Г. Н. Потанин и новые течения. Его портрет. — Смерть В. И. Вагина и поэта И. В. Любомудрова. — Н. В. Кирилов и тибетская медицина. — Кончина А. М. Лушникова и отклики на нее. — А. С. Короленко и П. С. Ивановская. — Трапезниковское училище. — Портреты иркутских Жертвователей и генерал-губернаторов. — Портрет Г. Р. Державина. — Художественные сокровища в Иркутске. — Поджоги и пожары. — 50-летний юбилей Восточно-Сибирского отдела Географического общества.— А. Н. Кузнецов. — Н. М. Мартьянов. — Отъезд Г. Н. Потанина
Возвращаясь из поездки в Монголию, Г. Н. Потанин обещал вернуться к нам. В Петербурге он прожил недолго и к осени 1901 г. был уже в Иркутске. Мы немедленно избрали его правителем дел Восточно-Сибирского отдела Географического общества, и он оживил деятельность отдела. Около Потанина образовался кружок сибиряков и сибирячек. Молодежь не особенно шла в областничество,— ее больше тянуло к социал-демократам и к социалистам-революционерам. Это обстоятельство огорчало Г. Н., и он не мог в нем разобраться. Он никогда не вступал в дебаты ни с социал-демократами, ни с социалистами-революционерами.
Наши дамы взяли заботы о Г. Н. на себя. Большое внимание проявляли к нему К. А. Козьмина, урожденная Яковлева, и Т. М. Фарафонтова. Последняя только что вернулась из-за границы, и Г. Н. поручил ей раз-работку архива Н. М. Ядринцева. В течение нескольких лет в «Восточном обозрении» печатались интересные статьи Фарафонтовой «Из записок сибирского патриота», а в «Сибирском сборнике» статьи и рассказы Ядринцева. Среди этих рассказов нужно отметить его «Avenue d'Opera», написанную блестящим языком, «чисто погерценовски», как кто-то определил характер этого рассказа. Г. Н. вошел в редакцию газеты, где все относились к нему с большой любовью. В 1899 г., когда
[130]
Г. Н. проезжал через Иркутск, я не мог убедить его позировать перед художником Верхотуровым, который тогда написал хороший портрет с меня, а потом, значительно позже, писал ряд портретов со шлиссельбуржцев. Г. Н. торопился за Байкал и отказался позировать. Летом в 1904 г. в Иркутск приехал художник О. А. Сегаль, который написал немало удачных портретов с иркутян и, между прочим, Н. Л. Родионова. Я опять налег на Г. Н., чтобы он дал написать с себя портрет. Долго пришлось убеждать его, но в конце концов он сдался.
— И что нашли интересного в старике? К чему портрет? Фотографии есть, и достаточно!..
При позировании Г. Н. пришлось снять очки, которые постоянно сползали на нос и Г. Н. поправлял их.
— И тут помешали очки... Мне и фотографы всегда говорили — «сними очки». Художникам очки мешают, а без них я как без глаз. Я никогда не снимаю очков... Не раз говорили мне, что очки «примечательный признак» для меня.
Портрет был написан без очков, как и бюст, вылепленный Ю. П. Базановой в Томске.
В «Восточном обозрении» Г. Н. повел областной отдел и твердо стоял на том, чтобы газета не утратила местного колорита, как того желали некоторые ссыльные.
— Будьте покойны, Г. Н., местного колорита и областничества «Восточное обозрение» не потеряет,— успокаивал я его.
— Ну вот и спасибо вам! Я знаю — трудно вам с нынешними... Они хотят объять весь мир, и местные вопросы для них не интересны. Они готовы всех под одну гребенку стричь, а это скучно и нудно,— говорил Г. Н. От тяготился жизнью в Иркутске, потому что все напоминало ему его жену А. В. Он ждал, сам готовился и других подготовлял к празднованию 50-летия Восточного отдела Географического общества.
— По общественной деятельности я с Восточно-Сибирским отделом почти ровесник,— шутил Г. Н.,— От-праздную юбилей отдела и уеду в Красноярск помогать Крутовскому открыть Красноярский отдел Географического общества. Юбилей отдела нужно сделать праздником всей Сибири...
Под его председательством была образована юбилейная комиссия, которая энергично принялась за дело.
