Старый дом, ещё советской постройки, в три этажа и два подъезда. Двадцать четыре одинаковых двухкомнатных квартиры. Возможно, это обстоятельство - причина дружного и слаженного житья-бытья жильцов этого дома. Никто не завидовал друг другу по причине квадратных метров, все жили в равных условиях. Многие здесь родились, выросли и состарились. Знали друг о друге всё до интимных подробностей, складывалось впечатление, что это одна большая семья.
Возле дома был дворик. Сейчас такой уютный дворик - анахронизм, встречается редко. Многолетними заботами жильцов нашего дома здесь был сделан оазис семейного отдыха и тепла. Посреди двора росла огромная, раскидистая липа. Под её ветвями стоял крепкий, большой стол с удобными лавочками. Для малышни и подростков было множество затей от песочницы и разных качелей до турника и баскетбольных колец. Всё хозяйство поддерживалось в исправном состоянии, нарушители и вандалы сурово карались. По заведённой давным-давно традиции время под липой распределялось всем поровну. С утра до обеда на лавочках рассаживались бабушки и мамки, выгуливая малолетних чад. С удовольствием общались, рассказывая последние новости или обсуждая политику правительства. К обеду расходились кормить и укладывать деток спать. Наступало время школьников, вернувшихся после первой смены. Они просто дурачились, задирались друг к другу, а то и резались в карты, пока кто-нибудь из взрослых не разгонял весёлую кампанию делать уроки. Ближе к вечеру за столом собирались мужики, пришедшие с работы. Без лишних затей стучали косточками домино или шумно, со смехом и прибаутками, играли в покер. Когда становилось совсем темно, расходились по квартирам. Освободившееся место занимали влюблённые парочки.
Дом жил своей неповторимой жизнью, которая покажется кому-то скучной и обывательской, а кому-то - единственно правильной.
Чужие люди и новые жильцы здесь появлялись редко. Когда похоронили бездетную бабу Груню, на третьем этаже поселилась семья из «интеллигентных». Глава семьи - Михаил Константинович был младшим научным сотрудником в строительном институте, а его супруга - Анастасия Николаевна нигде не работала. Она считала, что для женщины роль жены - это и есть главная работа. Целыми днями она мыла и чистила свою и так до блеска и стерильности доведённую квартирку.
Михаил Константинович был человеком простым, из обычной семьи. Ему нравилось посидеть вечерком под липой, послушать иногда грубоватые, не очень пригодные для печати шутки и анекдоты мужиков, а то и в карты сыграть. Мужикам он тоже нравился. Они звали его по-простому Михой, чтоб не выговаривать длинное «Михаил Константинович». Это имя вызывало у него воспоминания детства - так его называл любимый дед, царство ему небесное. Но посиделки Михе выпадали не часто и не подолгу. С балкона третьего этажа раздавался певучий голос: «Михаил Константинович, вы не могли бы подняться?! Мне нужна ваша помощь». Мужики глубокомысленно переглядывались, пряча усмешки, а Миха, опустив глаза, суетливо и неестественно подскакивал со скамейки и трусцой бежал в подъезд. Он прекрасно знал, что никакая его помощь не нужна Анастасии Николаевне. Сейчас она сердито начнёт урок воспитания, что, мол, не по статусу он себя ведёт. Не пристало интеллигентному человеку общаться с такими грубыми мужланами и алкашами. Если так будет продолжаться, Михаил Константинович потеряет всякое уважение у соседей, и как тогда ей, Анастасии Николаевне, жить в этом доме, где с ней никто не будет считаться, и так далее и тому подобное. Михаил Константинович обычно отмалчивался. По опыту знал - любое его оправдание вызывет ещё большее расстройство, вплоть до слёз. Но проходило какое-то время, он под предлогом вынести мусор в контейнер или выбить коврик, в котором и так не было ни пылинки, опять усаживался на скамейке под липой.
