«Восточное обозрение» и политическая ссылка. — Краеведение о всероссийской выставке. — На выставку.— Переселенцы.— Выставка в Нижнем — ошибка С. Ю. Витте. — Гостиницы-костры. — Сибирский отдел. — Объявления коллекций. — Моя лекция «Сибирь и ее будущее». — Встречи: П. П. Кащенко, С. Я. и Л. И. Елпатьев- ские, А. В. и А. В. Погожевы, В. А. Гольцев, В. В. Лесевич, А. Н. Быков, В. Г. Короленко, И. Ф. Анненский, Н. К. Михайловский и другие. — Бюро печати. — «Объединение» писателей и демонстрация М. Горького. — Ходатайство на высочайшее имя об отмене цензуры. — Мое препирательство с С. Ю. Витте. — Одесса. — Доктор Бардах. — Возвращение в Нижний. — Торгово-промышленный съезд. — Борьба фритредеров с протекционистами.— Д. И. Менделеев и Александр III. — Нижегородская ярмарка. — Самокаты. — Обратно домой. — М. А. Натансон
Стали приходить благоприятные известия о том, что Восточно-Сибирский отдел в Нижнем почти готов и будет вполне оборудован ко дню открытия выставки. В это время Иркутск готовился к коронации. На Тихвинской площади устраивались увеселения. Накануне я уехал на охоту. В день коронации в Иркутске была буря со снегом (15 мая). Я вернулся с охоты на другой день. Пришлось идти к генерал-губернатору, так как «Восточное обозрение» вышло без передовой статьи. Горемыкин довольно мягко попенял мне.
В конце мая с доктором Л. С. Зисманом выехал на выставку. Распорядительный комитет Восточно-Сибирского отдела Географического общества дал мне поручение проконтролировать работу уполномоченных и представить отчет. В газете заместителем оставил жену Веру Алексеевну. В редакции был уже сплоченный товарищеский кружок, и я мог быть спокойным за газету. В пути Зисман рассказывал мне о прошлом и, между прочим, о побеге 1882 году из иркутской тюрьмы
[28]
Е. Н. Ковальской, осужденной по Киевскому процессу на вечную каторгу. Тюремным врачом тогда был Л. П. Казанцев. Ковальская сговорилась с ним, а потом, переодевшись надзирателем, спокойно вышла из тюрьмы и нашла вначале приют у Казанцева, а потом поселилась у вдовы священника Чирцевой (потом вышедшей замуж за доктора М. Я. Писарева). Но жить у нее было опасно. В это время в семье доктора А. П. Солопова, оба были порядочные люди, предстояли роды. За беременной ходила жена Зисмана, врач Вера Григорьевна. Ковальскую выдали за акушерку. Принимать новорожденного решила сама В. Г.
В шарабане Зисман перевез Ковальскую (она была в шляпе под вуалью) к роженице. Пришлось проезжать мимо части, где жил полицмейстер Маковский. Последний погрозил Зисману пальцем, но доктор не понял значения этого жеста. Вечером в клубе полицмейстер шутя заметил Зисману:
— Вот ужо скажу Вере Григорьевне, как вы разъезжаете еще днем вдвоем с какой-то дамой!
Ковальская делала декорум акушерки — ухаживала за новорожденным и прожила у роженицы некоторое время. Связей для отправки и паспорта не имели. Железной дороги тогда в Сибири еще не было. Между тем полиция была на ногах и искала Ковальскую. Не желая подводить приютивших ее, Ковальская вышла из убежища, где скрывалась около месяца, и была арестована. Ни Казанцев, ни Зисман, ни семья роженицы не пострадали, так как властям все это осталось неизвестным.