[131]
Г. Н. собирал данные по истории отдела, заставил стариков писать свои воспоминания. Сел за них и В. И. Вагин. Г. Н. торопил его, как бы опасаясь, что Вагин, которому было уже 77 лет, умрет. Вагин ежедневно записывал в свой дневник виденное и слышанное. В «дневнике» было много данных об отделе, которые Г. Н. хотелось добыть. Но Вагин так и не успел дать Потанину материалы об отделе. В ноябре 1900 г. он скончался, оставив после себя несколько сундуков рукописей, которые просил вскрыть через 50 лет после его смерти. На его похоронах присутствовало много интеллигенции, но мне быть не пришлось: я уехал с В. А. в Кяхту к заболевшему тестю А. М. Лушникову, которому уже шел 69-й год. На этот раз в Кяхте мы пробыли недолго, А. М. стало лучше, и мы вернулись. На обратном пути я задержался в Мысовой, принял участие в похоронах поэта и нашего сотрудника Ивана Владимировича Любомудрова. И. В. происходил из крестьян, был, несомненно, даровитый и даже талантливый человек.
Мы часто печатали его стихотворения и статьи. И. В. умер еще молодым человеком. На могиле его сказал речь, чем немало удивил крестьян. Они думали, что при всевозможных богослужениях могут говорить только священнослужители.
В Лиственичном, точнее в Баранчике, где я должен был сесть в поезд, меня забрал к себе Савримович, начальник изысканий Кругобайкальской железной дороги, и мы с ним на катере доехали до Култука. Он знакомил меня с направлением будущей железной дороги и выяснил, почему дорога должна была идти берегом Байкала, а не прямо из Иркутска на Култук.
— Говорю и объясняю вам потому, что в вашей га-зете подняли вопрос о направлении прямо на Култук, но это направление чрезвычайно трудно и дорога будет стоить дорого.
Я просил Савримовича написать по этому поводу статью, что он и сделал.
В Иркутске я застал приехавшего из Забайкалья давнишнего сотрудника и преданного друга «Восточного обозрения» доктора Николая Васильевича Кирилова, занимавшегося этнографией. Он, кажется, первый из европейских врачей занялся изучением тибетской медицины и собрал богатую коллекцию лекарств, образ-
[132]
цы которых отправлял для анализа в лаборатории и университеты.
— Ответа еще не получил. Уже подумываю послать немцам, которые будут, вероятно, аккуратнее, чем русские разгильдяи,— жаловался Н. В. мне.
Он мечтал закончить большую работу о медицине тибетцев и монголов, но, кажется, не успел ее выполнить. Н. В. был человек большого общественного темперамента. Он уехал во Владивосток, принял деятельное участие в тамошней общественной и научной жизни. Эта общественная работа отнимала у него много времени.
Весной 1901 г., как обычно, В. А. с сыном уехали в Кяхту. В июне А. М. Лушников простудился и заболел крупозным воспалением легких, которое лечившие его врачи сначала принимали за брюшной тиф. Вся Кяхта, Усть-Кяхта, село Преображенское, как и все окрестные деревни, следили за ходом его болезни. Я был вызван экстренной телеграммой. Приехал дня за два до его кончины, но застал его уже без сознания. Рано утром 13 июня он скончался. Похоронили А. М. согласно его желанию здесь же, в селе, на крестьянском кладбище, расположенном на холме. Похороны были торжественные. Собрались окрестные крестьяне и буряты, приехали и пришли многие из города, несмотря на 30-верстное расстояние. Было много венков — от учебных заведений и учреждений и частных лиц.
На могиле доктор Ю. Д. Талько-Грынцевич, учитель реального училища Берсенев и одна из учениц гимназии сказали речь. В газетах, как сибирских, так и столичных, печатались некрологи, а в «Мире божьем» была напечатана большая статья. В статьях указывались выдающиеся заслуги А. М. Лушникова, его широкая просветительная и общественная деятельность. В учебных заведениях и Томском университете были учреждены стипендии его имени. А. М. был живая летопись за 50 лет. В лице А. М. я потерял близкого человека и друга,, которому я был многим обязан так, как никому другому в жизни. Он помог «Восточному обозрению» стать на ноги, и без него газета могла бы закрыться. После похорон я уехал в Иркутск. К. X. сказала мне, что она проживет в Кяхте один год, а потом приедет к нам в Иркутск.
