Вскоре мы были в составе отдельной приморской армии, которая вела ожесточенные бои с немцем, засевшим в Керченских каменоломнях. Нашему батальону дали участок восстановительных работ Темрюк – Пересыпь – Запорожская – Кордон. Недалеко от Темрюка станица Курчанская, она была разрушена до основания, существование ее подтверждалось наличием обгорелых балок, столбов, полуразрушенных дымовых труб, черных от сажи. Кое-где женщины, убитые горем, копались в горелом мусоре, чего-то искали, но там, кроме горя и слез, ничего нельзя было найти. На обгорелых столбах виднелись закопченные обгоревшие железные обручи, шины колесные, когда-то заботливой рукой хозяина подвешенные на гвоздь.
Пройдя дальше в центр села, видишь груду кирпичей, остатки бывшей школы. Торчали толстые изогнутые рельсы, служившие перекрытием и скреплением углов. В утренние часы счастливого мирного времени здесь был неугомонный веселый крик, смех детишек-учеников, бегающих друг за другом по площади. Сейчас это все пустынно, мрачно, скучно, не слышно нигде того детского веселого крика. Он где-то далеко, глухо отзывается, моляще о помощи и мести тем безжалостным, с железным сердцем человеко-зверям, похоронившим молодые, цветущие, веселые жизни в развалинах собственных домов. А оставшихся в живых угнали в рабство, принуждая к непосильному труду голодных, уставших подростков, беспощадно избивают их.
Будучи в Темрюке, я написал письмо брату Ивану Сергеевичу и через три дня получил ответ, это меня удивило, и я решил, что он находится недалеко от меня. Но как узнать, в письме нельзя писать местопребывание. Поэтому я решил написать ему, что я нахожусь «дома» в Темрюке по болезни, указав домашний адрес. На это письмо я скоро получил ответ, где было указано, что мы находимся друг от друга в 60-80 километрах. С этого дня я при всех командировках, встречая незнакомых солдат, спрашивал № полевой почты (часть, где был брат).
Однажды я зашел на продовольственный склад нашей части и увидел там солдата другой части, это был брат нашего кладовщика Забродченко. Когда я спросил его номер полевой почты, он назвал тот самый, где был Иван Сергеевич. Объяснил ему, что там находится мой брат Гончаренко Ив. Серг., он мне ответил, что такого не знает, но обещал узнать и сообщить ему и мне. Их часть находилась в нескольких километрах от Керченского пролива; ночью переправляли десанты через пролив в Керчь, где были немцы. Каждую ночь с полуострова Чушки наши войска переправлялись на паромах, лодках, ботах и небольших пароходах. Чушка - это полуостров протяженностью 18 км. и шириной около километра, он тянется вдоль пролива. Пролив шириной 4 километра нужно было форсировать под непрерывным ожесточенным огнем неприятеля, который крепко держался в Керчи. Ночью он бомбил переправу с воздуха и корректировал артиллерийский огонь. Много было потоплено наших солдат, но они упорно группа за группой форсировали четырехкилометровое глубоководное препятствие под прикрытием наших батарей и истребителей. Враг упорно держался, маскируясь в метро-дотах, недоступных поражению.
Наши войска непрерывными колоннами шли к переправе, нескончаемыми потоками мчались машины разных типов, нагруженные продовольствием, боеприпасами; боеприпасы и продовольствие переправляли по подвесной линии, очень оригинально сконструированной. Через 4-х километровый пролив был перетянут канат, на котором были подвешены специальные тележки, их загружали боеприпасами, продовольствием, и беспрерывный поток шел на другую сторону пролива по «воздуху». Многократные бомбежки с воздуха немецкими самолетами не имели успеха в уничтожении этой линии. Как она функционировала, я детально не знаю, но на расстоянии полукилометра наблюдал, как вереница тележек двигалась по воздуху через пролив. Немцы старались уничтожить подвесную трассу, обрушивали артиллерийский и воздушный огонь, но превосходство наших воздушных сил парализовало действие их бомбардировщиков. Под прикрытием самолетов и артиллерии наши войска переправлялись через пролив и, укрепляясь на берегу, вели ожесточенные бои с противником, хорошо замаскировавшимся в каменоломнях и каменных домах Керчи. Много человеческих жертв взяли эти бои. Много поглотила людей вода Керченского пролива и Черного моря. Эти люди в числе без вести пропавших, ибо их тела не будут преданы земле и занесены в списки геройски погибших за свободу и независимость нашей Родины.
