В 1938 году возник вопрос о переезде в Рудню, приблизиться к десятилетке. Маруся кончала 8 класс, Ваня учился в Лемешкине. В Александровке была 8-летка. Не хотелось расставаться с Медведицей, но содержать детей на стороне было трудно. В то время своячина Мария Ивановна с мужем Федором Филипповичем жила в Тарапатинском лесу, а в Рудне был у них старенький домик. Договорились этот дом сломать, а новый построить на двоих на том месте. Я купил в Жирном сруб, перевезли в Рудню и стали строить. Денег не было, нужно было продать корову, овец, телку. Строили в течение двух лет. Я устроился на работу помсанврачом. Часто приходилось ездить в командировку, особенно когда перешел на работу в малярийную станцию. Все выходные дни проводил на постройке дома. Полы настилал, красил, подвал выложил кирпичом. После приступил к постройке сараев для своего хозяйства и Федора Филипповича. Несмотря на то, что работал при малярийной станции, но малярия меня долго не покидала. Частые приступы обессилевали меня.
В 1940 году я получил для эпидфонда белье: 40 пар мужского белья, 30 штук простыней. Все это хранилось в тумбочке, ключ был у меня. И вот в одно утро я обнаружил, что тумбочка моя пуста, но заперта. Я заявил в милицию, и когда оперуполномоченный обследовал помещение райздрава, то было установлено, что все шкафы, тумбочки, ящики столов имели одинаковые замки. Подозрение было, что белье похищено кем-то из сотрудников райздрава. Но кем? Это нельзя было доказать. Следовательно, убыток, т.е. стоимость похищенного белья, возместить надлежало мне, как материально ответственному лицу. Дело подлежало суду. Мне пришлось задуматься над этим вопросом. Я ходил задумчив, ломал голову, старался разгадать загадку, найти вора. Но не удавалось. Жена стала замечать, что меня что-то угнетает, может, болезнь? Часто спрашивала, но я все не сознавался до выяснения дела. Она узнала от моих сотрудников, тогда я вынужден был все рассказать.
Через две недели после того, как я обнаружил, вернее, узнал о краже белья, бухгалтер райздрава Лигалов Александр Федорович взял перевод в Красный Яр на должность бухгалтера при заготзерно. Пригласил нас с женой на проводы, т.к. мы с ними жили очень дружно. Каждый выходной день были вместе у нас или у них. Дружески распрощавшись, они уехали, приглашая навестить их на новом месте. В Рудне остался их сын до окончания учебного года. Николай остался на своей квартире один. Как-то при встрече с ним жена спросила его, был ли он у родителей в Красном Яру, как живет? Кто ему стирает белье? Если есть что постирать, то пусть принесет, пусть не стесняется. На следующий день Николай принес белье для стирки. Жена осмотрела белье и заподозрила, что это белье «казенное», т.е. не из магазина. Вечером я вернулся с работы, она мне показала белье, которое принес Николай, не было сомнения в ее подозрении. На рубашке и кальсонах был штамп медучреждения, который тщательно был смыт, остались только следы краски на разлохмаченном пятне. После стирки жена понесла белье на квартиру и незаметно для Николая обратила внимание на его постель. Простынь была окрашена в синий цвет, пододеяльник тоже. Это подтвердило подозрение, так как, будучи близки друг с другом, женщины знали о том, что у кого есть. А моя жена знала, что у Лигаловых простыней не было.