Живший в Иркутске племянник известного доктора
[133]
Н. А. Белоголового, В. А. Белоголовый, показал мне письмо к нему от дяди, когда он в конце 80-х гг. ехал через Кяхту в Китай. В этом письме Николай Андреевич настоятельно советовал своему племяннику познакомиться с таким замечательным человеком, каким был А. М. Лушников. «Такие самородки и ясные люди редко встречаются в жизни»,— заканчивал свою характеристику Н. А. Белоголовый. В своих воспоминаниях Н. А. также отзывается о Лушникове и вместе с ним об А. Д. Старцеве как о замечательных людях. Н. А. не преувеличивал положительных качеств А. М. Не менее восторженно отзывались об А. М. Дж, Кеннан, Ж. Легра, Шварц, Дубровин, Пржевальский и другие. Некрологи после кончины А. М. только закрепили эти отзывы...
В Иркутске я нашел письмо В. Г. Короленко, который сообщал мне, что его жена Авдотья Семеновна едет на Кару навестить свою сестру П. С. Ивановскую, или, как ссыльные называли ее,— Пашу Ивановскую. В. Г. просил меня помочь А. С. Я встретил А. С., и она остановилась у нас. А. С. была в высшей степени деликатным, вдумчивым и приятным человеком. Она обворожила своей простотой ссыльных и иркутян, с которыми встречалась. Ссылка и иркутяне окружили А. С. вниманием. На обратном пути с Кары А. С. также останавливалась у меня и рассказывала нам много интересного о Каре. Почти каждый вечер мы собирались — у меня, Лянды, Натансонов и других. Я аккуратно сообщал В. Г. об А. С., и он наряду с благодарностью пожурил меня за то, что я трачусь на телеграммы. А. С. передавала, между прочим, что ее сестра тяготится не столько каторгой, сколько бездельем.
П. С. Ивановская окончила срок каторги и вышла на поселение. На поселении она пробыла недолго и бежала. В России прнмкнула к партии социалистов-революционеров и принимала близкое участие в деле убийства В. К Плеве.
В течение всего 1901 г. городская дума занималась вопросом о постройке ремесленного училища имени Н. П. Трапезникова, отца И. Н., который пожертвовал Иркутску несколько миллионов на дело образования и именем которого названо иркутское промышленное училище. Ремесленне училище помещалось пока в доме декабриста С. Г. Волконского. Но в этом доме нельзя было поместить 225 мальчиков-пансионеров. Дума ас-
[134]
сигновала из капиталов Трапезникова 700 тысяч рублей на постройку дома и полтора миллиона в капитал, на проценты с которого должно было содержаться училище. Была образована комиссия под председательством И. О. Концевича, бывшего ссыльного. Комиссия объявила конкурс на проект здания. Материалы на постройку дума отпускала из своих каменоломен и лесов бесплатно. Все приезжие в Иркутск удивлялись, какими крупными суммами располагал Иркутск и как мало казна тратила на просвещение. В Иркутске нет ни одного просветительного или благотворительного учреждения и учебного заведения, куда не были бы вложены большие частные средства. Даже женский девичий институт был основан в 1845 г. по инициативе и отчасти на средства Кузнецова, который основал в Иркутске и больницу, носящую его имя. Еще во времена городских магистратов иркутяне старались сохранить память о жертвователях. Большой зал городской думы был увешан портретами лиц, создавших в городе просветительные или благотворительные учреждения, начиная с Ел. Медведниковой и кончая Ю. И. Базановой. Портреты этих лиц вполне объяснимы в зале городской думы, но совершенно непонятен был для меня обычай вывешивать в Общественном Собрании портреты генерал-губернаторов. Портрет заказывался только после увольнения генерал-губернатора, так что этот обычай объяснить заискиванием нельзя. Правда, генерал-губернаторы считались почетными членами Собрания, но только во время генерал-губернаторства.
