В последних числах августа батальон погрузился в вагоны, и мы отправились из Москвы. Кроме командира части и комиссара никто не знал, вернее, не должен был знать, куда нас направили. Но тайна, даже и военная, часто разглашается. Тихонько командиры рот перешептывались между собой: «Мы ведь едем в самый огонь, на Сталинградский фронт». От командиров рот слухи просочились до командиров взводов, а потом уже заговорили солдаты. Первое время нашего пути было спокойно. Ночью приехали в Тамбов, загудели тревожные гудки паровозов, зловеще завыла сирена. Вскоре послышались гулы моторов немецких бомбардировщиков. Через несколько минут заработали зенитки, засветили прожектора. Гул с каждой минутой нарастал, самолеты были уже над головой. Мы покинули вагоны и разбежались, ища укрытия. Вдруг зловещий свист, прорезая воздух, быстро приближался к земле. Потом огромной силы взрыв потряс землю, потом второй, третий…
Я лежал под пульманским вагоном между колес, рассчитывая на их защиту от осколков. Зенитки замолчали, прожектора погасли. А воздушные пираты, разгрузившись от бомб, на бреющем полете строчили из пулеметов. Пули свистели, пробивая крыши вагонов, с металлическим звоном ударяясь о железные детали вагона, делали рикошет и меняли свое направление. Лежу затаив дыхание, ожидая, что пуля найдет какую-то лазейку и размозжит череп или искалечит. Через несколько минут послышался гул моторов новой партии бомбардировщиков, которые повторили ту же процедуру. После ухода самолетов зенитки вслед им стали посылать снаряды. Территория станции была освещена горящими вагонами, слышны крики и вопли раненых людей, захватив сумку с бинтами, я побежал на крики оказывать медицинскую помощь. Нельзя описать ту ужасную картину, которая представилась после этого грозного оружия. В щепки разбитые вагоны, разбросанные вещи, а самое ужасное, обезображенные трупы людей, окровавленные органы человеческого тела, отдельно валялись руки, ноги, бесформенные куски мяса, оторванные и разбросанные. Такая же картина была в Кирсанове, Борисоглебске. Это на моем пути, а сколько их было в других местах Советского Союза в эти же минуты!
Через три дня прибыли на станцию Эльтон, где знаменитое Эльтонское соляное озеро раскинулось на несколько квадратных километров. Кругом степь, ни кустика, ни деревца. Воды нет, за исключением соленой. Немногочисленное население, казахи, пользуются привозной водой, доставляемой в железнодорожных цистернах. Дни стояли жаркие. Расположились лагерем в походных палатках. Среди солдат появились массовые желудочно-кишечные заболевания: гастро-энтерит, энтеро-колит, дизентерия. Через несколько дней погрузились в вагоны и направились в Астрахань. По дороге получили сведения о наличии несколько случаев заболеваний в Астрахани. Провели по всем подразделениям беседы по профилактике желудочно-кишечных заболеваний, обратив особое внимание на холеру. Категорически было запрещено пользоваться сырой водой, за нарушение этого правила виновные будут привлекаться к строжайшей ответственности как за вредительство, так гласил приказ командира части.
Прибыв в Астрахань, первый же день на станции подверглись жестокой бомбардировке с воздуха, при этом потеряли несколько человек убитыми и ранеными. На второй день расположились в городе в небольшом парке недалеко от Волги, маскируясь деревьями. На Астрахань днем и ночью налетали немецкие бомбардировщики, бомбили город, станцию, пристань, идущие пароходы, баржи. На правом берегу Волги стояли огромные бензохранилища. 19 сентября в результате бомбежки была разбита одна емкость (бензобак), возник пожар. Громаднейшее пламя охватило большую территорию, быстро разрастаясь во все стороны. Горючее вместе с пламенем ринулось в Волгу, вода охвачена пламенем, которое все больше и больше охватывало территории. Огнем взорвало еще один бак, новый клуб пламени и черного дыма хлынул на Волгу. Течением воды пламя постепенно уносит к морю, а черный дым ветром разносит по городу и его окрестности. Пожар продолжался несколько дней, пока все горючее выгорело. В городе сделалась большая паника, впечатление было такое, как будто непосредственно город горит, ибо он был весь окутан черным дымом.
В первых числах октября 1942г. мы погрузились на огромную баржу, буксируемую пароходом. Место назначения никто не знал, за исключением начальства. Ходили слухи, что едем к Сталинграду, потом это опровергалось, учитывая критическое положение на этом фронте и небоеспособность нашей части. Любопытные товарищи скоро узнали, что в трюме кормовой части баржи находится несколько тысяч противотанковых мин, а в носовой части обмундирование и продовольствие.
