватывая камыш, заезжаю пугать и вижу, впереди лодки камыш заходил как живой, я взглянул в воду и увидел тучу рыбы, медленно продвигающуюся вдоль сетки, ударяю веслом по воде, рыба бросается в разные стороны, несколько штук попадает в сеть. Поднимаю сеть, не выбирая из воды, выпутываю несколько штук горбылей. Повторяю процедуру и наблюдаю, как рыба подходит к сетке, останавливается, как бы обнюхивая и возвращается обратно или продвигается вдоль сетки до конца ее, в самый берег и не найдя выхода, возвращается стаями под лодку. Я сильно ударяю веслом, она бросается в сетку, некоторая с разбегу прыгает через верх и, очутившись на свободе, мгновенно исчезает. Попавшая в сеть в бешенстве метается, все больше и больше запутываясь, и, обессилев, неподвижно повисает, потянув своей тяжестью поплавок под воду.
Я стал ездить с конца в конец вдоль сети, преследуя добычу, которая спокойно идет впереди лодки, приводя в движение камыш. И, дойдя до конца сети, устремляется под лодку в обратный путь. В это время я сильно ударяю по воде веслом, рыба бросается к сети, некоторая запутывается, а основная масса, остановившись у сети, возвращается обратно. С каждым моим рейсом мне удавалось вылавливать всего лишь 3-5 горбылей, несмотря на то, что в наличии было сотни, а может быть, тысячи. К концу дня горбыли пошли на хитрость, спрятались в густую траву в самый берег и никаким выпугиваниям не подчинялись. Пришлось мне выходить на берег и, идя вдоль берега, сильно бить веслом по траве, и если какой попадал под удар весла, тот с быстротой молнии мчался к сетке, запутывался или перепрыгивал через верх. К вечеру у меня оказалось 183 пойманных горбыля, весом каждый 900гр. – 1100 – 1200гр., в общей сложности около 2 центнеров. Кроме этого сорта рыбы другой не было ни одной. Отправляясь домой, я оставил сеть с той целью, чтоб удержать в плену горбылей до утра, а завтра выловить последних. Прибыв к своему берегу, я наложил мешок и оставил в лодке, а сам пошел домой за тележкой. Сказал жене, чтоб она собиралась на помощь, она не поверила, тогда я говорю: «Ну ладно, пойдем, поможешь сети привезти». Взяли тележку, сложили рыбу с лодки, наверх взвалили мешок и с большим трудом потащили домой. Это был небывалый улов!
На следующий день, взяв с собой косу, предполагая скосить траву у берега, тем самым лишить рыбу убежища, я отправился к сети, изобретая мысленно планы, облегчающие вылов плененной рыбы. Прибыв на место, я из сетки выпутал 4 горбыля и приступил к вылову последних. Проехав по камышу, я не обнаружил признаков присутствия рыбы, вернулся обратно вдоль берега, нигде не шелохнется травинка. Ночью все горбыли ушли. Недаром говорят, что сазан подлезет плашмя под веревочку сетки, потом становится на ребро, образуется проход между дном и веревкой, и через это отверстие вся рыба уходит. Видимо, в данном случае так получилось. Ах! Как я сожалел! Если бы знал это, приехал бы ночью и забрал всех горбылей!
В Александровке много было любителей-рыболовов, ловили переметами, сетями, бродилками, преимущественно ночью. Мы с Леней больше днем. Однажды мы ехали с рыбалки перед вечером, встретили нас рыбаки, которые ехали в ночь. Стали приглашать меня, один старик говорит: «Петр Сергеевич, если хочешь поймать рыбы, то давай к нам в компанию, рыбу можно поймать только ночью, а днем никогда не поймаешь». Потом подъехал к моей лодке, в которой было килограммов 40-50 отборной рыбы, судаки, горбыли, лини, щуки. Он удивился и спросил: «Где ты ловил? У нас в речке такой рыбы нет». И действительно, они ночью ловили рыбу однородную, подуст, плотва, иногда лещ, а такой рыбы, как у меня, они ночью не ловили никогда. Рыбаки мне не поверили, что я поймал в речке, они были уверены, что я ловил в каком-нибудь озере.