Заговорив о портретах, нельзя умолчать об огромном полотне, на котором изображен Г. Р. Державин в великолепной енотовой шубе и богатой собольей шапке. Интерес представляет не сам Державин, к слову сказать, не большое сходство портрета с оригиналом, не шуба и не шапка, а то, что поэт сидит на камне... на берегу Ангары. Работа недурная, но фамилии художника я не мог разобрать. В мое время портрет был в генерал-губернаторском дворце. Происхождение этого портрета таково. При Екатерине в Иркутске жил знаменитый Шелихов, рыльский мещанин. Он исколесил весь север и восток Сибири, разбогател, стал именитым купцом, немало сделавшим для географической науки. Он был поклонником Державина. Последний также ценил Шелихова. Когда Шелихов умер, Державин и
[135]
Дмитриев написали оды, которые выбиты на памятнике на могиле Шелихова. Дед И. М. и А. М. Сибиряковых, приходившийся сродни Шелихову, в благодарность за оду послал Державину очень дорогие и великолепные шубу и соболью шапку и написал ему восторженное письмо. Державин заказал художнику написать с себя, в подаренных ему шубе и шапке, портрет, художник написал «певца Фелицы» сидящим на камне, причем задний фон не был зарисован — иркутские художники на этом фоне должны были изобразить Ангару и Иркутск. Кто-то написал на фоне подобие Ангары и Иркутска.
Многие из портретов деятелей в городской думе и генерал-губернаторов в Общественном Собрании были написаны хорошими мастерами, так, портреты Муравьева-Амурского и Корсакова принадлежали кисти К. Е. Маковского.
У многих иркутян имелись пейзажи сосланного в 1863 г. польского художника Вронского. Кое-что было и в музее, куда я передал, между прочим, и портрет сибирского историка Щеглова. В мужской гимназии находилась бронзовая статуя Антокольского «Иван Грозный», пожертвованная А. М. Сибиряковым. У городского головы Сукачева в галерее было до 100 полотен русских художников, не считая копий с картин итальянцев эпохи Возрождения. Картинная галерея В. П. Сукачева имела картины всех русских художников, выдвинувшихся после 70-х гг. до 1900 г., В. П. не пропускал ни одной выставки, чтобы не купить картину. Его мечтой было построить рядом с музеем дом специально для картинной галереи и туда перенести свои картины, пожертвовав их городу.
В 1901 г. в залах Общественного Собрания мы устроили художественную выставку картин и скульптур, причем картин Сукачева не трогали, так как у него была своего рода галерея. Но выставка и без его галереи имела внушительный вид и блистала громкими именами мастеров.
В том же 1901 г. мы пережили полосу хулиганских поджогов. Почти ежедневно в Иркутске были пожары от поджогов, цель которых так и не удалось выяснить. Ночные караулы и обходы мало помогали. Часто поджигали в разных местах города в одно время. Пытались поджечь и дом, в котором мы жили. К счастью, сын
[136]
[137]
и его приятель Вася Литвинцев заметили в щели пола свет, и я выбежал на улицу. В пролете-отдушине лежала бутылка с керосином, через горлышко ее был пропущен фитиль, который и горел. Пламя облизывало толстое бревно, и слабый огонь не мог поджечь его. Эффект был бы иной, если бы бутылку положили между бревном и обшивкой, тогда дом (деревянный) легко мог бы сгореть. К осени пожары прекратились. Хулиганов-озорников не поймали... Через год после этого пожара я основательно погорел. Загорелась крыша от дымохода паровой машины. Горела вся крыша над котельной пристройкой, которую удалось почти погасить до приезда пожарных. Между тем собрались все городские пожарные части. Брандмейстер обратился к ним с кратким призывом, что дом отстоять необходимо, потому что «Восточное обозрение» стоит за правду и бедноту. Огонь был быстро потушен, а наутро мы выпустили очередной номер, в котором поместили заметку о пожаре и благодарность пожарным. На пожар собралась масса народу— город облетела весть, что горит «Восточное обозрение».
В октябре 1901 г. с большой торжественностью отпраздновали пятидесятилетний юбилей Восточно-Сибирского отдела Русского Географического общества. В Иркутск прибыли делегации от сибирских музеев, научных обществ, Томского университета и другие. Были депутации и из России. От кяхтинского отдела Географического общества приехали брат Веры Алексеевны Александр и М. А. Бардашев, которые остановились у меня. Были и иностранцы — Ж. Легра, Оланьен из Франции и А. Шварц из Германии. К юбилею готовились несколько месяцев. Приглашения были разосланы во все географические общества мира. Город украсился флагами, и юбилейный день был объявлен праздничным днем. Празднества начались накануне юбилея панихидой по умершим членам отдела. По фронтону музея, вокруг всего здания, помещены доски с фамилиями покойных известных исследователей Сибири и Северной Азии. На некоторых досках еще не было имен. К юбилею мы поместили имена Н. М. Пржевальского и А. В. Потаниной. После панихиды я сделал доклад о Пржевальском, а Прейн — о Потаниной. Потом под звуки похоронного марша были сняты полотна-завесы с этих двух досок, украшенных хвоей и флагами.