Вернувшись домой, жена заверила меня, что белье похитил Лигалов. Эти данные я сообщил оперуполномоченному Шульгину, с которым составили план действий в дальнейшем: чтоб не спугнуть Лигаловых своим подозрением, необходимо жене побыть у них с дружеским визитом. Тем более, несколько дней тому назад Даша, жена Лигалова, была у нас, благодарила за оказанную помощь Николаю и приглашала в гости, обещая угостить хорошими арбузами, которые у них в изобилии. На другой день жена с дневным поездом уехала в Красный Яр. Даша в это время стирала белье. Встретив гостью, она очень обрадовалась. Засуетилась убирать белье и угощать гостью. Но жена уговорила ее закончить работу, которая близко была к концу. И, предложив свои услуги, принялась помогать Даше развешивать уже стираное белье. При этом тщательно просматривала мужские рубашки и кальсоны, которые были похожи на Николаевы. Бросалось в глаза большое наличие простыней, хотя они были окрашены в синий цвет, но полотно было одинаково. На двух кроватях были простыни, одеяла подшиты простынями, на столе была простынь вместо скатерти. На окнах занавески были с такого же полотна, только окрашены. В душе жены было проклятье Лигаловых, ненависть к ним за их черствость, бездушие – обворовать своих близких друзей и чувствовать себя свободно, не чувствуя угрызения совести. Меня обворовали, подвергли моральной и материальной ответственности, и мне было стыдно сознаться, что это сделал мой товарищ.
Скрепя сердце, жена старалась держать себя вне всяких подозрений, не касаясь вопроса, которым она была заинтересована. Вскоре пришел с работы Александр Федорович, ничуть не смутившись, дружески поздоровался и стал расспрашивать о жизни, работе мужа, вспоминать дружески проведенное время. Спросил, не нашли ли похищенное белье? Жена сказала, что это уже все, «что с воза упало, то пропало». Придется мужу расплачиваться зарплатой, если только этим ограничится, то еще хорошо. А то могут судить, дать тюремного заключения, признают вором, и заплакала. Александр Федорович стал утешать, обещая помочь, поговорить с прокурором и судьей, которые очень близки с ним. И все кончится ничем. Гостью приняли очень радушно, приглашали приехать вместе с мужем. Она обещала приехать, но в душе было: приехать с милицией, так как вор обнаружен. Возвратившись домой, жена рассказала, что было ею обнаружено у Лигаловых, и мы с ней пошли доложить начальнику милиции.
В этот же день оперуполномоченный поехал в Красный Яр, при обыске отобрал все краденое белье, арестовав Лигалова, привез в КПЗ. Началось следствие, хотя улики были налицо, но следственные органы все тянули, «мудрили». По требованию райздрава ускорить суд над Лигаловым судебное дело начали разбирать. В процессе суда защитник поставил вопрос о посылке на экспертизу части белья, отобранного у Лигалова и оставшегося в райздраве, для заключения о тождественности материала. Суд был прекращен за «недоказанностью» и доследования, хотя суду было ясно все. Экспертизой было установлено, что белье, отобранное у Лигалова, имело несомненную «тождественность» с бельем, присланным райздравом. Началось новое судебное заседание. Прокурор, как общественный обвинитель, держал себя весьма пассивно, а потому защита активно выступала в защиту подсудимого. Для суда было ясно, что Лигалов виновен и подлежит наказанию. Но им не хотелось это делать, суд искал какой-то выход, чтоб оправдать Лигалова, хотя это казалось невозможным.
И выход нашелся. Защитник задал мне вопрос: «Вы уверены, что то белье, которое отобрали у Лигалова, ваше?» Я говорю: «Да, уверен». – «Чем вы можете доказать?» Я говорю: «Это доказано экспертизой, и суду ясно». – «А вы чем можете доказать?» В это время я почувствовал жалость к своему врагу, бывшему товарищу, и мне стыдно стало перед вором, с которым были у меня хорошие дружеские отношения. И мелькнула мысль смягчить вину Лигалова, хотя это было невольно, но я сказал: «Белье похоже на райздравское, и я думаю, что взял Лигалов». Защитник попросил суд записать мои слова. Вопросов больше не было, суд ушел на совещание. Потом председатель зачитал приговор, в котором было записано: за недоказанностью по обвинению подсудимого Лигалова, суд постановил: Лигалова Александра Федоровича из-под стражи освободить, убытки, причиненные райздраву, списать за счет государства. Но меня и это удовлетворяло, мстить врагу я не хотел, а если суд оправдал преступника, то что я могу сделать? Я рад был, что с меня сняли ответственность. После я, конечно, жалел, когда мне посторонние сказали: будь на моем месте Лигалов, а я вором, он бы меня не пожалел, потому что он пошел на такую подлость, не считаясь с тем, что меня могли судить, если бы не нашли вора. Я был заинтересован в том, чтоб найти белье, а вора пусть наказывает правосудие, соответственно закону Советского Союза. Но, оказывается, закон можно обойти. Особенно тем людям, которые хорошо его знают. Лесник в своем обходе все тропки знает, а посторонний может заблудиться или попасть на топкое болото. Прокурор может виновного миловать, а невинного наказать. Несмотря на то, что он должен защищать правду. В данном случае он оправдал виновного, может быть, потому что он был на меня в обиде за доказанную мною правду.