К рыбной ловле пристрастился старший сын Леня, Ваня не увлекался. Если меня не было дома, Леня ездил один или после долгих уговоров вдвоем с Ваней, для которого это дело было каторгой. Правда, после нескольких лет он стал относиться с некоторой симпатией и увлечением. Время своего отпуска я проводил на речке, уезжал до Франка и проводил там несколько дней, улов рыбы солил. В один из таких периодов у меня была встреча с волком. Утром на восходе солнца я поехал к сети, которая была оставлена на ночь недалеко от места моего ночлега. Выбрав сеть, я решил просушить ее, за это время сварить уху. Для просушки сети нужен был прямой шест метров 5. На берегу в лесу стояли прямые молодые липки, я решил одну срубить. Подъехал к берегу, взял топорик, который неразлучно был со мной, и вышел на берег. Берег был крутой, я стал вылезать на кручу по чуть заметной тропинке, ведущей на просеку. Лишь только я взобрался на кручу, стал выпрямляться и в этот момент увидел в двух метрах волка, который тоже стал подниматься на ноги. Несколько секунд мы в упор смотрели друг другу в глаза, я не выдержал и стремглав полетел с кручи. Прыгнув в лодку, я схватил весло для самообороны и потом только вспомнил, что у меня в руках топорик. Смотрю на волка, он стоит, с удивлением смотрит на меня, видимо, тоже не придет в чувство от неожиданности. Я быстро отъехал от берега и долго смотрел на врага, очень жалел, что нет ружья, как можно бы его сразить!
Познакомился я с агрономом МТС Васильевым Василием Петровичем, любитель-рыболов. Каждую субботу мы с ним отправлялись с ночевкой на рыбалку. Брали с собой удочки, перемет, котелок, соли, ложки, хлеб и «пузырек». Вспоминаю один случай: вечером поймали рыбы, сварили уху, выпили «пузырек», и после хорошего ужина потянуло на сон. Комары сотнями впивались в руки, лицо, шею, жалили, высасывая кровь и нарушая сон. Для отпугивания комаров мы разложили костер и возле костра улеглись на песке, прикрыв себя плащами. Под треск музыки горевших сухих дров мы быстро стали засыпать. Ночью слышу крик: «Горим! Горим! Петр Сергеевич, горим!» Просыпаюсь, смотрю, Василий Петрович катается по земле в тлеющей одежде. Я схватил котелок с водой и стал обливать горевшую одежду. В результате от его плаща осталась одна пола и один рукав, и на спине прогоревший пиджак и рубашка, приложение к этому ожог Iстепени на спине.
Утром с перемета мы сняли три хороших судака, соменка и поехали домой, захватив с собой остаток плаща. Сразу зашли на квартиру к Василию Петровичу, отдали рыбу его жене Агриппине Васильевне (она была тезка моей жене), договорились жарить у них. Я пошел домой, послал жену в помощь Агриппине Васильевне. Сам переоделся и пошел к ним. Потом с Василием Петровичем пошли к директору МТС Елисееву Ивану Степановичу, пригласили его с женой на уху и жареную рыбу. Когда сели за стол, налили рюмки, Иван Степанович произнес тост за хороший улов. Мы с Василием Петровичем переглянулись и рассмеялись. Иван Степанович тоже рассмеялся и говорит: «Вы что смеетесь, наверно, рыбу купили или украли!» Мы говорим: «Нет, рыбу мы сами поймали, а о причине нашего смеха расскажем после второй рюмки». Тогда Иван Степанович, наливая рюмки, говорит: «Ну, давайте по второй, чтоб долго не томиться неизвестностью причины вашего смеха». Я беру рюмку и говорю: «Выпьем за новый плащ!» Когда выпили, Василий Петрович выбежал в коридор и принес сгоревший плащ и пиджак с дырой на спине. Поднялся неимоверный смех, посыпались анекдоты. Обстановка смягчила наше ротозейство, допустившее пожар.
