Правитель воинственного народа, его духовный пастырь, умел быть благодарным. А Дмитрий Каракорич отличился в России и в 1833 году и четыре года спустя. Назначив десять тысяч червонцев годовой помощи православной стране, вместо прежних десяти сотен, Николай Павлович признался Петру Негошу: «Скажите «спасибо» своему секретарю. Он так живописал беды Черногории, что мне стало стыдно. Кроме денег, я велел начать поставки зерном».
Но сам правитель, по возвращении в Цетинье, услышал в свой адрес не только слова благодарности за успешную миссию. Нередко раздавалось брюзжание подданных, мол, плохо старался наш православный, мог бы большего добиться. Даже указ Петра IIучить детей в школах на казённый кошт, как в православной России, подвергается критике: деньги ему некуда девать! Вообще, праздники не наступили. Умножились жалобы соотечественников друг на друга. Пришлось срочно диктовать ответы почти на тысячу писем, ходатайствовать за обиженных и оскорблённых, примирять Черногорию с самой собою и с соседями. Выделенные слова - из записей секретаря. Его дневник той поры свидетельствует о частых ночевках в канцелярии. У господаря и Дмитрия не хватало сил добраться до постелей – роняли головы на бумаги за рабочими столами.
После того, как были завершены неотложные, первоочередными дела, Пётр Негош позвал Каракорича-Руса на интимную беседу. Скромный, с низким потолком кабинет владыки в обители с 1833 года украшал гравированный портрет Пушкина по рисунку Вивьена. Висевший рядом портрет томного Байрона хозяин кабинета, вернувшись из второй поездки в Россию, перенёс в библиотеку – в компанию двух императоров и Георгия Чёрного, а на освободившемся месте вскоре появилась авторская копия известного карандашного рисунка Михайлова. Его прислал из Пскова губернатор Пещуров с припиской: дом нашего Незабвенного в сельце Михайловском. Пройдёт некоторое время, и в тесном кабинете владыки найдётся место для особой этажерки. Её верхнюю полку займёт выписанное из Петербурга первое посмертное издание сочинений Пушкина. Дмитрий никогда не видел, чтобы одиннадцать томов, переплетённых в золотистую кожу, стояли в идеальном ряду, по порядку нумерации. Всегда живописной грудой, с торчащими закладками, некоторые тома раскрыты, один из них всегда на столе черногорского поэта.
Наперсники «потешных» игр и серьёзных дел рано начавшейся взрослой жизни разместились на стульях по торцам стола, занимавшего простенок между окнами. На расчищенном от бумаг месте поставили кофейник и чашки, вазу с фруктами. Пётр заглянул в глаза Дмитрию:
- Я намерен вручить в твои руки внешнеполитическое ведомство, но… Может быть, у тебя иные планы? Есть просьбы?
- Ваше высоко… - начал было секретарь и смущённо улыбнулся. По дороге из Петербурга домой правитель просил советника обращаться к нему наедине на «ты» и по имени. – Возглавлять столь серьёзную службу решительно отказываюсь, Петар. Мой возраст, отсутствие должного опыта будут вредить делу, даже если мне иногда и удастся сделать что-нибудь полезное. На этот пост советую пригласить иностранца с впечатляющим послужным списком. Лучше всего русского, только не из круга графа, из противников его политики. У меня есть один на примете – князь Горчаков. Нессельроде его терпеть не может.
- Из лицеистов? Однокурсник Пушкина?
- Он самый. Граф, обозлённый независимым поведением князя, задвинул его в мидовский угол.
Помолчали. Оба понимали, что идея вряд ли осуществится. Так и вышло: князя Горчакова ждала на родине слава «Железного канцлера» империи. Он оказался не по зубам карле. Правителю пришлось самому воспитывать министра иностранных дел, из «потешных». Благо, Црна Гора щедро производила на свет способных юнаков.
Молчание нарушил владыка:
- Тогда сам назови поприще, тебе любое и посильное. Я слышал, твой дядя, воевода Александр Каракорич, скончался. Так может, попробуешь себя на административном поприще? Или военном? Скучать не придётся.
- Каждый черногорец от рождения солдат. Начнётся компания, буду готов. А пока позволь мне служить тебе и родине в прежней должности. Внешними делами буду заниматься, как твой секретарь и советник, мой государь.