[138]
В тот же день в гостинице «Метрополь» состоялся обед, данный редакцией «Восточного обозрения» распорядительному комитету и приехавшим делегатам. На обеде присутствовало более 100 человек. Председательствовал я и открыл банкет приветственной речью. Председатель отдела Н. Е. Маковецкий, Легра, Шварц, В. В. Сапожников (от Томского университета), некоторые ссыльные и другие отвечали речами, в большинстве случаев оппозиционного характера.
Все они говорили о большом культурном значении «Восточного обозрения», об его принципиальности, о сплоченной редакционной семье, уменье подбирать людей и высоко держать знамя «редактора». Ссыльные отмечали заслуги «Восточного обозрения» в области воспитания сибирского общества, говорили о том, как много редакция делает для ссылки. Но особенно тронула меня речь Ж. Легра. Он говорил о сибирском обществе и взял в пример моего только что скончавшегося тестя А. М. Лушникова и предложил почтить вставанием память этого замечательного человека. Обед затянулся почти до утра. Через несколько дней А. И. Пантелеев говорил мне, что жандармы донесли ему о революционных речах, которые произносились за обедом «Восточного обозрения». Я успокоил генерала, рассказав довольно откровенно, что было на обеде.
В день юбилея в Кафедральном соборе, в присутствии всех учебных заведений и властей, было совершено архиерейское служение, а после него в театре состоялось торжественное юбилейное заседание членов Географического общества и приглашенных гостей. Театр был полон. На галерее и балконе разместили учеников. В генерал-губернаторской ложе сидели: архиепископ Тихон, епископ Евсевий и высшее духовенство. Говорят, это был первый случай в России, когда архиереи пришли в театр. Театральный и военный оркестры выучили гимны иностранных держав. В Иркутске впервые открыто прозвучала «Марсельеза», английский, шведский, германский и другие гимны, сыгранные после телеграмм и адресов, соответствующих иностранных географических обществ. Мы, члены комитета и члены отдела, расположились на сцене под председательством генерал-губернатора Пантелеева как покровителя отдела. Заседание началось оглашением официальных телеграмм, кратких приветственных речей Пантелеева и
[139]
председателя отдела Маковецкого. Потанин прочел сжатый отчет о деятельности отдела. Главные доклады и отчеты были отнесены на следующие дни. Приветствия и адреса были многочисленны. Был адрес от «Восточного обозрения», от политических ссыльных, работавших в экспедициях отдела, женщин, Томского университета, отделов и центра Географического общества. Адрес от женщин был составлен К. А. Яковлевой-Козьминой, а прочитан по желанию Г. Н. Потанина — Т. М. Фарафонтовой. Замена при чтении адреса автора другим лицом вызвала неудовольствие со стороны автора, что огорчило Г. Н., так как он одинаково хорошо относился к автору и чтецу. Он, чтобы загладить свою вину, назвал автора, распространился о литературных способностях К. А. и несколько нарушил порядок торжества, выкинув одну делегацию и пропустив другую. Но потом все наладилось, и мы разошлись под звуки торжественного марша двух оркестров, театрального — в театре — и военного — на улице.
В тот же день в городской думе состоялся обед, на котором наряду с генерал-губернатором, властями, архиереями, почетными гостями было немало политических ссыльных, работавших для отдела. Среди тостов под звуки тушей и гимнов я сказал речь о научной работе невольных сибиряков — Черского, Дыбовского, Кропоткина, Витковского и современных нам исследователей Аянского тракта, Сибиряковской экспедиции и других. Тост был встречен хорошо, и все чокались с ссыльными...
Празднование продолжалось несколько дней — здесь были и научные заседания, парадные спектакли и обеды — у Пантелеева как покровителя отдела, у Маковецкого как председателя отдела, товарищеский обед членов с гостями по подписке и прочее. На обеде у председателя отдела Н. Е. Маковецкого Г. Н. Потанин сказал речь о научных работах и исследованиях в Сибири П. А. Кропоткина и предложил приветствовать его телеграммой, что и было принято единогласно. Телеграмму «оставили тут же, за обедом. Присутствовавшие подписали ее, и она была отправлена в Лондон.