Круг знакомых с каждым днем расширялся, старые знакомые навещали. Часто собирались у нас, приглашались мы к друзьям. В 1937г. на первое мая собрались у меня проводить праздник. Собрались к вечеру, так как проходила еще весенняя посевная кампания, и днем некоторые товарищи были заняты. В числе гостей были: учителя, председатель колхоза Севастьянов, директор МТС Елисеев, агроном Васильев, врач Райский Степан Антонович, Меркулов Павел Львович (пред. сельпо), все с женами. После второй, третьей рюмки обычно в обществе начинается оживление. Кто анекдоты рассказывает, поют, кто во что горазд. Я играл на гармошке, женщины танцевали, где-то в переднем углу за столом шел о чем-то спор среди мужчин. Сделал я паузу в игре на гармошке и прислушался к спорящим. Спор вели между собой Севастьянов и Васильев. Вдруг Васильев с жаром сказал: «Не может быть, Томский рабочий». В это время Райский С.А. встает и говорит: «Товарищи! Мы сюда собрались не спорить, а веселиться. Давайте бросим спор». Я на правах хозяина встаю, прошу внимания и говорю: «Давайте споем общую песню, - и запел, - с вином мы родились, с вином мы и помрем». Все включились в пение, спор стих. Потом пошли танцы, опять песни и вечер прошел в теплой дружественной обстановке. Через несколько дней из достоверных источников узнали, что Томский, видный работник центральных органов, застрелился. Причиной этому послужило якобы то, что он был разоблачен во вредительстве, а следовательно, как враг народа подлежал высшей мере наказания.
Через несколько дней арестовали Васильева Васил. Петр., Сургучова, ст. механика МТС, Елисеева Ив. Ст., Меркулова П.Я. В Рудне арестовали Райского Ст. Антон., Орлова Влад. Ив., директора педучилища, Васильева учителя и многих других, всех считали врагами народа. Всех этих людей я знал, не мог понять, в чем их обвиняют. Может быть, действительно они состояли в какой-то антипартийной группе, и был рад, что они не успели меня завербовать.
Пришло время сыну Алексею явиться в Руднянский военный приписной пункт как допризывнику. Для этого нужна была характеристика. Он обратился к председателю Александровского сельсовета Руденко, который всего несколько дней здесь работает, человек малограмотный. Он спрашивает: «Где ты родился?» Тот отвечает: «В Тарапатине». – «Тогда возьми характеристику в Тарапатинском сельсовете». Алексей отвечает: «Я из Тарапатина уехал, мне было 7 лет, меня там никто не знает». Председатель говорит: «Я тоже тебя не знаю». Я в то время отсутствовал по службе в Б. Князевке. Пришлось Алексею идти в Тарапатино за 20 километров. В Тарапатине был председателем сельсовета Губарев Ив. В. из Ключей, молодой парень, который не знал ни Алексея, ни меня. Стал спрашивать посторонних людей, кто был в это время в сельсовете. А там были комсомольцы, которые знали, что я из Тарапатина давно, знали, что я знаком с Райским, дружил с Елисеевым, Васильевым, а следовательно, имею связь с врагами народа. Основываясь на этих данных, председатель дает характеристику: «Допризывник Гончаренко Алексей Петрович сын кулака, отец его Петр Сергеевич имеет связь с троцкистами». Запечатывает конверт и вручает Алексею. Тот идет в Рудню на приписной пункт, где заседает комиссия с участием представителя из НКВД. Председатель комиссии, прочитав характеристику, передает пом. начальника НКВД Улановскому, который сидел спиной к Алексею, и он мог читать свою характеристику. Когда он понял, что является сыном «троцкиста», у него волос стал дыбом. Он себе ясно представил, как арестуют и расстреляют его отца, и он останется опороченным, всеми преследуемым, лишенным прав гражданина Советского Союза. Ему не будет дороги ни в учебе, ни в работе, жизнь его исковеркана.
Вернулся он домой с тяжелым осадком на сердце, задумываясь над своим будущим. Прежде всего он рассказал матери о характеристике отца и, как следствие, своей. Мать не меньше него была огорчена и озабочена. Она сообщила об этом мне. Такое сообщение меня морально убило. Я сознавал, что связь с Елисеевым, Васильевым, Райским, Меркуловым я имел. Но откуда я знал, что они враги народа? Связь моя была чисто дружеская, семейная, ни от кого я не слышал и намека на контрреволюцию, ни одного антисоветского слова. Мысленно стал перебирать свою жизнь со дня рождения, вспоминая все мелочи своих поступков. Несколько дней и ночей был занят этой мыслью и не мог вспомнить такого факта, чтобы меня можно было причислить к числу врагов народа. Но могут быть и без вины виноваты.