Дорогой мы останавливались у знакомых ссыльных. Я побывал у Крутовских в Красноярске, с которыми был близок в Петербурге, их сослали административно. Доктор В. М. Крутовский был уже полноправным, со-стоял гласным думы, и его не раз приглашали как врача на консультацию в тюрьму. Владимир Михайлович оказывал немало услуг ссыльным и заключенным и, между прочим, несколько позднее и В. И. Ленину, который был с Крутовскими в хороших отношениях и переписывался с ними, когда жил в Шушенском. Под Красноярском мы увидели локомотив. Земляные работы по проведению железнодорожного пути велись на всем протяжении Сибирского тракта, начиная с Иркутска. Местами полотно шло по тракту, и нам приходи-
[29]
лось ехать по временному обходному, не шоссированному пути,— местами линия отходила на десятки и более верст. За Красноярском пытались попасть на рабочие поезда, но неудачно. Из Томска выехали на перекладных на Болотную, откуда уже можно было ехать по железной дороге, хотя официально она еще не была открытой. Поезд оказался переполненным служащими и рабочими, но нам удалось поместиться в вагоне 2-го класса. На Оби, в нынешнем Новосибирске, пришлось сниматься с поезда, садиться в телеги, за которые заплатили втридорога, и ехать версты четыре на лошадях до парома, а потом, после переправы через Обь, версты две до станции Кривощеково. Новосибирска, нынешнего главного города Сибири, тогда и в помине не было. Стояли бараки для рабочих и разные лачуги и сараи. До Челябинска ехали по «времянке», и только с Челябинска начиналась официально открытая железнодорожная линия. В Челябинске зашел на переселенческий пункт: бараки переполнены. Таборы переселенцев расположились и под открытым небом. Здесь были и люди, и лошади, и скот, и телеги, имущество и прочее. От Челябинска переселенцы должны были идти обозом. Переселенцы оборваны, грязны, пришиблены, тоскливы. По Самаро-Златоустовской дороге попадались переселенческие поезда. В товарных вагонах — люди, лошади, скот, а на платформах — телеги, плуги и всякий скарб. В общем, грустная картина, совершенно не гармонирующая с красотами Южного и Среднего Урала.
Мы взбирались на горы, неслись по берегам быстрых речек, прорезывали хребты, любовались падями и долинами, уходившими вдаль, к отрогам гор, покрытых лиственными и хвойными лесами. Мимо нас мелькали уральские заводы, окруженные домами рабочих. У многих заводов пруды. На станциях покупали уральские изделия из камня, «тяжеловесы» (хрусталь), топазы и другие камни, а под Уфой угощались липовым медом. Проехали Аксаково, и рой воспоминаний, связанных с «Детскими годами Багрова внука», вставал перед нами. На станциях башкиры в остроконечных шапках продавали плетеные корзины, туесы, молоко. Проехали кумысные места, вошли в черноземную полосу и понеслись по гладкой равнине, почти без холмов,— до самого Петербурга. В Самаре доктор Зисман сошел с нашего поезда. Он, по поручению Общества врачей Восточной
[30]
Сибири, должен был познакомиться с Пастеровским институтом и бактериологической станцией в Самаре. Самарский институт тогда славился, а в Иркутске предполагалось открыть Пастеровский институт.
В Петербурге остановился по обыкновению у моего брата Павла Ивановича, который был инспектором Воздвиженского городского училища. Пошел в Министерство путей сообщения, где мне как корреспонденту, едущему на выставку, выдали бесплатный билет 1-го класса по железным дорогам. С. Ю. Витте, рекламируя выставку в Нижнем Новгороде и зазывая на нее публику, предоставлял отдельным группам населения всевозможные льготы для посещения выставки, а корреспондентов везли даром по железным дорогам в надежде на то, что они опишут в хвалебных тонах выставку и она продолжительное время не будет сходить со столбцов газет. Побывал у председателя торгово-промышленного съезда Д. Ф. Кобеко и сдал доклад для съезда— «Порто-франко на Амуре» 1.
Приехав в Москву, я поторопился на вокзал, думая, что на Нижегородской железной дороге места в вагонах придется брать с боя. Но в вагоне 1-го класса нас оказалось не более пяти человек. Утром, проезжая мимо выставки, я с интересом рассматривал ее. Она занимала большое пространство и производила внушительное впечатление.
Около выставки был ряд каких-то двухэтажных деревянных строений, напомнивших мне казармы для рабочих на приисках. Я с недоумением смотрел на эти сооружения и попросил у кого-то разъяснения.
— Это гостиницы. Но не советую вам в них останавливаться: в случае пожара моментально сгорите и не успеете выскочить,— разъяснил мне какой-то купец и тут же добавил: — Выставка интересна... Только зря за-гнали ее в Нижний. Сюда мало кто поедет. Поезда идут пустыми. Местного населения маловато. Ей место не в стороне от железных дорог, а в центре — Москве.
Я сослался на ярмарку, но купец и тут возразил:
— Ярмарка продолжается месяц, а выставка протянется четыре месяца. На ярмарку едут купцы-промышленники, да теперь их уже меньше ездит. В Москве или на фабриках можно достать все не хуже, чем в
-----------
1. Так и оставшийся ненапечатанным в бумагах съезда.
[31]
Нижнем. Ярмарка отжила свой век. Посетителей на выставке будет мало, и в финансовом отношении она провалится... а жаль: выставка интересна...
Купец оказался прав. Огромная территория выставки, в общем, была пустынной. Рестораны и кафе никогда не были переполнены, а некоторым вскоре пришлось и совсем закрыться. Загнавши выставку в Нижний, Витте, что называется, перемудрил.