- Что ж, уважаю твой выбор. У нас остаются две главные цели - Подгорица и Никшич и побережье с Баром и Ульцином. Туда необходимо направить все дипломатические и военные усилия. При нынешней готовности нашей армии и слабости турок мы могли бы сделать попытку вернуть долины. С выходом в Адриатику сложнее. С австрийцами воевать мы не можем. Россия не поддержит. Даже нейтралитет не на руку Николаю. Сейчас, первая задача, не уступать туркам ни клочка земли в оставшихся у нас житницах. Необходимо, наконец, завершить изгнание из страны потурченцев, иначе потеряем православный крест, исказится наше национальное лицо (последние слова господаря были повторением его мысли, обнародованной в печати).
Дмитрий отщипнул несколько ягод от виноградной кисти из вазы на столе, бросил в рот. Задумался. Ранняя вертикальная морщина прорезала лоб от переносицы к середине сжатого в висках покатого лба.
- На нашей стороне время. Победим, если будем работать тихой сапой в Словении и Хорватии. Выступать надо согласованными колоннами, вместе с Белградом, улучив момент, когда Габсбургам будет не до Балкан. Я так считаю.
Негош в знак согласия опустил тяжёлые от густых ресниц веки прекрасных глаз.
И замелькали для черногорских державников, от правителя страны до рядового четника, годы в трудной, по преимуществу рутинной работе по укреплению государства. Не часто происходили события, которые становятся народными праздниками, если за ними успех. Зато ушли в прошлое времена, когда пролитую кровь смывали дожди, и нация отступала далеко, в недоступную чужакам горную глубь, сдавала врагу непомерно много родной земли, теряла честь.
Негошу удалось обуздать своевольных воевод. Всё чаще скупщина того или иного племени избирала в предводители человека, выдвинутого владыкой. Собрался на первое своё заседание Сенат. Гвардия начала учиться на собственных ошибках управлению страной. Кровная месть стала уходить не только из практики, но также из голов горцев. Маленькая черногорская армия, усиленная лёгкой вьючной артиллерией, обучалась одетыми в местное платье специалистами с военной выправкой. Появляясь в Черногории, они представлялись подданными каких-то экзотических государей, вроде князя Гурии или султана Старшего жуза, и записывались в армию вольнонаёмными. Они не сразу научались штокавскому наречию сербского языка, зато на русском между собой изъяснялись отлично, часто поминая мать. Видно, скучали по дому. Лишь некоторые из русскоязычных гостей говорили открыто: мы из России. Одним из них был улыбчивый, любознательный Егор Ковалевский, ставший добрым знакомым Каракорича-Руса. Он появился в Черногории по заявке её правительства для разведки месторождений полезных ископаемых. Всюду, даже по столичным учреждениям, ходил с геологическим молотком, опираясь на него как на дорожную палку. Обнаружил в горах целый букет полиметаллических руд, в том числе золото. И мимоходом открыл развалины древнеримского города Диоклеи. Однажды, во время полевых изысканий на границе с австрийскими владениями, он повстречал группу солдат, которые в стычке с австрийцами потеряли своего офицера. Ковалевский отложил в сторону орудие геолога, вынул револьвер и повёл нижние чины в атаку на нарушителей границы. Воинство кайзера сочло за благо ретироваться. После этого случая Вена долго шумела о наличии русских офицеров в подразделениях молодой армии митрополита. В доказательство приводилось громогласное «ура», с которым бесстрашный землепроходец Егор бросился на врагов возлюбленного им народа.
Помощь из Петербурга, открытая и тайная, шла на нужды обороны, просвещения, народного хозяйства, мимо карманов знати и высших чиновников. Знаковым событием, увертюрой к неизбежному превращению митрополии в светское государство стал переезд правителя в построенную наконец резиденцию, вместившую и двор, и аппараты трёх ветвей власти. Сюда перенесли и символы просвещения – библиотеку, типографию, национальный музей. Селение при обители стало оформляться в столичный город. Монастырь остался резиденцией Петра IIНегоша, как главного духовника ста тысяч прихожан православной церкви. В 1844 году Российский Святейший Синод возвёл тридцатилетнего архиерея в сан митрополита.
Во всех преобразованиях сказался авторитет национального поэта, коим Петра Негоша признали соотечественники, от мала до велика. Все сербы согласились с такой оценкой; всё больше просвещённых славян иных стран становились поклонниками его творчества. Петр Негош воспевал свой народ, его мужество, славную историю непокорённых славянских племён Црной Горы, труженика пшеничного и кукурузного поля, охотника, рыбака и пастуха. Дмитрий помогал своему другу и господину в издании литературного ежегодника «Горлица». В первом же выпуске читателю был представлен на языке оригинала Александр Пушкин стихотворениями «Бонапарт и черногорцы» и «Песня о Георгии Черном». Только настоящий поэт способен добровольно отойти в сторону, пропуская вперёд себя собрата. Но свет поэзии Негоша достаточно силён – он виден, он узнаваем, его не затемнить иными, самыми мощными сияниями. Этот свет исходит с вершины черногорской поэзии по названию «Горный венец», из эпического сочинения «Свободиада», из фантастической поэмы «Луч микрокосма», из исторической драмы «Степан Малый», от самых мелких лирических стихотворений. Автор относится к литературному труду как к Богом заданному уроку, который необходимо выполнить в оправдание подаренной ему жизни.