Сегодня воскресенье. Чудесный, тёплый, солнечный день конца сентября. Люди с утра потянулись на улицу. По давней традиции начали, как рачительные хозяева личных усадеб, убираться в общем дворе, готовясь к зиме. Сгребли и сожгли пожелтевшие и побуревшие цветы на клумбах, подправили оградки, обрезали засохшие ветки. Да мало ли работы найдут для рук беспокойные глаза. Управившись, расселись на лавочках. Кто-то принёс табуретки из дома. Нашлась закуска, а за бутылочкой дело не стало. Молодёжь даже музыку погромче включила. Старшим она не очень понравилась, и вскоре зазвучали ритмы ретро. Миха суетился вместе с народом. Его супруга время от времени выходила на балкон, наблюдала, но присоединиться не пожелала.
К вечеру многие разошлись по квартирам, лишь самые стойкие продолжали праздновать под липой. Миху немного развезло от небольшой дозы водочки. Он сидел, глядя на мужиков счастливым, радостным взглядом, смеялся откровенно, ни капельки не стесняясь, когда кто-нибудь рассказывал смешную историю или очередной анекдот. Он и сам пытался что-то рассказать. Получалось невнятно, и мужики, деликатно его прервав, говорили: «Ну, ничего, ничего».
Как всегда, внезапно с балкона третьего этажа послышался знакомый голос: «Михаил Константинович, поднимитесь домой». Сегодня голос не был певучим, наоборот, в нём слышались металлические нотки. Миха сразу вроде подскочил. Потом снова сел. Но посидел немного. Ничего не сказав, встал и пошёл, опустив голову.
Прошло минут десять или пятнадцать. Вдруг он снова появился из подъезда, бледный и взъерошенный. Подошёл к мужикам и чуть слышно прошептал: «Я её прибил».
Послышался какой-то не то стон, не то вздох, затем наступила тишина, как в театре - театральная пауза. Придя в себя, мужики наперебой загудели:
- Да, как же так, Миха?
- Ты что, с ума сошёл?
- Вот стерва, до чего мужика довела!
- Не боись, Миха. Мы все за тебя в свидетели пойдём.
- Чего же теперь делать?
Самый старший - Фомич - сказал: «Надо в милицию заявить». Миха поднял глаза, заискивающе заскулил: «Зачем в милицию? Не надо в милицию? Сами разберёмся».
- Как это сами разберёмся? Ты что, хочешь нас в сообщники взять? Мы на убийство не подписывались.
Миха, ещё больше побледнев, прошептал: «Какое убийство? Не было никакого убийства».
- Ты же сам сказал.
- Ничего такого я не говорил. Я её прибил к дверному косяку гвоздями за платье, - и он сбивчиво начал рассказывать: - Я когда пришёл, она начала пилить, что дома ничего не делаю, а во дворе целый день возился. Вот, мол, у двери косяк оторвался. Сама, наверное, специально оторвала. И суёт мне молоток и гвозди. Мол, прибивай сейчас же. Такая злость меня взяла. Я схватил её за подол, да и прибил вместе с косяком на три гвоздя.
- А она что, молчала?
- Молчала. А я сразу ушёл, не знаю, что там теперь. Плачет, наверное. И стоит там прибитая.
- Э-э! Миха, Миха! Да как же ты нас напугал! Это всё ерунда. Ничего с ней не будет. Бабы, они из любой ситуации выкрутятся. Она уже или подол оторвала, или разделась, извернувшись, как змея кожу снимает. Ты выдержи характер. Мужик ты, в конце концов, или нет. Их же время от времени учить надо. А ты завёл: «плачет», «прибитая».
Наперебой стали учить Миху, как воспитывать жену. У каждого был особый подход к своей половине. Хорохорились, представляли себя в его глазах чуть ли не домостроевцами, хотя все давно знали друг про друга всю подноготную, и все эти разговоры были не больше, чем мечты. Засиделись допоздна. Ночи уже были прохладные, начали по одному расходиться несколько раньше обычного. Миха и ещё несколько человек продолжали беседовать. Вдруг из подъезда вышла Анастасия Николаевна. Подплыла к Михе, положила руки на плечи и прошептала: «Мишенька, пойдём домой, поздно уже».
Миха медленно поднялся и медленно пошёл впереди.
Она засеменила, догнала его, пристроилась рядышком, положив голову на мужнино плечо.
Миха не удержался, обнял её за талию, и они скрылись в подъезде.
Фомич, усмехнувшись, покачал головой: «Удивительная штука - жизнь».