Я в первый раз в своей жизни очутился в морской стихии, а потому стоял на палубе и наблюдал, как город постепенно отдалялся, дома делались все меньше и меньше, потом они стали казаться маленькими точками, а потом исчезли за горизонтом, и кругом необозримое водное пространство. Небо было по-осеннему хмурое, неслись густые облака, закрывающие солнце. Морские волны, глухо ударяясь о борт баржи, высоко подбрасывали брызги, последние, гонимые ветром, дождем падали на палубу. Шторм все усиливался, волны увеличивались в своем размере до 4 метров, с большой силой ударяясь о борт, заливали палубу, где были расположены солдаты, большинство которых уже болели морской болезнью, в том числе и медики (я и врач). Пока еще не сильно качало баржу, я держался, смотрел с борта, как надвигалась волна за волной, а между ними образовывалась пропасть до 3-4 метров глубины. Баржа все больше раскачивалась, в глазах заходили облака, волны, закружилась голова, появились тошнота, рвота, нестерпимая головная боль.
Мы лежали пластом на палубе, не открывая глаз. Вдруг нас облило холодной водой, через несколько секунд еще и еще, в такт двигающихся волн. Открыв глаза, я увидел палубу залитой водой, постепенно скатывающейся к бортам, унося с собой солдатские вещи. Кое-как мы перебрались в кузова грузовых машин, многие перешли на верхний этаж и там лежали в бессознательном состоянии, потому что наверху качка ощущалась сильнее. Пароход изменил курс, пошел в разрез волнам, они теперь ударялись в носовую часть, заливая переднюю часть баржи.
Против волн и 9-балльного шторма пароход медленно продвигался вперед, с трудом тащил за собой огромную баржу, нагруженную живым и мертвым багажом. Из 600 человек, находящихся на барже, осталось трудоспособных 15-20 человек, которые упорно боролись со стихией. Отливали насосом из трюма воду, которая заливала через люки. Задраивали брезентом люки, закрепляя деревянными планками к палубе. Вдруг я почувствовал какой-то толчок, вскоре раздались крики: «Канат оборвался! Трос оборвался! Буксир оборвался!» Я открыл глаза, ничего не понимая, не видя, кругом темная ночь. Баржу стало подбрасывать как маленькое суденышко, волны били в борт, ибо мы остались, как говорят, «без руля, без ветрил». Загремела железная цепь, спустили якорь. Через несколько минут сильный рывок – стали на якорь. Я сообразил, что теперь будет килевая качка, волны будут бить в нос, значит, палубу заливать меньше будет. Огромные волны со страшной силой били в нос баржи, с каждым ударом угрожая сделать пробоину. В полном смятении провели ночь, ожидая рассвета и случайно идущего парохода; наш пароход при неоднократной попытке взять на буксир не мог пришвартоваться, бросил нас, исчез в неизвестном направлении.
Рассвет ожидали с большой радостью и надеждой увидеть какой-либо пароход. Но рассвет дал ясную картину – шторм не утихал, а еще больше усилился. Мы были одиноки среди морской пучины. Волны все ударяли с большой силой, баржа трещала от натуживания, стараясь выдержать натиск стихии. Вдруг кто-то громко закричал: «Вода заливает трюм! Пробоина! Трещина! Тонем!» Сделалась всеобщая паника. Крики: «Наверх! За поясами!» Шкипер дает команду: «Спасайтесь! Спасайтесь!» В это время командир части, майор Штурбин, не потерявший самообладания, подбежал к шкиперу, угрожая расстрелом за созданную панику, приказал принимать срочные меры по ликвидации аварии. Вместе с этим дал распоряжения трудоспособным солдатам и командирам приступить к выкачке воды из трюма и заделке пробоины.
Я лежал с закрытыми глазами, не реагируя на предстоящую гибель. Пытался встать, но стоило только открыть глаза, как сразу голова кружилась, как маховик, и я моментально падал и закрывал глаза. В сознании было что-то страшное, неотвратимое. Но выход был один, ждать исхода. Будь на мне хотя несколько спасательных поясов, все равно, очутившись в холодных бушующих волнах, долго жить не будешь, если еще раньше не подберет тебя акула. Спасения нет. Загремела якорная цепь, подняли якорь, и баржа закачалась с большой силой. Представлялось, что баржа погружается, и скоро я буду в холодной воде, изведав ее горько-соленый вкус, постепенно пойду ко дну. Страшно и беспомощно! Я слышал рядом какие-то членораздельные звуки: «Ма-ма-ма-ма». Это был в таком же, состоянии, как и я, начальник снабжения (интендант) Альтман, он призывал на помощь маму. Врач лежал вместе со мной, издавая ритмичные стоны, временами нарушая ритм, усиленно старался вырвать из желудка эту болезнь, но потуги были напрасны. Вдруг я услышал сильный крик: «Богуш утонул! Вот он! Вот он! Хватайте! Спасайте!»