При взаимодействии войск 4-го Украинского фронта, которые с большими трудностями форсировали Сиваш (болота), грозило окружение немецкой армии, находящейся в Керчи и Феодосии. Отдельная Пролетарская армия, выбив противника из Керчи, преследовала его с боями до Севастополя, и летом 1944г., очистив Крым, войска этой армии расположились в Крыму на отдых после праведных трудов. Находясь в городке «Старый Крым», мы узнали от местных жителей ужасающую историю, случившуюся во время оккупирования Крыма немцами. Это была «Варфоломеевская ночь», созданная местными татарами, которые устроили резню русских жителей, особенно подверглись расправе те семьи, из которых мужчины были в Красной Армии. Татары вырезали целые семьи, а трупы свозили к колодцу и сбрасывали в него мертвых стариков, женщин, детей. До конца истребить неугодных татарам русских людей не удалось, им помешали партизаны, которые, узнав о зверской расправе татар, в эту же ночь напали на них.
Случайно я узнал, что войсковая часть, в которой был мой брат, расположена в селе Салы. Это было татарское село, из которого татары бежали с немцами, а оставшихся выселили наши власти. Обслуживая подразделения своей части, которые были заняты восстановлением линии связи, я проезжал мимо с. Салы. Решил разыскать брата. По имеющимся сведениям, он находится при штабе дивизии. Поэтому я должен узнать, где расположен штаб. Спросил солдата, где находится штаб дивизии? Он мне указал на школу, расположенную в центре села. Я быстро пошел, представляя себе предстоящую встречу с братом.
У дверей школы стоял часовой, я обратился к нему с вопросом: как можно узнать, где находится Гончаренко Иван Сергеевич. Он сказал, чтоб я обождал здесь, а сам пошел в помещение и через минуту вышел, а за ним вышел майор, к которому я обратился с тем же вопросом. Майор мне ответил, что Гончаренко здесь, и в свою очередь задал мне вопрос: «А вы кто будете и по какому делу?» - «Я ему родной брат», - говорю. «Хорошо, проверим», - и майор пошел в помещение. Через минуту выходит брат в сопровождении майора. Иван Сергеевич, увидя меня, всхлипывая от радости, бросился ко мне, и мы заключили друг друга в объятия, целуясь и рыдая беззвучно. Майор немного постоял и, видимо, заключил, что минутная встреча нас не удовлетворит, а потому сказал: «Тов. Гончаренко, можете быть свободны, поговорите с братом».
Мы ушли подальше от штаба, на пригорке расстелили плащ-палатку и начали рассказывать друг другу о своей прожитой жизни, ежеминутно подвергавшейся смертельной опасности. Он мне рассказал, как лежал под Сталинградом на снегу в жестокий мороз под непрерывной бомбежкой и артиллерийским обстрелом немцев, где нельзя было поднять голову. И в одну из таких ночей обморозил лицо, руки, ноги и был доставлен в госпиталь, а потом отправлен в Тбилиси для продолжительного лечения. Увлекшись разговором, забыли, что время уже обедать. Иван Сергеевич принес обед, а у меня во фляге был спирт, который мы и разделили между собой. После сытного обеда и размягченные спиртом мы еще оживленнее повели разговор, прерываемый слезами. В это время проходил мимо командир дивизии, мы поднялись, приветствуя по-военному. Он остановился, и Иван Сергеевич сообщил ему, что повстречался с родным братом. Полковник улыбнулся и сказал – продолжайте, а сам ушел в штаб. Мы с братом провели несколько часов, потом распростились и больше не виделись до конца войны. Их дивизия вскоре отправилась на Дальний Восток для разгрома японцев.