В Нижнем на вокзале также было не густо публикой. Я оставил багаж в бюро хранения и отправился на выставку, чтобы увидеть Молодых и Кулакова и при помощи их найти недорогое помещение на все лето. Выставка была расположена на ярмарочной стороне, довольно далеко за вокзалом. Извозчик, на котором я поехал, расхваливал сколоченные на скорую руку бара-ки-гостиницы.
— Да там сгоришь или клопы заедят! — заметил я.
— Пожалуйте, пожарные меры приняты. Удобства большие, а насчет клопов — вы напрасно... Кто ни останавливался в гостинице, были завсегда довольны. И почти что даром,— соблазнял меня извозчик. Но я все же проехал прямо на выставку, мысленно обвинив извозчика в том, что за каждого пассажира, привезенного им в гостиницу, он получает мзду.
В канцелярии познакомился с главным комиссаром выставки В. И. Ковалевским и председателем бюро печати А. В. Амфитеатровым. Первый был прост и приветлив, второй — держал себя «председателем-олимпийцем». Я предъявил полномочия Восточно-Сибирского отдела Географического общества и получил серебряный жетон на голубом банте, который выдавался комиссарам и высшим чинам выставки, а от Амфитеатрова — серебряный значок с буквой «К» (корреспондент). Оба значка наколол на лацкан пиджака и свободно прошел на территорию выставки. Позднее получил, как эксперт, еще эмалированный значок. В сибирском отделе П. Г. Кулаков, В. В. Никифоров и И. А. Молодых познакомили меня с ихтиологом Варпаховским, представителем Амура агрономом Крюковым, Бильбасовым, Штрупом и В. П. Семеновым, сыном П. П. Семенова-Тяншанского, помощниками которого они считались. Все они были народ компанейский, и мы жили с ними дружно. Поселился я у И. А. Молодых, который жил со своей женой Н. И. в Черном, в двадцати верстах от
[32]
Нижнего. Недалеко от них у Л. И. Елпатьевской посе- " лился Кулаков. Обыкновенно утром мы уезжали с дачи, на выставочной платформе сходили с поезда. Возвращались домой уже вечером. Благодаря бесплатному билету поездки мне ничего не стоили.
Сибирский отдел произвел на меня отличное впечатление. Несомненно, он был лучше других окраинных отделов. Первые дни знакомился с выставкой, ее администрацией, экспонентами, корреспондентами, а также с нижегородскими газетчиками, преимущественно из «Нижегородского листка». Познакомился и с М. Горьким, который вел в этой газете фельетоны. Председатель бюро экспертов С. А. Крестовников привлек меня в эксперты по научному и окраинному отделам.
В сибирском отделе я ввел объяснения экспонатов, своего рода лекции, которые давались в определенные часы по нескольку раз в день. С нашей легкой руки эти объяснения стали давать и в других отделах. Мы говорили свободно, и никто нам не мешал, а администрация выставки благодарила нас. Публика охотно посещала эти объяснения.
На выставке происходили и неожиданные встречи. Как-то я давал объяснения, и за мной ходила толпа публики. Слышу разговор:
— Это Попов!.. Несомненно он: его выговор...
Я довел объяснения до конца и стал искать, кто мог знать меня. Оказались мои товарищи по учительскому институту—Н. И. Ахутин (уже инспектор народных училищ), А. А. Бейтель и П. К. Федоров с женой. Мы радостно встретились и провели несколько хороших дней, вспоминая институт и наших товарищей. Они до известной степени, я сказал бы, завидовали моему общественному положению и интересной жизни. Они же все тянули лямку городских учителей под бдительным контролем директора и инспекторов народных училищ.
О выставке я писал в «Восточное обозрение». Н. П. Ашешов и Е. М. Ещин, руководители «Нижегородского листка», притянули меня к сотрудничеству и в этой газете. Среди нижегородских земцев у меня были 'знакомые еще с 1890 г., когда на возвратном пути из-за границы в Сибирь я останавливался у В. Г. Короленко. Я возобновил знакомство с А. А. Савельевым, Г. Р. Килевейном, через Елпатьевских познакомился с доктором-психиатром П. П. Кащенко. Он заведовал земской боль-
[33]
ницей, а впоследствии был главным врачом психиатрической больницы на Канатчиковой даче в Москве, на-званной после его кончины его именем. Елпатьевские были с ним дружны, и он часто наезжал к нам в Черное, особенно когда бывал в Нижнем С. Я. Елпатьевский. С легкой руки Н. Ф. Анненского мы всегда встречали Кащенко пением:
«Петр Петрович, здравствуйте, здравствуйте!»