Богуш, молодой лейтенант, спортсмен, активно боролся со стихией, не поддаваясь качке. Ударом огромной волны его сбросило за борт, и исчез в морской пучине, через несколько секунд очутился на гребне волны недалеко от борта и опять исчез. Очередной волной его подбросило к барже, он ухватился за борт и повис на руках над безводной пропастью. Ему на помощь поспешили солдаты и с очередной волной вытащили на борт. Переодевшись в сухое белье, Богуш самоотверженно ринулся к пробоине. Заработали насосы, застучали топоры, молотки, крики команды. Через несколько часов я узнал успокаивающие сведения: пробоину заделали, воду все еще отливают, якорь опускать не будут. Баржа в распоряжении стихии. Может, волной унесет куда в даль морских просторов, может быть, к берегу, а может, бросит на подводную скалу, разобьет в щепки баржу, и тогда неминуемая смерть всем.
Проходит день, наступила темная осенняя ночь, а вместе с ней пришло больше уныния, безнадежности и паники. Наутро ветер стал утихать, но волны по инерции продолжали бушевать, унося качающуюся баржу в неизвестную даль. От радистов получили сообщение: из Махачкалы вышли два парохода для розыска нашей баржи. С нетерпением вглядывались вокруг, в морские просторы, не появится ли на горизонте движущаяся точка, в которой наше спасение. После мучительного ожидания вдруг раздались крики: «Ура! Пароход! Еще один! Два парохода! Мы спасены!» Я с большим напряжением и болью в голове стал всматриваться вдаль и где-то далеко на горизонте увидел две точки, то появляющиеся, то исчезающие. Насосы все время работали, откачивая из трюма воду. Пробоина хотя и заделана, но воду пропускала. Пароходы очень медленно приближались, так как нас все дальше относило волнами, а на якорь стать невозможно, поврежденное судно может дать новую трещину еще больше, и мы погибли. Наконец пароходы в 1-2 км. от нас. Снова крики: «Ура! Ура! Сюда! Быстрей!» И вот пароходы в нескольких метрах, матросы забегали по палубам. Один пароход пытается взять на буксир с носа, второй подкрадывается с борта. Но волнами бросает небольшие пароходы, как щепки, и приблизиться рискованно. При неоднократной попытке первому пароходу удалось подать буксир, и он, медленно разрезая волны, потянул баржу. Все облегченно вздохнули. Хотя шторм еще продолжался, правда, в меньшей мере, на мы чувствовали себя спасенными. Пароход нас тянул по определенному курсу, кроме того, второй пароход провожал, будучи резервным.
Наступила ночь, волны уменьшились, вместе с этим наше судно стало спокойнее, меньше качалось, люди стали приходить к памяти, самочувствие улучшилось. Утром на горизонте показались силуэты домов города Махачкала, зачернела священная земля. Расстояние между городом и нами постепенно сокращалось. Альтман только сейчас открыл глаза, в них был отпечаток безысходного страдания и проскальзывали искорки радости. Он был мертвецки бледен, глаза впалые, губы еле шевелились. Он чуть внятно прошептал: «Пусть меня отправят на фронт, пусть расстреляют, но по морю больше не поеду».
Земля уже недалеко, но надвинулась новая беда – послышался прерывистый гул немецких самолетов, которые шли на небольшой высоте, быстро приближаясь к нам. У всех возникла одна страшная мысль: при удачной бомбежке нашей баржи мы взлетим в воздух от силы взрыва тысячи мин, находящихся в трюме. Раздались частые громовые звуки наших зениток, разрывы снарядов белым облачком расходились высоко в небе, перелетая противника. Потом облачка стали показываться недалеко от самолетов, кажется, вот-вот сейчас загорится бомбардировщик и штопором устремится в воду. Но они шли упорно и, не снижаясь, над нами стали бросать смертоносный груз. Бомбы, зловеще свистя, падали в море, подбрасывая на несколько метров вверх огромные водяные горы. Море содрогалось от взрывов. В нескольких метрах от баржи, разорвавшись, бомба, за ней вторая, навели неимоверную панику на людей, некоторые, предчувствуя неминуемую гибель, хватали спасательные пояса, бросались в море. Бомбардировщики стали разворачиваться, делая новый заход на нашу баржу, но в это время три наших истребителя начали их обстреливать, летая у них над головой. Фашисты беспорядочно стали бросать бомбы в море, отстреливаясь, повернули на запад, преследуемые истребителями. Как мы благодарили своих спасителей! Над нами висела неотвратимая страшная смерть!
Баржу нашу подвели к дебаркадеру, через час начали выгружаться и направились в город. Где-то на окраине города расположились в больших бараках. Все были уверены, что нас повезут по железной дороге, на выполнение восстановительных работ. Но через три дня мы стали грузиться на баржу, только на другую, в нее перегрузили все военное имущество. Мы погрузили машины, лошадей и людей, которые были удручены тем, что опять ехать морем. Хотя шторма не было, но все боялись, напуганные прошлым. Когда отъехали от берега, командование, собрав всех людей, объяснило путь следования и строго-настрого приказало соблюдать военную дисциплину, вести себя честно, благородно в чужой стране. Мы следовали в Иран для выполнения правительственного задания. Нам предстояло проехать морем больше тысячи километров.