Я сомневался в той тяжкой виновности, которую приписывали моим товарищам. Если бы они состояли в какой-то антипартийной вражеской группе, несомненно, что за долгое мое знакомство с ними они могли меня завербовать. Но не было сказано ни одного слова ни одним из них, которое бы могло меня насторожить или заподозрить в принадлежности к антисоветской группе. Месяца через два после ареста Васильева и других волнение мое притихло, меня никто не тревожил, характеристику, видимо, проверили и признали ее клеветнической. Я стал жить и работать спокойно, но с большой предусмотрительностью к новым знакомствам и своим высказываниям на людях, даже тем высказываниям, которые не имеют никакого отношения к политической жизни.
Однажды ночью кто-то постучал в окно, как обычно, я предполагал вызов к больному. Спрашиваю - кто? За окном отвечает знакомый мужской голос: «Петр Сергеевич, выйдите на минутку!» Одеваюсь, выхожу, стоит участковый милиционер Прокофьев Як., он говорит: «Пожалуйста, поедем в Ключи, там несчастный случай, машина ожидает в переулке». Я беру с собой походную аптечку для оказания первой помощи. Идем к машине, с правой стороны стоит незнакомый человек, здороваюсь, он торопливо открывает заднюю дверку и вежливо приглашает садиться в машину, он, сказав Прокофьеву «до свидания!», садится рядом с шофером. Машина тронулась и быстро помчалась по направлению дер. Ключи. Я спрашиваю: «Что случилось?» Незнакомец отвечает: «В Ключах несчастный случай, нам позвонили в Александровку оттуда». Спрашиваю: «Чья это машина?» Он отвечает: «Машина из Лемешкина». Сижу думаю, что могло случиться в Ключах, убийство? или тяжелое ранение? отравление? Подъехали к Ключам, машина, не замедляя ход, мчится дальше. Я понял, что это другая причина моего вызова, говорю: «Товарищи, это что же – обман? И для чего он?» Незнакомец говорит: «Ничего, сидите спокойно», а сам положил правую руку в карман плаща. Мне пришла мысль: «вот и меня постигла такая же участь, как Васильева и других товарищей». И в голове все перепуталось, мысли стали опережать одна другую, стараясь установить вину, послужившую внезапному аресту.
Скоро машина въехала в Лемешкино, знакомое мне село до мельчайших подробностей, я представил себе тот дом, где помещается НКВД, куда меня должны привезти. Машина остановилась на секунду у ворот, они открылись дежурным, и я оказался во дворе, откуда трудно уйти, завели меня в пустую комнату с тщательно занавешенными окнами и предложили обождать. Через две минуты вошел человек лет 38 с суровым исподлобья взглядом, с чуть наклоненной вперед головой. Не глядя на меня, поздоровался, сел на стул у стола и, не обращая на меня внимания, достал из ящика стола папку с бумагами и несколько минут просматривал их. Потом предложил мне пересесть к столу против него и говорит: «Вот какие мы беспокойные люди, ночью приглашаем в гости». После взял чистый лист бумаги, ручку и стал писать, угрюмо исподлобья поглядывая на меня, стал задавать вопросы, на которые, несомненно, у него давно были верные ответы. Начал с рождения дедушки и кончил смертью бабушки.
Потом перешел к специальной теме, по поводу которой я был вызван. Вопрос: «Знаете вы Райского врача?» - «Да». Вопрос: «Давно знакомы?» - отвечаю, - «3 года». Вопрос: «Как началось и продолжалось ваше знакомство?» Отвечаю: «Знакомство началось в связи с характером работы, он врач, я фельдшер, часто мне приходилось быть в Рудне по служебным делам, познакомившись, стали бывать друг у друга семейно». Вопрос: «Вы знаете, что Райский арестован?» Отвечаю: «Да». Вопрос: «Вы знаете, что он враг народа?» Отвечаю: «Нет». Вопрос: «Он вас вербовал в свою группу?» Отвечаю отрицательно. И еще много-много вопросов было задано, на которые я отвечал «нет». Потом он поочередно перешел с такими же вопросами по отношению Елисеева, Васильева, Сургучова, Меркулова. Исчерпав все вопросы, нач. НКВД Симаньков говорит: «Раз вы отказываетесь дать показания по обвинению арестованных, мы вас арестуем и отправим в Камышин, вы там все расскажете». Я говорю: «Не могу я напрасно наговаривать, ничего они мне не говорили и я ничего не знаю о них». – «Может быть, вы забыли, подумайте, даю вам 10 минут» - и вышел.