Кащенко был большой весельчак, всегда каламбурил и в то же время был человеком больших знаний. В начале 80-х гг. он стоял в центре студенческого движения в Москве, председательствовал на сходках, входил в состав центрального кружка студентов, к которому принадлежали С. Я. Елпатьевский, П. П. Викторов и члены исполнительного комитета «Народной воли» (после 1881 г.) врачи С. В. Мартынов и В. С. Лебедев.
В Черном я познакомился и близко сошелся с милой семьей Елпатьевских: Сергей Яковлевич жил в Петербурге и довольно часто наезжал в Нижний, где прожил немалое время. Он был врач, и его ценили как специалиста, особенно по легочным болезням. Для нас же он был прежде всего писатель, интересный собеседник, а главное, великолепный человек. Высокого роста, худощавый, смуглый, он не казался мне крепким человеком. Если он волновался, то несколько заикался. По характеру твердый в убеждениях, ровный, спокойный, он был большим общественником и прошел стаж российского интеллигента: близко стоял к революционным делам, был земским врачом, потом его арестовали и сослали в Сибирь, в Енисейскую губернию. Когда я познакомился с Елпатьевским, Сергей Яковлевич мечтал о Крыме, где вскоре они поселились. С. Я. Елпатьевский был членом редакции журнала «Русское богатство». Дочь (Людмила) и сын (Владимир) Елпатьевских родились в Сибири и считали меня своим земляком. Вечера после выставки я обыкновенно проводил у Елпатьевских. С Людмилой Ивановной мы вспоминали Сибирь, общих знакомых. Она и дочь хорошо играли на рояле, и мы слушали музыку. Л. С. только что кончила гимназию и вскоре после выставки вышла замуж за П. Е. Кулакова. К Елпатьевским часто наезжали земцы, особенно когда бывал С. Я., и у нас шли бесконечные споры на политические темы. Квартира их в Черном была своего рода
[34]
политическим салоном. Нередко мы компанией отправлялись в театр, и тогда приходилось ночевать в городе. Во время выставки в Нижнем были две оперы — одна в городском, другая в ярмарочном театрах. В городском примадонной (сопрано) была Е. Н. Цветкова, большая приятельница Елпатьевских, и мы иногда подносили ей цветы. В ярмарочном театре гастролировали петербургская и московская оперы, и здесь я слушал «Евгения Онегина» в таком составе, в каком ни раньше, ни позднее не удавалось больше слышать: Ленский — Н. Н. Фигнер, Онегин — Яковлев, Татьяна — жена Фигнера — Медея Фигнер.
На выставке был зал, где давались концерты и читались лекции. В этом зале и я прочел лекцию — «Сибирь и ее будущее». Публика интересовалась Сибирью, и на лекцию пришло много слушателей. На лекции были В. А. Гольцев, В. В. Лесевич и А. В. Погожев. Все они признали лекцию интересной, причем Погожев заметил:
— Ну, социал-демократы проберут вас за вашу народническую идеологию.
Он оказался прав. Лекция была подробно реферирована в «Нижегородском листке», а в «Волгаре» была напечатана целая статья, критикующая мои выводы с социал-демократической точки зрения.
В. А. Гольцев одобрил наши объяснения в сибирском отделе и удивлялся тому, что цензура еще не добралась до нас и не прекратила эти объяснения. В. В. Лесевич, пользуясь тем, что среди экспонатов и коллекций было немало предметов по ламаизму, дал, под видом объяснений коллекций, изложение основ буддизма. А. В. Погожев, врач и фабричный инспектор Московской губернии, заинтересовался положением приисковых рабочих, стал изучать этот вопрос и разбирался в наших экспонатах и таблицах о приисках. В один из своих приездов, уже перед закрытием выставки, и он стал давать объяснения на тему «Быт приисковых рабочих». Его жена А. В. Погожева, большая приятельница Л. И. Елпатьевской, принялась на основании таблиц, диаграмм и тому подобного, выставленных в сибирском отделе, за изучение нашей работы в области просвещения и удивлялась, как много сделано в этом отношении общественными учреждениями в Сибири.
Погожевы были примерные супруги. А. В. обожал
[35]
свою жену и не раз говорил мне, что она замечательная женщина. Спустя несколько лет А. В. Погожева, еще молодая женщина, скончалась. А. В. затем организовал в Москве социальный музей имени своей жены, помещавшийся на Нарышкинском бульваре. Что стало с этим музеем потом, я не знаю.
