Через несколько дней мы благополучно прошли морской путь и остановились у иранского берега, возле городка Бендер-Шах. К вечеру разгрузились и расположились на ночлег недалеко от моря в саду. Несмотря на октябрь месяц, ночь здесь была теплая. Не успело солнце скрыться за горой, как мы услышали тысячеголосый вой шакалов, рыскающих в окрестности, разыскивая добычу. О нахальности этих зверей мы узнали в эту же ночь. Они подбирались близко к нам, утаскивая сапоги, сумки, продукты. Их было несметное количество, как у нас в России комаров.
После мы разместились по домам. Дни были очень жаркие, а ночи душные, первое время спали при открытых окнах и дверях. Нахальные шакалы забирались через окно или дверь и уносили что для них съестное. Потом мы стали осторожнее, окна засетчивали, дверь закрывали, а для шакалов устраивали ловушки. Подвешивали к дереву на веревочке рыболовный крючок с кусочком мяса, метра 1,5 от земли, с таким расчетом, чтоб шакал мог достать лишь тогда, когда сделает вверх прыжок. Прыгнув за мясом, шакал хватает и повисает на крючке, неистово воя. Тогда мы уже расправлялись с ним. Мертвого оставляли на крючке для отпугивания других, но получалась обратная картина. К трупу налетала стая шакалов и шла грызня за кусок мяса, они разрывали труп на куски. Потом мы забросили этот способ, ибо вместо отпугивания мы делали приманку.
В саду было несколько домиков в две-три комнаты. Один из таких домиков мы занимали под санчасть и квартиру. В другом разместился штаб, а солдат разместили по домам вне сада, во избежание неприятностей. В саду были исключительно цитрусовые деревья, лимоны, апельсины. Нам, как медикам, и начальству доверяли, конечно, мы доверие оправдали, ели сколько хотели и запас делали. Тут же в саду один особняк занимал посол СССР Новиков И.Т., который при нашем отъезде из Ирана сделал прием у себя наших офицеров. Вечер был шумный, с песнями, танцами, оркестром.
Недалеко были рисовые поля, там всю ночь трещали трещотки, крики, это сторожа отпугивали диких кабанов, которые уничтожали посевы. Иранцы кабанов не убивали, потому что они их не едят. Когда наши солдаты стали охотиться на кабанов, иранцы очень благодарили, а для нас это был дополнительный паек. Мы это мясо использовали без учета. Ночью часто, проезжая на машине, в лесу на дороге сталкивались с огромными кабанами, которые стаями переходили дорогу и, освещенные фонарями, как завороженные останавливались, сверкая глазами. В этот момент с кузова машины солдаты били из винтовки без промаха.
Свирепствовала тропическая малярия, много болело солдат. Заболел командир части, комиссар, я делал им уколы хинина, пичкали акрихином. Мы с врачом принимали акрихин профилактически, и приступов малярии не было. Я часто ходил на берег моря, это было не далеко, ¼ километра. Любовался необозримой водной панорамой, особенно когда вода стоит спокойно, а на ее поверхности плавают сотни тысяч гусей, уток и другой водоплавающей птицы, которая со всех концов мира собиралась сюда на зимовку. Я не был искушен охотой, поэтому не знаю, можно было охотиться или нет. Ружейных выстрелов не слышал. А один раз у ресторана видел, иранец сдавал диких уток, при мне насчитал 162 пары, выгружая с подводы. После я узнал, что они ловят их сетями.
С большим увлечением я наблюдал, стоя у берега моря в шторм, когда волна за волной высокой лавиной обрушивалась на берег, далеко заливая его, а потом вода откатывалась обратно, как будто море убывает, и, опять возвращаясь, с шумом разливалась по берегу, шурша сухими мелкими ракушками. Замечтавшись, забывал, что где-то идет кровавая бойня, где гибнут тысячи хороших молодых людей, мечтавших о хорошей будущей жизни. И опять вспоминались те страшные дни и ночи, проведенные под грозными разрывами мин, снарядов, бомб. Вспоминал те минуты, когда просил судьбу прервать кошмар, раздирающий душу. Хотел, чтоб одним ударом осколка или пули закончилось мучение, которое представлялось бесконечным. Тогда не мог представлять, что где-нибудь есть люди, которые живут мирно, не слышат стонов раненых, умирающих, не содрогаются от взрывов снарядов и бомб. Не зарываются в землю от фашистских стервятников. А оказывается, можно жить и живут люди без тех ужасов войны. Здесь о ней напоминают лишь посты воздушного наблюдения да люди в военной форме.