Сижу, думаю, может быть, что забыл услышанное от них. Нет, ничто не приходит в голову, ничего не было. Говорить небылицу, порочащую товарищей, для того чтоб спасти свою шкуру, это бесчестно, бесчеловечно. Будь что будет, пусть отправляют в Камышин, может быть, там разберутся. Входит начальник: «Ну, вспомнили? Говорите! Для вас лучше будет». – «Ничего не вспомнил, утверждаю, что ничего не знаю». – « Подумайте еще», - и вышел. Минут через десять входит и спрашивает: «Ну что, вспомнили?» - «Нет», - говорю. – «Напрасно упираетесь, в вашем распоряжении один час, в 8 часов утра отправляем к поезду арестованных и вас вместе, так что подумайте основательно». «Воля ваша, - говорю, - но напрасно наговаривать я не могу». – «Вы не наговаривайте, а скажите правду». – «Я все вам сказал, больше я ничего не знаю». Начальник вышел, заставил меня подумать еще час, но я уже все передумал о прошлом.
Теперь стал думать о будущем. Представляю себе Камышинскую тюрьму, допросы, пытки, а за что не знаю. Без 5 минут восемь, скоро будут отправлять на станцию к поезду. Входит начальник: «Ну, последний раз спрашиваю, расскажите все, что знаете об арестованных, чтоб не быть вместе с ними». Я заплакал и сквозь слезы проговорил: «Что хотите делайте, я ничего не знаю». – «Москва слезам не верит, мы эти слезы знаем. Значит, ничего не скажете?» - «Ничего», - говорю. «Вот видите, у вас семья, жена, четверо детей, сами еще молодой, жаль вас. Кроме того, нам известно о вас как о хорошем работнике, не хочется вас губить. Оставим вас на свободе при условии помогать нам разоблачать врагов народа, т.е. быть контрразведчиком, работать по нашим заданиям». С тех пор я стал выполнять их поручения. К счастью, за всю мою работу не был ни один человек репрессирован по моему доносу, за исключением Полещука, во время отечественной войны, у которого я обнаружил кодированные письма, он их выдавал за ноты, так как играл на скрипке, он оказался шпионом.
В 1937г. зимой договорились с Дроботовым Ефимом Васильевичем и его братом Иваном Васильевичем, Иваном Емельяновичем Мандрыкиным, все они жили в Тарапатине, назначили встречу провести масленицу на кордоне в Тарапатинском лесу, где лесником был Федор Филиппович Самсонов, второй муж Марии Ивановны, моей своячины. К двенадцати часам дня в воскресенье мы с женой приехали на кордон, где нас уже ожидали товарищи. День провели очень весело, водку не так любили, как любили песни. Голоса были слажены за время частых компаний и совместного участия в церковном хору еще до революции.
В 12 часов ночи мы с женой решили ехать домой, так как утром мне нужно на работу. Погода не благоприятствовала. Поднялся сильный ветер, пошел снег. Но мы понадеялись на лошадь, которая должна довезти, не сбившись с дороги. Кроме того, смелости и храбрости придавало выпитое вино. Простившись с друзьями, закутавшись в тулупы, мы тронулись в путь. Бушевавшим ветром и вьюгой лошадь сбивало с дороги, которая еле была заметна, а местами совершенно незаметна, и мы ехали по снегу, ориентируясь по направлению ветра, разыскивая дорогу. Вдруг лошадь наша пошла по брюхо в снег, а потом, сделав несколько прыжков, бессильно опустилась в снег. Стали выпрягать, за это время из саней сильным порывом ветра выбросило солому вместе с брезентом и развеяло в ночной мгле. Распряженную лошадь вывели из глубокого снега, потом назад вытащили сани. Метель свирепствует, мороз обжигает руки и лицо. Дороги нет и неизвестно, в каком месте находимся.