Погожев познакомил меня со старшим фабричным инспектором Смоленской губернии А. Н. Быковым, с которым потом мы работали вместе в «Русских ведомостях», где он подписывался псевдонимом Северянин. По Первому реальному училищу в Петербурге и технологическому институту Быков хорошо знал моего брата Ил. Ив., с которым он, как фабричный инспектор, встречался и потом на различных совещаниях. Мой брат и АН. в Министерстве финансов считались «либералами», но Витте ценил их обоих. А. Н. был на выставке со своей женой А. Ф., дочерью сенатора Проскурякова. Ее популярно-исторические очерки уже тогда начали входить в моду и пользовались известностью. А. Ф. внимательно изучала наш сибирский отдел со стороны быта и находила там, как она говорила, «немало интересных тем» для своих очерков. Быков и Погожаев познакомили меня с А. А. Микулиным, который был окружным фабричным инспектором Киевского округа. С Микулиным я вскоре встретился у брата в Одессе, а со всеми остальными инспекторами — в Нижнем, во время торгово-промышленного съезда.
Во время пребывания Погожаевых в Нижнем приехали на выставку Короленко, Михайловский, Елпатьевский и Анненский. У нас сразу наступило праздничное настроение, которое более всего создавал Н. Ф. Анненский. Н. Ф. был не только статистик, положивший новые научные основы в дело земской статистики, но вместе с В. Г. Короленко стоял в центре всей нижегородской общественной и интеллектуальной жизни. Когда мы с ним встретились, то он уже более года не жил в Нижнем Новгороде, но его приезд на выставку был радостно встречен местной интеллигенцией. Н. Ф. видел, что дело его рук не пропало, а дало могучие ростки.
Помню совещания на выставке и в городе. Н. Ф. был бессменным председателем, умело руководил собраниями, смягчая остроту углов в прениях, не поступаясь своими принципами.
Веселый, энергичный, постоянно напевающий, Н. Ф.
[36]
воодушевлял и ободрял окружающих, постоянно шутил и любовно подсмеивался над теми, с кем близко сходился. Он живо интересовался Сибирью, настроением ссыльных, сибирского общества. Бывая у нас в сибирском отделе и слушая наши объяснения, Н. Ф. одобрительно относился к нашему патриотизму и шутя говорил:
— Лучше Сибири нет страны в мире. Вы, сибиряки, уверены, что свет придет к нам в Россию с востока. Ну, давай бог его и с востока,— только бы это настоящий свет: а откуда он придет, разберемся...
Он подтрунивал над нашим увлечением местными вопросами, ставил наш сибирский отдел в пример другим, а всех нас, помощников П. П. Семенова-Тяншанского, называл «добрыми ребятами». Н. Ф., более подвижный и экспансивный человек, чем В. Г. Короленко или Н. К. Михайловский, охотно поддерживал нас в прогулках по Волге. Мы часто обедали вместе, и Н. Ф. ежеминутно приходилось кланяться, отрываться от еды, кланяться и подходить к знакомым. Все относились к нему приветливо и даже радостно.
Елпатьевский, Короленко и Михайловский также интересовались нашим сибирским отделом, и мы, заведующие, как-то мобилизовали свои силы и дали им подробные объяснения.
— Интересная страна! Следовало бы в ней побывать... А то прямо неловко: в «Русском богатстве» кого ни спросишь, каждый побывал в Сибири. Только я дальше Выборга и Любани не ездил,— шутил Н. К. Михайловский, припоминая свои высылки из Петербурга.
— Нет, Николай Константинович, вы к нам приезжайте в гости, а не так, как «каждый» из «Русского богатства»,— приглашал я его.
— Вот доведут железную дорогу до Иркутска, непременно приеду к вам, хотя теперь, после ваших обстоятельных лекций, я уже знаю Сибирь и буду в редакции спорить с сибиряками, — продолжал шутить Н. К.
В бюро печати на выставке не было единения. Провинциальные корреспонденты прогрессивных газет были мало знакомы между собой. Я почти не бывал в бюро печати, где мне не нравился общий тон, напыщенность и в своем роде самодержавие Амфитеатрова, назначенного, а не выбранного председателем. Кому-то, быть мо-
[37]
жет, самому Амфитеатрову, пришла идея собрать журналистов. С этой целью был организован «объединительный» обед, на котором предполагалась беседа о нуждах печати. Я пошел на обед и сел в компании с А. П.Мертваго, И. П. Ашешовым, Е. М. Ещиным, М. Горьким. Приглашали мы Н. Ф. Анненского, Елпатьевский, Короленко и Михайловский уже уехали с выставки.
— «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых»,— шутливо отклонил наше предложение H. Ф.