Празднование юбилея продолжалось, как деревенская свадьба, не менее недели, все остались довольны, остался доволен и А. И. Пантелеев, любивший представительство и торжества. Но ему все-таки казалось,
[140]
что мы в недостаточной степени осветили такое знаменательное событие, как 50-летие Восточно-Сибирского отдела Географического общества. Он предложил телеграммы министра двора с приветствием от царя и великих князей Константина Константиновича и Николая Михайловича поместить в особой раме, но это предложение так и осталось невыполненным, а вскоре и сам Пантелеев забыл или предпочел не напоминать о нем.
Во время юбилея я познакомился с Николаем Михайловичем Мартьяновым и Алексеем Кирилловичем Кузнецовым. Оба были основателями музеев. Мартьянов — знаменитого Минусинского, а Кузнецов — Нерчинском) и Читинского. Мартьянов приехал в Сибирь провизором, а Кузнецов пришел каторжанином по нечаевскому делу. Оба они осибирячились и были фанатиками своего дела, горячими сторонниками местного края, можно сказать, первыми краеведами. На юбилее тот и другой были центрами всеобщего внимания, и их выступления встречались наибольшими овациями, как и их избрание в почетные члены отдела. Мартьянов мало интересовался политикой, но был близок с Клеменцом и минусинскими ссыльными. А. К. Кузнецов также как бы отошел от политических интересов и весь ушел в науку. Но он не разрывал связей с ссыльными и считал их наиболее близкими для себя людьми. В 1905 г. А. К., как старый боевой конь, заслышав звук революционной трубы, весь отдался революционному делу и едва не был казнен «героем» Ренненкампфом. Только хлопоты Академии наук, ученых обществ и всеобщее негодование спасли А. К. от петли, но не избавили его от каторги: этапным порядком, несмотря на возраст, его отправили в Якутск. Здесь он занялся музеем, стал помогать консерватору Попову. Благодаря хлопотам Географического общества А. К. вернулся в Читу, к своему детищу-музею, который теперь носит его имя. А. К. Кузнецов — уже маститый, но крепкий старик, я с радостью встретился с ним в декабре 1924 г. на краеведческом съезде в Москве.
— Нужно скорее обратно в Читу. Здесь, в Москве, узнал немало нового, что нужно применить к моему музею.
Несмотря на свои 80 лет и 55-летний научный стаж, он был все тем же неисправимым идеалистом и музее-
[141]
ведом. В 1928 г, он умер в Москве, куда приехал лечиться.
После празднования юбилея Г. Н. Потанин стал собираться в Красноярск, где организовался подотдел Географического общества и куда Крутовские приглашали Потанина. <...> В Иркутске он был окружен всеобщим вниманием. К. А. Яковлева-Козьмина, А. М. Григорьева и особенно Т. М. Фарафонтова заботились о нем и за ним ухаживали. Но все же у него не было такого близкого человека, каким была покойная Александра Викторовна. Он поехал в Красноярск, где вместе с В. М. Крутовским открыл отдел Географического общества. Но в Красноярске Г. Н. не прожил и года, а переехал в Томск и уже остался там до своей кончины в 1921 г. Из Томска он каждое лето совершал поездки на Алтай, где записывал сказки и былины. В одну из таких поездок Г. Н. женился на М. Г. Васильевой, которая печатала у нас в «Сибирском сборнике» и в других сибирских изданиях стихотворения. Ей было около 50 лет. Брак был не из удачных, он не дал Г. Н. того мягкого, внимательного и любовного отношения, какое давала ему А. В. Не было и душевного покоя...
В 1901 г. мой 15-летний сын Александр напечатал в «Восточном обозрении» первое свое литературное произведение. Он перевел рассказ Мопассана «Дуэль». Мелкие заметки в хронику он давал и раньше. После этого перевода Александр продолжал давать рецензии, некрологи и заметки о русско-японской войне, сочинять рассказы, которые читал своим приятелям. Один только рассказ «Нахор» (за подписью А. И. Д.) был напечатан в «Восточном обозрении» (1904, № 129).
В 1901 г. Л. Н. Толстой был отлучен от православной церкви, что взволновало не только русское общество, но и весь мир. Прежде чем говорить об этом факте, об отношении к нему газеты, властей, иркутян, необходимо вернуться назад и припомнить мои отношения с Л. Н. Толстым, которые в 1901 г. были в самом разгаре и не прерывались до моего выезда из Сибири.
[142]