В конце марта 1942 года меня направили из города Дзержинска в Москву в госпиталь, который был расположен в Боткинской больнице, для лечения у невропатолога. После проведенного курса лечения я был направлен в резерв военно-санитарного управления Московского военного округа с условием через две недели повторить курс лечения. Резерв помещался в 7-этажном доме на Новинском переулке. В резерве была большая текучесть людей, каждый день прибывало и убывало сотни медицинских работников, врачей, фельдшеров, сестер. Меня как подлежащего повторному лечению никуда не отправляли, поэтому назначили обслуживать резерв. При санчасти дали отдельную комнату для двух фельдшеров. Был со мной один товарищ, с которым мы несли суточное дежурство по очереди. Кроме дежурства, каждое утро проверяли людей на вшивость, в случае обнаружения таковой направляли на санобработку. Проводили профилактические прививки. Вели надзор за столовой, брали пробу пищи, что давало большое подспорье в питании. В резерве питанием не баловали, давали 400 гр. хлеба, сахар, утром чай, в обед суп, вечером тоже суп. Люди голодали. Утром получим 400 гр. хлеба, с чаем половину съедим, а 200 гр. на обед, иногда на обед не оставалось, весь съедали утром.
В Москве до войны жила моя сестра Настя с мужем Петром Романовичем, адрес их я не знал. Как-то во время поездки по госпиталям для осведомления о состоянии больных, направленных из резерва, мне пришлось натолкнуться на справочное бюро, при помощи которого мне удалось узнать адрес сестры. На другой день я поехал на Павелецкий вокзал, где работал Петр Романович, нашел его квартиру, но хозяин был в командировке, а сестра после первой бомбежки уехала на родину в Осички. Оставив записку его товарищам, чтоб передали при его возвращении, в записке я указал свой адрес и просил приехать ко мне. Через несколько дней Петр Романович приехал ко мне, потом вечером поехали к нему, и всю ночь я ему рассказывал о своей военной жизни, завидуя ему, живущему в недосягаемости страшного военного оружия. Он работал на железной дороге, иногда ездил в командировку по снабжению строительными материалами железнодорожных объектов. Впоследствии ему пришлось бросить свой поезд, который попал под бомбежку на станции, и вся их команда шла пешком до Балашова. Товарищи его уехали в Москву, он решил навестить мать и жену в Осичках. Пробыв у родных два дня, он приехал на станцию Ильмень для следования в Москву. Ему билет не дали, а мобилизовали на защиту Сталинграда, который был в то время в огне. В боях за Сталинград он погиб. За свидание с родными он поплатился своей жизнью.
При исполнении мною служебных обязанностей в штабе резерва я встретился со своим давним товарищем фельдшером Склянкиным Владимиром. Вошел в штаб человек средних лет, среднего роста, в поношенной военной шинели, с бледным знакомым мне лицом. Я не мог себе поверить, чтоб это был Склянкин, но когда он с удивлением в упор стал смотреть на меня, я сказал: «Володя! Это ты?» Он со слезами бросился ко мне, и мы стали целоваться и плакать. Потом пошли ко мне в комнату и стали рассказывать друг другу о пережитом времени со дня разлуки. Он работал с 1927г. в Рудне и Н. Добринке, а в 1940г. уехал в Рыбинск на Волге. Володя рассказал о Петроградской блокаде, где он был ранен, и посчастливилось ему эвакуироваться на санитарном самолете в гор. Горький. После лечения получил отпуск на 45 дней, а сейчас из дома попал в резерв.
Из дома он привез харчей, мясо жареное, булочки и стал меня угощать. Такой деликатес я кушал давно, а потому с жадностью набросился на мясо. Несмотря на то, что мясо имело тухлый запах, я не мог утерпеть и отказаться от лакомого кусочка. Вскоре после обеда меня вызвали в общежитие врачей, квартала за три от резерва. По возвращении оттуда я почувствовал тошноту, началась рвота. С большим трудом я добрался в резерв и, обессилев, упал на пол. Началась неукротимая рвота, понос, боль в животе, общая слабость, упадок сердечной деятельности. Склянкин плачет, считая себя виновником отравления. Вызвал начальника санчасти, стали промывать желудок, клизмы, противоядие давать. Я чувствую себя очень плохо, мне вводят кофеин, камфару под кожу. Облегчений нет, думаю, все кончено. Всю ночь чувствовал себя очень плохо. На утро стало лучше, меня это очень обрадовало, что, конечно, ожидает впереди, неизвестно, но рад тому, что есть надежда на выздоровление.
Через несколько дней Володя получил назначение в одну из воинских частей, распрощались дружески, пообещав сообщать о себе друг другу. Провел несколько курсов лечения (амбулаторно) при Боткинской больнице, здоровье мое улучшилось, и в августе 1942г. я был направлен на должность фельдшера во вновь формировавшийся ремонтно-восстановительный линейно-кабельный батальон связи, находящийся в Москве. Через два дня прибыл вновь назначенный врач Жаворонок Федор Ильич, белорус. Очень задушевный, сердечный товарищ, 36 лет. Мы с ним сдружились, жили очень дружно. Организовали санчасть, получили медикаменты, перевязочный материал и проч. медимущество.