Проходя по улице чужого города, видишь бедно одетых людей, женщин, идущих с большими корзинами на голове, а за спиной качается грудной ребенок, подвязанный грязной простыней или платком. На углу стоит мужик, торгует изюмом, курагой, абрикосами, взвешивая на самодельных весах, балансируя камнями или кирпичами разной величины. Здесь у него кусочки кирпича на ¼ фунта, на ½ фунта, на фунт и т.д. Надо тебе купить товара полфунта, он берет камешек такого веса, на 1 фунт он берет кирпичик другой. Зайдешь в магазин – есть мануфактура, что тебе угодно, кожевенный товар, обувь, одежда, все, все. Как будто и войны нигде нет. И сердце сжимается от боли, представляя истинную картину жизни людей Советского Союза, отстаивающих свою родину, расплачиваясь дорогой ценой – кровью и жизнью миллионов людей.
В нашем батальоне большинство солдат, бывших на фронте, получивших ранения, контузии, признаны комиссией ограниченно годными. Испытав все лишения фронтовой жизни, были рады, что сейчас не испытывают тех трудностей. Они здесь работали самоотверженно, выполняя задание командования. Работа заключалась в прокладывании подземного кабеля для связи с Советским Союзом, копали вручную траншеи глубиной полтора метра и прокладывали многожильный кабель в свинцовой оболочке. Работало здесь 3 батальона связи под командованием полковника Платонова, очень честного, энергичного, самоотверженного человека, бывшего фронтовика, несколько раз раненого, награжденного орденами и медалями.
Правой его рукой и политическим глазом был комиссар Николаев, во всем противоположный полковнику. Имел очень большие странности, заботился лишь о своем благополучии. Малейшее недомогание приводило его к унынию, потере самообладания. Ему кажется, что он умирает. Стоит его подбодрить, вселить веру, ему сразу станет лучше. Если ему предстоит дальняя дорога (80-100 км.), он обязательно берет с собой врача, ему кажется, что он в дороге умрет. Ежедневно приходит в санчасть лечиться, объективно ничего не находим, начинаем успокаивать, убеждать, что все пройдет, и ему становится легче. Жаловался все на бессонницу, давали ему веронал, гексанал, снотворные, а потом решили проверить его. Вместо снотворного порошка дали аспирин с кофеином, по вкусу и внешности похожи, а на другой день спросили: «Как спали ночью?» - «Очень хорошо», - говорит. Потом мы ему стали давать что угодно, уверяя, что это снотворное новое средство, и он нас всегда благодарил, хорошо помогает. Это был нытик, беспринципный человек, заботился только о своей шкуре. Я удивлялся, как мог быть он комиссаром полка? А что могло быть с таким комиссаром в бою? Разве он мог бы воодушевить бойцов, вселить храбрость в них?
Во второй половине декабря 1942 года, через 2 с лишним месяца, правительственное задание было выполнено, комиссия приняла работу и представила некоторых командиров к правительственной награде. Командир нашего батальона Штурбин, его помощник Чернышов и комиссар б-на Шолов награждены орденами «Красной Звезды». Не преминули наградить и комиссара полка Николаева.
За время пребывания в Иране часто приходилось ездить на машине по обслуживанию подразделений, работающих на разных участках новостроящейся линии связи. Приходится удивляться тому, что такая бедная страна имеет хорошие автомагистрали, в любом направлении асфальтированные дороги. Огромные английские грузовые машины «Додж» идут минимум 70-80 км. в час, в среднем 90-100 км. Может быть, потому что территория этого государства мала, или дороги там строили чужие государства, как в данном случае мы строим линию связи, закладывая дорогостоящий кабель.