Штаб нашей части был расположен в Симферополе, подразделения были разбросаны по всему Крыму, восстанавливая разрушенные линии связи. Мне часто приходилось быть в командировке по обслуживанию подразделений. В один из таких рейсов я сел на машину, следовавшую из Симферополя через Карасу-Базар. В машине (полуторке) нас было 8 человек, сидели на скамейках в передней части машины, сзади стояли три железных бочки из-под бензина. Машина была МТСовская, за рулем сидел автомеханик МТС. Дорога была неровная, то и дело приходилось поддерживать бочки, которые прыгали по кузову машины. По улице Карасу-Базара машина шла со скоростью 30-40 килом. в час. Хозяевам машины нужно было ехать прямо, но на одной из перпендикулярных улиц регулировщик указывает поворот вправо. Не успев сбавить скорость, водитель сделал поворот, машина перевернулась, и мы все посыпались как горох на дорогу, а по нашим головам полетели бочки. От неожиданности я как будто потерял сознание, открыв глаза, я увидел в двух метрах от себя машину «Додж», которая шла навстречу и успела затормозить, не раздавив ни одного человека. Самому себе не веря, что жив, я с трудом поднялся, лицо в крови, на правом локте зияющая рана, ноги дрожат от боли. Ощупав себя, убедился, что переломов нет, пошел в госпиталь, куда на носилках понесли тяжело раненых и с переломами ребер моих спутников. В госпитале сделали обработку ран, ссадин, перевязали, ввели противостолбнячную сыворотку, и я отправился на КПП для дальнейшего следования. Каким-то чудом остался жив, даже не имел тяжелых повреждений, не считая ушибов.
Лето провели в Крыму. Зимой передислоцировались на Украину в г. Харьков. Расположились со штабом в 2-хэтажном доме, для санчасти отвели комнату на втором этаже. Офицерскому составу предоставили право подыскать квартиры и дать адреса в штаб. Мы с врачом Кошевенко Н.Е. проходили почти целый день, и нигде не оказалось свободной квартиры. На второй день врач ушел один на поиски квартиры, а я остался на работе. К вечеру врач пришел, сообщил, что квартиру нашел, одна комната, в ней живет хозяйка с пятилетней дочкой. Взяв чемоданы, мы отправились на квартиру, хозяйка дома, лет 42, с напудренным лицом, с ярко накрашенными губами, приняла нас радушно. Оно и понятно: офицеры получали приличный паек на руки, следовательно, хозяйка будет готовить обед и вместе будет питаться за наш счет. Тем более что один из нас будет питаться с общей солдатской кухни, брать пробу завтрака, обеда и ужина, а проба берется обычно полной порцией.
Впоследствии оказалась эта женщина с большим нахальством. Как и большинство женщин в это время, она проявляла большое легкомыслие и вольность поведения, доходящее до нахальства и наглости. Семейный союз, в довоенное время державшийся общественными приличиями, распался, развалился сам по себе благодаря войне, которая унесла миллионы человеческих жизней, особенно мужчин. Женщины потеряли надежду на нормальную семейную жизнь. Да и мужчины, не видя конца войны, не противостояли соблазну. Бытие определяет сознание. Казалось, что ни в одной семье не было честной семейной жизни, и в этом убеждало наблюдение, проходя от Москвы до Каспийского и Черного морей, Кубань, Крым и Украину. Встречались невероятные случаи, один из них особенно характерен: женщина лет 45, имеющая четверых детей, последний кусок хлеба отдавала своему 24-летнему поклоннику солдату. Даже в то время, когда он ушел за 20 километров со своей частью, она несколько раз приезжала к нему с продовольствием, а дети дома голодные. Это какой-то кошмар!
Служба в Харькове была лучше, здесь уже не было ни минометов, ни снарядов, ни бомбардировщиков, которые всюду тебя преследовали. Это уже был глубокий тыл. Наши войска подходили к Берлину. По радио мы получали хорошие вести. С каждым днем на всех фронтах наши войска освобождали все новые и новые города и села от гитлеровских захватчиков.
Служба моя состояла в том, чтобы вести медицинское обслуживание подразделений своей части, которые были разбросаны по линии Харьков – Днепропетровск – Кировоград – Винница. Командировка давалась на целый месяц. Надо побыть в каждом взводе, сделать санитарное обследование, осмотр личного состава, провести профилактические прививки, снабдить санинструкторов медикаментами, провести беседы, лекции на санитарно-медицинские темы. О проведенной работе доложить командованию. Продукты питания получал в подразделениях во время командировки. К концу командировки еду в Харьков с докладом, а через неделю опять в путь.