Вдохновение накатывало на него волнами, всё чаще мощными валами. Он погружался в ритм звуков, в образы героев прошлого и настоящего и порождаемых его поэтическим воображением. Всегда мучительным был насильственный выход из этого состояния, когда того требовало служение народу. Поэт в Петре IIвынужден был всегда уступать государственнику. Но иногда последний сдавался перед бурей рождающихся в нём строф.
Пришло время, когда стихотворец, смущаясь, обратился к другу-советнику с вопросом, имеет ли моральное право поводырь народа по личной причине удалиться от государственных дел на непродолжительное время. Дмитрий знал, поэт Негош в те дни готовил к печати «Великий триптихон». Ему нужен был полный покой. Свой ответ Каракорич-Рус облёк в форму мягкого дружеского приказа: «Дело святое, Петар. Уйди на время в затвор. Кто смеет осудить тебя? Ты монах».
Опасаясь, что господарь передумает, Дмитрий отвозит его лунной ночью, без охраны, на гребень горной гряды Ловчен. Там на сбережения владыки воздвигнута из тёсаного камня скромная часовня-ротонда под низким византийским куполом в честь митрополита-предшественника. Покой в безлюдном просторе, бодрящий ветер настраивают Петра на поэтический лад. До этого затвора всего один раз он мог позволить себе несколько дней свободного творчества. Владыка не стал спиной к Черногории. Ведь куда ни повернись, всюду Черногория - от Боко-Которской бухты до северных гор, от утёсов Боботов-Кука до островов в Скадарском озере.
Здесь и случилось то «приручение вилы» , о чём момоходом сказано в главе «Црна Гора». Проводив глазами Дмитрия, поэт почувствовал, что он на горе не один. На затенённой стороне гряды послышалось лёгкое движение, появился белый силуэт женщины с распущенными волосами, в лёгком, развеваемым ветром одеянии до ступней ног. Вила, определил Пётр. «Что ты ищешь здесь, человек?», - раздался вкрадчивый голос. – Иди ко мне, я вознагражу тебя за смелость» - «Благодарствую, добрая дева. Но я монах. И сочинитель песен. Будь моей сестрой, моей музой. Расскажи, что видела отсюда за прошедшие века. Какие лица, какие деяния запомнила. Я передам твой рассказ моему народу. Я расскажу о тебе. Ты станешь знаменита, не будешь так одинока на своей горе». – «Хорошо, чернец, - ответила вила после долгого молчания. – Иди за мной». И скрылась в пещере.
… Когда митрополит вышел из неё, над грядой висело солнце. Внизу, в дымке, различались башни Цетинье, крыши селения Негуши, просматривалась заливы Боко-Которской бухты, вершины горных цепей, серпантины дорог в низинах, по которым, как букашки, перемещались пешеходы, экипажи и верховые. Поэт был возбуждён – размахивал руками, выкрикивал слова, на лету выстраивающиеся в ритмические строки. Вбежав в часовню, добровольный отшельник выложил на аналой из дорожного сундучка бумагу и письменные принадлежности. На первом листе, посередине, брызгая чернилами, торопливо начертал: Черногорец в плену у вилы. Так, с помощью мифической девы, был зачато оригинальное творение сербской поэзии. В нём, по словам одного русского литератора, в грандиозном историческом действе переживаются самые грозные часы в истории многострадального народа, проходят трагические судьбы создателей древнего сербского государства, деяния вождей и героев, в том числе «сербского Марса» – Георгия Чёрного.
И всё-таки та вила, ставшая музой черногорского поэта, не могла, видимо, полностью изменить своей природе. Она не удержалась, проявила коварство, желая, видимо, удостовериться самой и доказать миру, что самый нравственно крепкий чернец в первую очередь человек. Только колдовство вещуньи сказалось на Петре Негоше не сразу. Не было подходящего места и подходящих лиц. Правитель страны был удалён от мира и углублён в творческую работу. Не станем ему мешать. Спустимся с горной гряды не Цетиньское поле, навестим местоблюстителя Митрополита Черногории.