Решено запрягать лошадь и ехать в одном направлении по ветру, куда-нибудь доедем. Может быть, попадем на скирду соломы и тогда будем спасены. Я беру с саней рожон, иду вперед, зондируя снег, чтоб не свалить лошадь где-либо в кручу. Жена следует за мной, сидя в санях, ориентируясь по моему голосу, так как в ночной темноте и бушующей метели видимость сократилась до 2-3 метров. Преодолевая 25-30-сантиметровую глубину снега, быстро устаешь, чувствую, что у меня белье мокрое от пота, а кругом чертовский холодный ветер. Вдруг впереди обнаружена круча, зонд длиной 1,5 метра до земли не достает. Подаю голос: «Стой!» Лошадь останавливается, я зондирую снег, впереди обрыв, справа и слева обрыв. Ехать надо назад. Поворачиваемся против ветра, снегом слепит глаза, на лице снег тает, вода, стекая, замерзает в сосульки, идти невозможно. Принимаем рискованное решение. Распрягаем лошадь, подвязываем оглобли, ставим лошадь головой к саням между оглоблей, накидываем сверху брезент-полог, на его концы садимся с внутренней стороны, получается тоннель. Ветер с неимоверной силой треплет полог. Чувствуем сильный озноб, жена плачет, а потом стала засыпать, это самый роковой признак. Не надо поддаваться спячке. Уговариваю жену ехать куда бы ни было, но ехать, двигаться, согреваться.
С большим трудом запрягли, ибо руки и сбруя закоченели. Надежды на спасение нет, до утра еще долго. Но мысль о сиротах детях заставляет напрячь все силы и бороться со стихией до последней минуты. Взяв повод в руки, вооружившись рожном, иду вперед, жена, взявшись окоченевшими руками за сани, еле бредет вслед. Идем, меняя направление в зависимости от глубины впереди лежащего снега. Ночь кажется вечностью. Почувствовали облегченность своих уставших ног, стали спускаться с какой-то горы. Потом очутились на равнине, остановились, я пошел вперед обследовать местность. Через несколько метров обнаружил кручу. Дальше ехать некуда. Делаем круг в диаметре метров 30-40 и по одному следу водим уставшую лошадь и движемся сами вместе с ней. Стоит нам прилечь – и мы погибли. Мысль о том, что ночи должен быть конец рано или поздно, поддерживает у нас силу и надежду на спасение.
Пурга стала понемногу стихать. Ночная тьма стала светлеть. Жена говорит: «Слава богу, кажется, рассветает». На самом деле постепенно становится все светлее и светлее. Воскресли мы! Стали бодрее двигаться, заговорили между собой. Когда совсем рассвело, мы увидели в ½ километра от нас строение и скирды соломы, это был культурный стан Меловатского колхоза на «держаке». Выбравшись на гору, увидели Тарапатинский лес, видимость стала хорошей, снег уже не шел. Взяли курс на Тарапатинский лес, выехали на Ключевскую дорогу, идущую через хутор Крутой. Добрались до хутора, остановились у Шевченко Степана Сергеевича, который поставил лошадь в конюшню, а мы стали обогреваться в комнате. Выпили по стакану самогона, стали растирать окоченевшие руки, уши, щеки, потом напились чаю, измученные физически и морально, улеглись спать. Часа в 2 дня бодрые, счастливые уехали в Александровку. Вечером прибыв домой, со слезами стали целовать своих малюток…
В одну из июльских ночей проснулись от сильного визга свиньи. Крик был на улице, мы с женой решили, что это нашу свинью волк режет. Выпрыгнули в окно, я стал в темноте шарить по земле, не попадется ли камень для обороны. Жена убежала прямо на крик. Не найдя никакого оружия, я быстро побежал за женой, хотя в темноте не видно было ее. И вот слышу неистовый голос жены: «Петя!» Ну, думаю, наверно, волк бросился на жену. И вдруг подбежал к жене, которая стояла в двух метрах от волка, терзающего свою жертву. Не имея никакого оружия в руках, мы стали кричать, свистеть. Вдруг мимо нас с быстротой полета пули с визгом промелькнула свинья, и через несколько секунд услышали стук калитки соседского двора. А волк, повернувшись в сторону, исчез в темноте. По тому, что свинья убежала в соседский двор, мы заключили, что это соседская свинья. Пошли разбудили соседей, которые вышли, и при свете фонаря мы осмотрели истекающую кровью свинью. Было несколько больших рваных ран, из которых лилась кровь. При свете фонаря взглянув друг на друга, мы обнаружили себя в одном ночном белье, босиком, с растрепанными волосами. Пошли домой, посмотрели, наш кабан, растянувшись в углу сарая, похрапывая, сладко спал. Придя к памяти, мы удивлялись своему поступку – в беспамятстве прибежать к волку, не имея в руках даже палки. Он мог бы наброситься и искалечить и даже задушить.