Обед был организован в выставочном ресторане. Пи-сателей и журналистов собралось человек полтораста. Председательствовал Амфитеатров. Вначале все шло как будто довольно гладко и настроение у обедающих было добродушное. Стали намечаться и деловые темы. Но неожиданно Амфитеатров испортил все дело. В 1896 г. Николай II образовал особый фонд для выдачи пособий литераторам. Царь хотел показать этим, что он якобы ценит печать. Вот этот-то факт Амфитеатров взял темой для своей застольной речи. Он указал, что в организации фонда он впервые видит признание печати с высоты трона. Речь закончилась тостом: «За здоровье государя императора, ура!» Послышалось жидкое «ура», которое легко было покрыто оркестром, сыгравшим гимн. Большинство присутствующих хранило гробовое молчание, а Горький еще во время речи демонстративно вышел из зала, нарочито стуча сапогами. Поднялся А. П. Мертваго, редактор-издатель радикального «Сельского хозяина». Он указал, что Амфитеатров спутал даты признания печати, забыв о 60-х гг., когда, собственно говоря, и была признана печать. Тогда целый ряд государственных деятелей в первое время старались облегчить положение печати. Условия для литературы тогда были несравненно легче и лучше тех, в каких пребывает печать в 1896 г. После Мертваго говорило еще несколько человек — все в либеральном тоне. Н. П. Ашешов и А. П. Мертваго уговорили и меня сказать несколько слов. В pendant к речи Амфитетрова я припомнил, как год тому назад 70—80 петербургских и московских писателей, к которым потом телеграммами присоединились многие провинциальные, в том числе и я с «Восточным обозрением», ходатайствовали о смягчении цензурных условий. Ходатайство, подписанное прогрессивными столичными журналами, газетами, В. И. Семевскнм, Н. И. Кареевым, С. А. Венгеровым,
[38]
В. А. Бильбасовым и другими, имело скромный характер: просили об отмене цензуры, административных кар и о замене всего этого судом. Это прошение подавалось на высочайшее имя, но, так как оно было подписано многими, а подача прошений скопом по русским законам запрещалась, пришлось хлопотать о разрешении на подачу «скопом». Разрешили с тем, что «подписавшиеся скопом» уполномочивают подать прошение одного. Этим «одним» был действительный статский советник В. А. Бильбасов, которому вскоре через местный участок была объявлена высочайшая резолюция: «Прошение оставить без последствий». Действительно, последствий для подписавших не было, но и печать осталась со всеми своими скорпионами и в условиях «усмотрения». И вот если печать действительно признана, то, говорил я, следует поддержать достоинство свободного слова, самого высшего дара человека, и создать те условия, в которых возможно было бы воспитать достоинство человека, то есть напомнить то, о чем просили год тому назад. После моей речи говорила сотрудница «Нового времени» в реакционном духе, и почти все демонстративно ушли с обеда. Все мы чувствовали себя сконфуженно и даже мерзко.
— Ну что же, объединились! — иронизировал Н. Ф. Анненский.— Нельзя, батюшка, смешивать белое с черным — всегда получится грязь... Служение литературе требует светлой, алмазной совести, чистых рук. А там, у вас на «объединении», нужно было сидеть в перчатках, потому что там многим нельзя было подать руки...
Через несколько дней после этого «объединения» я зашел в бюро печати и увидел Н. Ф. очень взволнованного. Он что-то говорил Амфитеатрову. Его плавные движения стали какими-то угловатыми, лицо покрылось красными пятнами, голос звенел металлическими нотами, и в нем прорывались фальцетные выкрики. Оказывается, разговор шел по поводу пресловутого «объединительного» обеда...
Спустя порядочное время Анненский шутя рассказы-вал при мне собравшимся на четверг в «Русском богатстве», как я не пожелал встретиться с Николаем II, и прибавлял, что я будто бы сказал С. Ю. Витте: «Начхать я хочу на вашего Николая», взял и уехал с выставки... Дело это было до приезда Н. Ф. на выставку,
[39]
на которую ждали царя. Я решил на время его пребывания уехать в Одессу к брату Ил. Ив. Мои коллеги уговаривали меня остаться, но Кулаков и я указывали им, что нас все равно вышлют, так как территорию выставки решено очистить от неблагонадежных элементов. Я не успел еще уехать, когда на выставку приехал С. Ю. Витте. В каждом отделе он собирал заведующих и администрацию и давал инструкцию, как вести себя, когда царь будет осматривать отдел:
— Никаких объяснений. Отвечать на вопросы — да или нет — и в исключительных случаях давать сжатый ответ.
Витте пришел и к нам, в сибирский отдел, и заявил:
— Я пойду так как пойдет государь. Вы должны молча следовать за ним и ни в какие разговоры ни с государем, ни с государыней не вступать!..
Я заметил министру, что по просьбе главного комиссара выставки маршрут осмотра сибирского отдела составлен и интересные экспонаты отмечены. Главный комиссар Тимирязев благодарил нас и просил руководить осмотром, не задерживая государя.
— Я вам говорю, что государь пойдет так, как я поведу его...