Это было в то время, когда я работал в Александровке. В сентябре месяце я не получил хлебный паек по вине председателя сельпо, который ведал этим делом. Я обратился в Руднянский райснаботдел к зав. Соколову, тот меня информировал, если я не получил вовремя, то паек пропадает, остаток не полученных пайков переходит в счет будущего месяца. Время было тяжелое в смысле питания, и терять паек – 56 килограмм муки тяжело.
Я обратился за помощью к прокурору, который вместе со мной имел разговор с Соколовым, и последний убедил его, что существует положение – не полученный своевременно паек переносится в счет наряда будущего месяца, следовательно, фонда никакого не остается, чтоб удовлетворить в данном случае. Прокурор мне сказал, что ничего сделать не может. Я ему немножко нагрубил, указав на его беспомощность, примиренчество с безобразием и беззаконием. Пообещал жаловаться в высшие инстанции. Потом стал доказывать Соколову, что он поступает незаконно, паек я имею право получить, если прошел срок. Соколов, повысив голос, сказал: «Не мешайте мне работать, уходите, иначе я вызову милицию! Подумаешь, пришел порядки устанавливать, у нас есть закон на это».
Я уехал домой, но примириться с этим не хотел. Я был уверен, что это беззаконие. Написал в Москву Совнаркому, просил разъяснения. И через несколько времени получил уведомление, копию райснабу и прокурору. В уведомлении было указано, что прокурор и райснаб поступили неправильно, паек медработнику Гончаренко надлежит немедленно выдать, о результате сообщить. За текущий октябрь месяц я уже получил вовремя. Поехал в райснаб к Соколову и говорю: «Я приехал за пайком, который вы задержали за сентябрь». Он злобно посмотрел на меня и говорит: «Вы что, шутить пришли сюда? Нам некогда шутить». Я говорю: «Нет, я не шучу», - и подаю ему бумажку, полученную из Москвы. Он неохотно взял, прочитал, потом спрашивает бухгалтера: «Вы не получали такой бумажки?» Бухгалтер взглянул на штамп, сказал: «Получил, сейчас найду». Потом Соколов говорит ему: «Выпишите ему паек за сентябрь». Здесь я уже не мог удержаться от грубостей: «Как это называется, бюрократизм? или подлость? - говорю. – Вы меня выгоняли из кабинета, когда я вас просил, но я был прав. И прокурор пошел на беззаконие, тоже мне блюститель закона! А выходит, вас нужно выгнать».
Месяцев через восемь после ареста Райский сделал покушение на свою жизнь, перерезал себе горло лезвием безопасной бритвы. Но остался жив, вылечился, а потом объявил голодовку, с тем и погиб. А какой был замечательный хирург! Елисеева И.С. через полгода освободили, и он рассказывал, какие ужасы и муки вытерпел он в тюрьме: «Каждую ночь вызывали на допрос, предъявляли неизвестные мне обвинения, которые я не мог признать, как не существующие. Тогда меня били резиновой плеткой по спине, по лицу, обливаясь кровью, я просил пощады, ибо не повинен в предъявленных мне обвинениях. Насладившись садизмом, меня отправляли в камеру с условием подумать и сознаться во всем, в чем обвиняли, которого не существовало. И так каждую ночь. Не было сил переносить пытки». Васильеву Василию Петровичу и Меркулову Павлу Львовичу дали 10 лет «лагерей».