— Незачем было заказывать делать маршрут, когда он не нужен, и заставлять людей тратить несколько вечеров на обдумывание и обсуждение этого маршрута,— заметил я.
На это последовал ответ министра финансов:
— Всякий труд будет оплачен...
— Есть труд, который трудно оплатить,— возразил я,— да за ненужный труд и платить не следует,— и вышел из павильона. В тот же вечер я уехал в Одессу. Потом передавали мне, что Витте заинтересовался, кто с ним «препирался»...
В Одессе я был в первый раз. Город понравился мне, особенно бульвар с лестницей к порту, Ланжерон и Фонтаны. Брат мой Ил. Ив. был старшим фабричным инспектором Херсонской губернии. Он с женой встретил меня, и я у него приятно провел неделю. В Одессе рабочие любили его, но и промышленники относились к нему терпимо. Труднее было ладить с администрацией. Жена брата С. В. откармливала меня, а брат показывал мне Одессу. Я с ним ходил купаться на Ланжерон.
В Одессе оказался мой старый петербургский знако-
[40]
мый доктор Я. Ю. Бардах. Теперь он был модным врачом в Одессе. Бардаха и его двух товарищей одесситов я знал, когда они были студентами Медико-хирургической академии. Фамилии его товарищей забыл. Тогда они были народ зрелый и двое из них уже побывали учителями гимназии. Все трое серьезно занимались, что, однако, не мешало им оказывать разные услуги революционному делу. С Бардахом мы встретились по-приятельски, вспоминали петербургских знакомых. В 1896 г. Бардах был еще холостым, но после моего отъезда женился. Я не раз еще бывал у Бардаха во время моих посещений Одессы. Популярность его росла и вышла далеко за пределы Одессы. Он сделал ряд важных открытий в области бактериологии. Бардах не был узким специалистом, интересовался литературой и искусством. Последний раз, когда я был в Одессе, я просил его понаблюдать за больным Н. Л. Геккером, которого тогда разбил окончательный паралич. Бардах скончался в Одессе в 1929 г.
Из Одессы я проехал прямо в Нижний Новгород, откуда меня торопили телеграммами... Мое «препирательство» с Витте прошло бесследно, только Д. А. Тимирязев заметил мне:
— Однако вы с коготком...
В августе на выставке состоялся первый торгово-промышленный съезд, на котором происходили схватки между, как мы говорили, фритредерами и протекционистами. Наиболее боевыми в этом отношении докладами оказались мой — «Порто-франко на Амуре» и доклад (не помню чей) «О пошлинах на сельскохозяйственные машины».
Я отрицал таможенные заставы и доказывал в своем докладе необходимость сохранения на Амуре и за Бай-калом порто-франко, которое намеревались отменить. Против меня выступали промышленники центральной России, желавшие при помощи пошлин продвинуть свои фабрикаты на Дальний Восток, и представители Добровольного флота, питавшие надежду, что эти фабрикаты повезут на их пароходах. С М. М. Зензиновым, представителем Добровольного флота, у меня была жаркая дискуссия. Возражали мне и чиновники министерства финансов, но съезд принял мои тезисы. За пошлины на сельскохозяйственные машины выступал сам Д. И. Менделеев. Отстаивая протекционную систему,
[41]
Менделеев сослался на то, что она санкционирована императором Александром III и посягательство на нее, по его мнению, было бы проявлением неуважения к «священной памяти покойного императора». На это Савва Морозов с особой горячностью бросил фразу:
— Господин председатель, я прошу, чтобы профессор Менделеев не прикрывался столь высокими авторитетами, которые могут стеснить прения.
Эта реплика была сказана кстати: прения не прекратились, а еще более оживились.
Н. Ф. Анненский горячо поддержал мои тезисы, но наиболее обстоятельная речь была сказана им по поводу доклада «О пошлинах на сельскохозяйственные машины и орудия».
— Там, где затронуты интересы самого народа, там, где обсуждаются мероприятия, могущие подорвать благосостояние крестьянской массы, а пошлины на сельскохозяйственные орудия и машины иных результатов не могут дать, я,— говорил Н. Ф.,— утверждаю это как статистик, не может быть никаких стеснений. Мы должны свободно, открыто высказать свое мнение, не считаясь ни с какими авторитетами. Интересы страны, интересы массы ее населения превыше всего:
Фритредеры одержали на съезде победу над протекционистами. Съезд закончился обедом, на котором говорились довольно свободные речи и продолжалась борьба мнений. Во время торгово-промышленного съезда П. Н. Исаков и другие кооператоры подняли и детально обсуждали вопрос о кооперативном банке, который осуществился только через 15—20 лет в Москве. Кооператоры устроили самочинный съезд под председательством Исакова. Среди собравшихся произвел сенсацию офицер в судейской форме, предложивший объединить потребительскую кооперацию в союз. Это был Петр Николаевич Гепнер. Таким образом, он явился инициатором возникшего значительно позднее Центросоюза. На съезде кооператоров был заслушан и мой доклад о сибирской кооперации.
Во время выставки был съезд Вольных пожарных обществ, где тон задавали князья Львов и Шереметьев. Оба они явились в пожарных касках. По поручению Иркутского добровольного пожарного общества, имевшего свою команду, я, как член этого общества, принял было участие в съезде, но скоро сбежал с него — уж
[42]
больно приторно-патриотические, ретроградные речи произносились на нем.
Подошла Нижегородская ярмарка. Мы ходили по ней, по главному дому и лавкам. Я водил Михайловско-го, Короленко, Анненского и других на Сибирскую при-стань, где среди таборов чая, в помещениях, сложенных из цибиков чая, мы пили у знакомых кяхтинцев и сибирский чай и шампанское. Как-то вечером всей компанией собрались на Самокаты, причем сняли с себя часы, цепочки, спрятали подальше деньги, оделись попроще. На Самокатной площади, залитой электрическим светом, стоял ряд двухэтажных домов — это были рестораны. В один из них вошли мы и заняли столик. За барьером толпилась публика, состоявшая из волжских матросов, крючников и прочих. Между столиками бродили хористки, акробатки, некоторые чуть ли не в одном три-ко. На сцене шли представления, силачи показывали силу: на лежащего на двух стульях, на которых он дер-жался пятками и головой, наваливали по несколько пудов груза или наковальню, по которой били молотом; смотрели на «балерин» в трико, слушали бурлацкие песни, причем «Вниз по матушке, по Волге» пели так великолепно, как я ни раньше, ни после не слыхал. Пуб-лика с восторгом реагировала на номера. Было много пьяных и за барьером, и за столиками. Из кабинетов неслись пение, музыка, слышен был пляс. Мы ушли благополучно — у нас ничего не вытащили.
После 15 августа, после ярмарки, выставка совершенно обезлюдела. Началась ликвидация выставки. Съестные экспонаты, главным образом консервы из рыбы и дичи, и водки мы посылали в другие отделы, откуда нам в обмен присылали хлеб, печенье, сыр и прочее.
Тотчас же по закрытии выставки, не дожидаясь окончательной ее ликвидации, я уехал домой. Ехал по бесплатному билету до Болотной станции (под Томском), где платный железнодорожный путь прекращался. Дальше ходили только служебные и рабочие поезда, обслуживающие постройку. Мне удалось достать товарный вагон с нарами и печкой посредине. Нас в вагоне было 6 человек, которых пригласил я,— четыре дамы и двое мужчин. На нары наложили сена, соломы, запаслись дровами, мясом, дичью, овощами, сковородой и кастрюлями. Ехали великолепно. Дамы стряпали и
[43]
вкусно кормили нас. По ночам было холодно. Под утро выпадал сильный иней, днем же с солнечной стороны отворяли двери-ворота и становилось тепло. Осень в Сибири сухая и теплая. Ландшафт, благодаря побуревшим, покрасневшим, пожелтевшим листьям наряду с темно-зеленым хвойным лесом, давал красочные пятна. Воздух был прозрачен... солнце ярко... небо сине...
До Красноярска ехали четверо суток, вдвое медленнее, чем прежде на лошадях. У Крутовских нашел свой тарантас, который переправили из Томска. С одной из спутниц поехали дальше на лошадях... С попутчицей не нужно было уже уговариваться, чтобы в пути не стесняться друг друга и, когда нужно было, останавливать лошадей. Поездка в товарном вагоне без уборных приучила нас ко многому.
В Красноярске узнал, что партия, в которой шел Марк Андреевич Натансон, арестованный вместе с Гедеоновским по делу «Народного права», уже прошла Красноярск. Его жена В. И. Натансон перед нами выехала в Иркутск. На одной станции, где был этап, мы нагнали эту партию, но свидания с М. А., как я ни добивался этого, конвойный офицер не дал мне — было уже темно. Встретился с Натансоном уже в Иркутске, где он был освобожден. М. А. не разрешили ехать в Сибирь на свой счет. Его ссылали в Верхоленск. Он не надеялся остаться в Иркутске. Но А. А. Корнилов, позднее историк общественного движения XIX в., служивший тогда чиновником особых поручений V класса, стал хлопотать у губернатора Горемыкина. Корнилов никогда ничего не просил для себя, и Горемыкин сдался. Натансона выпустили из тюрьмы, и он поселился в Иркутске.
[44]